No matter

Потрескавшиеся от мороза губы обводит сухой язык, а зубы аккуратно покусывают чёрные ноготки. В очередной раз приход домой не создаёт атмосферу тепла и уюта, зато заставляет страх и липкую панику зарождаться где-то в животе, сковывая движения. На коврике у двери нет ни одной пары обуви, хотя по идее должны красоваться сразу две, стоящие рядом друг с другом. Кеды отброшены далеко-далеко в угол, свет парень включать не собирается, всё равно сквозь слезы ничего не увидит. Ноги по изученной ещё два года назад дороге плетут в ванную, иногда подрагивая. Свет тоже включать потребности нет, не смотря на время, перевалившее за полночь. Шкафчик над раковиной открывается, а рука ищет коробочку, излюбленную до дрожи в пальцах, чаще всего от приносящей этими же фалангами боли. Открыв её и нащупав пластинку, Джунхан не задумываясь достаёт её, и закатывает рукава фиолетового вязанного свитера до локтя. "Любил бы, хотя бы написал о том, что задержится. " Ужасного рода мысли заставляют новый поток слез прыснуть из глаз, а руки крепче сжать металлическую спасительницу. Инстинктивно жмурясь, дрожащие пальцы резко проводят вдоль руки лезвием, на пробу, не очень глубоко. "Ценил бы, давно заметил уже эту коробку. " Слушая свои мысли Хëнджун плачет уже допуская всхлипы, а иногда и шмыги. Что ж, ещё пару порезов, ничего страшного. Он всё равно ничего не теряет. Хотя нет, всё же теряет. Сознание покидает парня после того, как лезвие касается вены, и обычной порез от кисти до локтя заставляет кровь хлыстнуть и забрызгать свитер бордовой жидкостью. В глазах темнеет, вес тела становится настолько ощутимым, что заставляет тело упасть на пол прямо в ванной. Где-то, как будто-бы из-под слоёв воды Хан слышит голос, отдалённо напоминающий тот, что принадлежит Сынмину "Даже после смерти решил надо мной поиздеваться? " - О господи, господи, прости пожалуйста... Хан непонимающе вслушивается в звуки, понимая, что они становятся всё громче и громче. - Прости, умоляю, прости.... Я ужасен, ужасен, прошу, ненавидь меня, но господи... очнись, пожалуйста, пожалуйста, скажи что это шутка, да?... Шутка ведь.... Шутка, Ханни, шутка... Нет, пожалуйста, пожалуйста.... - Сынмин роняет водопады слез на тело Хана, полуголое, ибо больничная рубашка растегнута для соединения сердца и проводков. Хан хочет ответить, хочет, но не может. А что он должен отвечать тому, кто уже месяцами не появляется дома раньше трёх-четырех утра? Ладно, если бы Мин объяснил... Всë таки, это он виноват в том, что Сынмин бросил его. Он не красивый, не накачанный, ничего не умеющий, в отличии от О, причина его ухода понятна и Хан даже не злится на него. Помимо него есть уйма более красивых людей, он принимает, но чувство стыда и вины переполняет всё внутри и дикое желание извиниться оседает где-то на подходе к горлу. Как из-под толстой корки льда парень наблюдает за этим. Крикнуть не позволяет вода, запечатанная этим льдом, а двигаться - толща непробиваемого твёрдого вещества. Он хочет простить его, но вместо слова "прости", изо рта вырывается болезненный стон. Сынмин дёргается, быстро смотрит на датчик пульса, и начинает снова плакать, только в этот раз сильнее, и теперь уже от радости. Попытки издать членораздельные звуки Джуну предпринять не удаётся, зато проморгаться и наконец-то увидеть, что же происходит на самом деле даётся без лишнего труда. Он не в больнице, а всë что происходило ранее - какой-то мираж или галлюцинации... Сынмин просто в истерике сидит рядом на табуретке, а сам парень лежит на домашнем диване, с пережатой артерией на левой руке. Она вся была перемотана, рядом с парнями стояли медикаменты, а Оди вслух плакал и просил прощения. У Бога или у джунхана - он не знает. Сразу у двоих, должно быть. - Минни... Старший резко дёргается, и с широко открытыми глазами смотрит на лежащего Хана. - Слава богу, слава богу, господи, спасибо, спасибо, спасибо.... Ханни, Ханни, прости, умоляю, прости, прости меня пожалуйста... Сынмин берёт правую руку младшего и ставя её локтем на диван, утыкается в неё лбом и громко плачет в нее, беспрерывно целуя и поглаживая её. Спустя три месяца Сынмин ежедневно возвращался домой до десяти вечера, а когда получалось и до девяти. Каждый час он писал Хану сообщения, в любую свободную минутку звонил ему, и если тот не поднимал трубку сразу собирал вещи и в течении нескольких минут уже был дома. Сейчас зарабатывать было уже не на что. Пол года Мин планировал заработать на совместную поездку с возлюбленным на отдых в другую страну, ничего об этом ему не говоря, ибо сюрприз - есть сюрприз. Брать две смены в день было невозможно трудно, особенно работая без выходных и отпусков. В конечном итоге старший настолько заработался, что и вовсе забыл про свою личную жизнь. Своего возлюбленного клавишник ценил и обожал до потери пульса, и подобное событие стало фатальной ошибкой для него. "Все попытки доказать что я люблю - уже никак не помогут восстановить такие же, как раньше, тёплые и нежные отношения" - так на постоянной основе думал О. Он с того самого дня бесконечно извинялся, за любой шаг, вдох, выдох. А когда однажды задержался в магазине и вовсе упал в колени к возлюбленному и слёзно просил прощения. Правда, на тот момент Хëнджун просто не соображал, что происходит. Хан первый месяц отходит от шока. Сначала он сидел и пялился в одну точку часами, даже если перед его носом что-то происходило. После, когда Сынмин уже хватался за голову от безысходности, лучший друг - Ким Чонсу, работающий психиатром, предложил свою помощь, заверив, что никакая психиатрическая больница никому не светит. И правда, спустя ещё месяц Хëнджун пришёл в себя. За это Сынмин ещё долго бегал к Чонсу то с конфетами, то с цветами в знак благодарности, и всё никак не мог побороть чувство вины. В общем, смущение в отношениях полностью заменили вина и стыд, с головой поглотившие обоих. После реабилитации, Хëнджун сам очень много плакал О в плечо, так же часто извинялся, пока однажды старший не пригрозил ему за вечные извинения, мол, это он должен извиняться за свою невнимательность. для обоих это стало хорошим уроком. Время шло, ситуация переставала тяжёлым грузом давить не плечи, и всё постепенно, хоть и медленно, вставало на свои места. Но вот кое-что наоборот тянуло Хана на дно, крепко цепляясь за его ноги. Шрамы на руке затягивались, и Джуну с каждым днём становилось страшно на них смотреть настолько, что в какой-то момент он и вовсе перестал носить вещи с коротким рукавом. Он возненавидел себя за ещё один дефект на его коже, старательно замазывая его маминой просроченной тоналкой. Такой позор пока что скрывать от любимого было просто невозможно, но тот, почему то, никак негативно не реагировал... Он искренне не понимал, почему возлюбленный не возненавидел его за этот шрам? Ну позорище позорищем, ничего больше не сказать. Но Мин старательно доказывал иное: Каждый раз, когда Джун махал ему рукой издалека, что заставляло свободный рукав самостоятельно закататься, а пальцам другой руки закрыть открывшийся на всеобщее обозрение зарастающий порез, старший на всех парах бежал к нему и читал лекции о том, что нечего стесняться перед ним, всё хорошо и любит он любым. Даже во время близости О не упускал возможности напомнить о том, что Хан безумно красив. Как, например, в один из таких случаев: По сбившимся простыням распласталось худое тело, что изгибалось под касанием тонких пальцев старшего. Грудь тяжело вздымалась, а взгляд мутнел по секундам, рассматривая каждый милиметр тела над ним. Спускаясь глазами ниже и ниже, и видя каменный стояк старшего, руки с короткими чёрными ноготками и забытым на среднем пальце броне-кольцом закрывают лицо своего обладателя, что сопровождает их протяжным тихим стоном. - Ханни, не закрывайся. Руки сверху аккуратно цепляют преграду с лица, и фиксируют над коричневой макушкой, скрещивая две смуглые ладошки вместе. В такой позе Хан находится впервые, поэтому дичайший стыд накрывает с головой. Вовремя опомнившись, губа закушена, а левая рука пытается выбраться из замкá, дабы спрятать главный комплекс молодого тела. - Зачем ты ручку убрал? - Непонимающе смотрит прямо в глаза О, отрываясь от вылизывания вставших сосков. -.... - Джунхан не в силах ответить: во первых - из-за бешеного возбуждения, а во вторых - из-за невыносимого стыда за свои комплексы. - Не говори, что только из-за шрамика... - Угу... - Бояшка ты. Ты красивый, даже если будет ещё восемь рук у тебя. - Сынмин нежно улыбается, целуя сперва излюбленные губы, а после и каждую клеточку шрама. После, сильные руки вновь возвращаются на грудь, а колено раздвигает сжавшиеся бедра. Изо рта младшего вырываются стоны вперемешку со всхлипами, иногда сменяющимися на проскуливания. Добираясь до талии, О уже собирается взять орган в рот, и тут же слышит: - Прошу, Минни.... Возбуждение новой волной окутывает старшего, и вот уже каждая венка была обведена, каждый нерв не был оставлен без внимания, в особенности самый кончик члена. Пробираясь языком в ямку, Мин тут же умиляется долгому, но при этом жалобному и стеснительному стону. Закончив с вылизыванием, О опускается ниже, смачивая своей слюной пальцы, приставляя к входу. - Не нужно... Недопонимание плещется у клавишника в глазах, смешиваясь с диким возбуждением. На пробу просовывая фалангу, он удивляется отсутствию сопротивления, и тут же принимается за повторную, быструю растяжку. Когда всё было готово, Мин снова целует левое запястье и потихоньку входит. Голова закидывается назад, а тело Хана изгибается на встречу. Шея, покрытая звездочками-родинками, манит исцеловать, излизать и присвоить себе, но в пределах возможного допускаются только эти два пункта, так что полное проникновение смягчается поцелуями в шею. Вскоре Оди начинает потихоньку двигаться, что заставляет Хана снова хныкать, утирая ладонями слезы возбуждения. Совсем скоро всё станет как в тумане. Быстрые толчки и шлепки бёдер и чужой задницы будут слышны на всю комнату, а стоны вместе со всхлипами дополнят их, создавая какофонию. Последний, заветный стон, и парни одновременно кончают, забрызгивая всё вокруг и внутри. Да, если смотреть со стороны, этот шрам любить никто из них не должен. Если бы О приехал тогда на пару минут позже? Что, если бы Джун просунул лезвие чуть сильнее? Но тем не менее, это событие не поменяло отношения клавишника к младшему. Любовь по прежнему переполняла его сердце, а желание подарить заботу и тепло никуда не пропало, зато усилилось почти в трое. Никакие дефекты и паталогии гитариста не испортят, в этом Мин убеждается уже какой раз за жизнь. Вскоре, Оди обязательно научит Хана любить свои шрамики, но, для этого тоже потребуется немного времени.