Обнимемся и вместе пойдём

“Окна” шумели взрывами смеха, гомоном разговоров, музыкой и криками, но Андрею словно звук выключили, стоило только встретиться с Мишей глазами. Остановился — будто грудью на столб налетел, ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он Миху сколько уже не видел вживую? Все те полтора года, считай. За полтора года Миша словно постарел на десять лет. Потухшие, неживые какие-то глаза, всклокоченные полуседые волосы, лицо отёчное, будто он месяц квасил… и хорошо, если просто квасил. Андрей вспомнил все последние интервью, на которые так злился, и захотелось самому себе дать леща. Злился он… злился, да не на то. Лелеял обидки и не замечал в комнате громадного мамонта. Он-то с Мишей соревновался эти полтора года, а вот Миша… А Миша умирал. Один и молча. Андрей не помнил толком, как оказался рядом, что кому говорил, не помнил, что рядом был кто-то ещё, — помнил только, как вцепился в Мишу до сведённых пальцев, носом ткнулся в шею, как раньше… Миша, не как раньше, в этот раз даже головы не повернул, хехекнул только неловко и упорно смотрел в сторону. — Ребят, мы это… пять минут и вернёмся, ага? — Андрей неопределённо махнул рукой окружающим их людям, вроде бы знакомым, но сейчас выцветшим до серых безликих теней, и, так и не найдя сил отпустить Мишу, утянул его в ближайшую относительно закрытую палатку и опустил полог, отрезая их двоих от всего мира. Мы в домике, идите все нахуй. Миша неловко рухнул на походный стульчик, опасно пошатнувшийся под его весом, Андрей огляделся вокруг и примостился на каком-то деревянном ящике, придвинув его поближе — так, чтобы едва коленками друг в друга не упираться. Слова не шли. Он действительно не знал, о чём можно поговорить с этим знакомым незнакомцем, что спросить, как пошутить. Уместно ли вообще шутить. А сколько он репетировал этот разговор! Едва ли не все полтора года. Вот встретятся, и он тогда скажет… а Миха ответит… и потом… На практике же выходило, что он только и мог, что смотреть, боясь даже моргнуть, и сглатывал пересохшим горлом. А Миша сидел рядом и всё же бесконечно далеко, опустив седую голову, и тоже молчал. Даже глаз ни разу не поднял. — Мих… — имя оцарапало горло, вышел какой-то неясный хрип. Андрей прокашлялся и попробовал снова, наивно и беспомощно: — Мих. Ты это. Береги себя. Даже протянул руку, чтобы хотя бы до плеча дотронуться, но так и уронил. Миша усмехнулся уголком губ, жутковато и невесело. И пробормотал надтреснуто, так и не глядя на Андрея, изучая пыль под своими ботинками: — Да… береги себя… Быстро, воровато, краем глаза глянул на Андрея и снова отвернулся, будто испугался. Тоска была в этом мимолётном взгляде. Тоска и что-то такое тёмное, неживое. Миха, блядь. Миха, да. А он?! Сидит тут, сопли мотает на кулак, трус ебучий. Леща дать, да? Это можно, сейчас самое время. Андрей вдохнул поглубже, зажмурился… и залепил себе звонкую пощёчину, едва не навернувшись с дурацкого ящика. Миша вздрогнул и вылупился на него в шоке. — Андрюх… ты чего?.. — Да так, — Андрей криво улыбнулся. — “Бойцовский клуб” смотрел? Вот, старина Тайлер решил влепить мне лещей за ебанатство. Ща, погоди, — и так же вмазал по второй щеке, аж в ухе зазвенело. Во, теперь ништяк. А потом просто рухнул со своего неудобного сиденья на колени, как подкошенный, и обхватил Мишу обеими руками, притиснул к себе изо всех сил и ткнулся лицом в вырез рубашки, жадно вдыхая запах пота, какого-то дезодоранта и самого Миши. В груди было больно. Бля, не словить бы сейчас инфаркт какой-нибудь, это будет фиаско тысячелетия, не меньше. Он фыркнул, стараясь выгнать дурацкие мысли из головы. Миша пошатнулся вместе с многострадальным стулом, но удержал равновесие — и застыл истуканом, уронив руки вдоль тела. — Андрюх… — беспомощно повторил он. — Ну я, — бодро ответил Андрей. Да, дурак был. “Береги себя”, надо ж было ляпнуть такое! Будто Миша хоть раз со своих двадцати прислушался… — Ты молодец, Мих, два года, считай, справлялся. А теперь я помогу. — Ч-чему поможешь? — Беречь тебя буду, дурака. — Ты это… — Миша наконец ожил, завозился, пытаясь выбраться из объятий, но явно не в полную силу. В полную — Андрею и сейчас, когда тот был в абсолютно паршивой форме, пришлось бы изрядно повозиться, чтоб его успокоить. — Ты брось. Какого х… — Такого, Миш, такого. Мушкетёры, помнишь? — Нахуй мушкетёров, — бормотнул Миша. Но руки его, словно против воли, приятной тяжестью легли Андрею на плечи, не притягивая, но и не отталкивая. Вот так, не видя глаз, но чувствуя, как в груди зарождается голос, слыша заполошный стук сердца, говорить было легче. — Нахуй так нахуй. Обнимемся и вместе пойдём. Миша издал какой-то короткий надтреснутый звук, потом ещё. Андрей не сразу понял, что он смеётся — глухо и с надрывом, словно пытаясь вспомнить, как это вообще делается. Но смеётся. Подрагивающие пальцы осторожно зарылись Андрею в волосы, и сердце на миг забыло, куда шло, споткнулось и сделало сальто мортале. “Теперь я тебя поберегу, Мих. А ты помоги. Мы вместе и не такое проходили”. Главное, чтобы вместе. Миша опустил тяжёлую голову ему на макушку, шумно выдохнул. И ответил одним словом сразу на всё: — Пойдём.