Parental leave

Путешествие недолгое. Путь от Алькатраса до авиабазы занимает максимум десять минут. В глубоком изнеможении Леону удается заснуть через тридцать секунд после вылета, чтобы разбудить его, требуется болезненный удар Клэр по лбу. — Ты храпишь, — насмешливо говорит она. Джилл проходит мимо них, чтобы спрыгнуть с вертолета. — Громко, — говорит она, идеально заходя на посадку. Леон отмахивается. В его брови, которую он вскидывает в сторону Клэр, сквозит издевка, — Ты просто завидуешь, что я выспался, а ты нет. Она закатывает глаза. — Давай. Поднимай свою стариковскую задницу. Он стареет, это правда. Все-таки борьба с биотерроризмом в тридцать восемь лет старит тело быстрее, чем любая другая рутинная работа, а умственная нагрузка, конечно, добавила еще несколько морщинок в уголках глаз, чем нужно. Но это нормально. Напротив, ему говорили, что он стареет изящно. Процедура закручивает команду в вихрь. Леон следует его течению с той пассивностью, которую может принести только опыт. Леон проходит ряд тестов, физических и психологических, прежде чем его раны будут обработаны. Большинство медиков согласились бы с тем, что у человека его возраста после столь опасного задания не может быть ничего, кроме царапин, синяков и растяжений, но им пришлось бы в очередной раз прийти к выводу, что Леон — не обычный человек и не обычный агент, если на то пошло. Его подстегивает непреодолимая тяга к дому. Результаты анализов приходят на следующий день, после второго сна за день. Ему возвращают старую одежду, сумку и телефон. Когда он включает его, он улыбается ей. Он свободен на какое-то время. Он спит на протяжении всего пятичасового перелета, который соединяет его с Вашингтоном. — Я ждала подходящего момента, чтобы присоединиться к вам, — говорит ему Ханниган в наушник, когда он выходит из самолета, — но, похоже, подходящего момента никогда не бывает. Он зевает и смотрит на часы, — Я не на службе. По крайней мере пока что. В ее голосе звучит раздражение, — Не говори мне таким тоном, Леон, я хотела проведать тебя. Года которые они были знакомы с Ханниган сделали их настолько близкими, что они никогда не смогут по-настоящему разозлиться друг на друга. Любое подобие язвительности в их тоне всегда прощается. — Кстати говоря, ты тоже должна быть в отпуске, — возражает Леон. — Ты когда-нибудь вообще думала об отпуске? Больничные дни? — Нет, агент Кеннеди, — сурово говорит она, заставляя Леона устало вздохнуть, — я явно никогда раньше не слышала о таких выражениях. Ты должен беспокоиться о своем собственном отпуске и по уходу за ребенком. Я не могу вечно скрывать твою маленькую семью от начальства, знаешь ли. — Это говорит женщина, которая инсценировала мою смерть и осталась безнаказанной, — весело говорит он, — Ты лучшая в своем деле, Ханниган. Мы в надежных руках. — Да, я отлично справляюсь. Но дело не в этом. — Не хочешь поужинать с нами в эти выходные? — Это было бы неуместно с моей стороны, — Ханниган замолкает на пару секунд, но все-таки добавляет, — Разве что ненадолго. — Договорились. Я скажу Хелене, чтобы она заглянула к нам, мне кажется, вам обоим нужно расслабиться. — Ле ー! Как и средний возраст, счастье ему очень к лицу. Ночами, когда луна светит в его глаза, он вспоминает время, когда был молод и печален. Жизнь слишком рано сделала ему подножку что в работе, что в любви. Чтобы вставать по утрам, ему приходилось избавляться от тошнотворного чувства в груди. Любовь в основном оставляла его на мели, потому что работа хотя бы спасала жизни, когда любовь приводила лишь к потерям. Но потом он встретил ее и подумал: почему бы и нет? Он снова встретил ее и подумал: больше никогда. А потом он встречал ее, вновь и вновь. Он встречал ее в зонах боевых действий, защищая ее в пустыне и разрушениях, будучи защищенным ее верой в него и ее обожанием. Он встречал ее на пикниках, на таком тонком слое ткани, что они чувствовали траву под телом, и они делили бутылку вина до рассвета. Он встречал ее в отелях, вдали от бдительного взгляда начальства, он встречал ее в постели, где время текло уютно и спокойно, — Потребуется время, — говорила она, — чтобы у нас появился шанс стать чем-то. Леон дал ей время, и даже больше. И он перестал грустить. Он уже не спит, когда водитель высаживает его у крыльца жилого дома. Целый день сна без перерыва дал его мозгу достаточно энергии, чтобы подготовить его к тому, что произойдет дальше. Он готов. Леон открывает входную дверь своего дома, опускается на колени и ловит в объятия тело своей доченьки. Обхватив его шею своими пухлыми ручонками, она с визгом выкрикивает его имя. Он зарывается в ее черных волосах и говорит о своей бесконечной любви к ней, параллельно поглаживая девочку по спине. Сегодня у нее распущенные волосы, а не косички или хвостики, которые она так любит, — наверное, потому что уже пора спать. Минуту Леон стоит так, прижимаясь к дочке, и вдыхая запах ее цветочного шампуня, такого же, как у ее мамы, а затем смотрит на ее маленькое личико, чтобы провести пальцами по розовым щечкам. У нее мокрые глаза. Слезы, похожие на жемчужины, грозят упасть прямо на ее кофту. Когда он вытирает ладонями ее слезы, она радостно хихикает. Затем ее лицо меняется на характерную суровость, которую она унаследовала от родителей. — Няня сказала, что ты придешь на ужин! — спорит она, ее лицо краснеет от вновь обретенного гнева, — Тебя не было на ужине! — Прости меня, малыш, — честно говорит он, — Ты знаешь, что папа работает. Ее глаза темнеют, — Работа — отстой. — Может быть, — Леон кивает и поднимает взгляд, — Привет, Джулиана. Еще раз спасибо. В дверях появилась Джулиана, ее глаза потускнели от усталости, но приветственная улыбка была яркой. Она — няня его дочери, еще с тех пор, как ей исполнился год. Леон считает, что она спасла его не меньше, если не больше, чем его коллеги-агенты. — Без проблем, правда, — отвечает Джулиана. Она ласково гладит волосы ребенка, — Мне очень жаль, малышка, я действительно думала, что твой папа будет рядом. Его дочь смотрит на Джулиану, — Это не так, — просто говорит она и уходит. Леон присвистывает, — Она начинает проявлять характер. Джулиана вздрагивает. Однако на ее лице все еще отражается нежность, — Иногда она бывает не в духе, но быстро успокаивается, когда понимает, что это ничего не даст, Последние два дня она все время спрашивала о тебе, — говорит она, глядя на Леона, — а также о маме. — Ох. Он закрывает дверь квартиры и оставляет пальто на вешалке, после чего направляется на кухню. Его дочь уходит в свою комнату, чтобы пожаловаться на то насколько ее жизнь несправедлива, но Леон позволяет ей. Если он чему-то и научился у женщин за последние десятилетия, так это тому, что терпение — это добродетель. Он наливает себе стакан воды и поворачивается к Джулиане, которая, сидя у стойки, медленно начинает собирать свою сумку. — Надеюсь, ты не пропустила слишком много занятий, — говорит он ей для разговора. — Сэр, — говорит она с удивительным добродушием, учитывая, как она устала повторять одно и то же снова и снова, — у меня удаленка. Обещаю, что это никак не скажется на моей успеваемости. — Тогда я жду от тебя только пятерок, иначе я точно тебя уволю. — Сэр… — Лучшая няня для лучшего ребенка, вот как оно должно быть. — Да, хорошо. Леон считает себя смешным, но Джулиане, похоже, было труднее согласиться. Ну и ладно. По крайней мере, он заставляет свою жену и ребенка смеяться. Для него этого достаточно. Джулиана перекидывает сумку через плечо и вежливо улыбается ему. — Тогда я, пожалуй, пойду. Надеюсь, с вашей женой все в порядке. Передашь ей привет? И что я все еще не против послать ей первый вариант моей диссертации, если она захочет! Он кивает, — Конечно. Только подожди секунду, — он достает из кармана джинсов несколько скомканных купюр и протягивает их девушке, — За доставленные хлопоты. Просто угости себя чем нибудь. Джулиана удивленно поднимает брови, глядя на деньги, которые оказалась в ее руках. Затем она задумчиво изучает его лицо, — Вы слишком хороший, мистер Кеннеди, — она убирает купюры в карман и снова берется за ремешок на плече, теперь уже весело улыбаясь, — Я знаю, что такое взятка, когда вижу ее. Не волнуйтесь, я буду держать язык за зубами! — Я напишу когда снова нужно будет меня подменить, — отвечает Леон стоя рядом с ней. Джулиана все еще хихикает, направляясь к выходу. Леон тоже улыбается, провожая взглядом няню дочки. Он наслаждается уютом своего дома. Тишина. Слишком прекрасное чувство. В родительской спальне работает телевизор, из которого доносятся звуки мультика. Его дочка, должно быть, включила. Она, вероятно, сидит, скрестив руки, на его кровати и смотрит на телевизор самыми милыми глазами, какие только можно себе представить. Ей не стоит смотреть телевизор в это время, но она заслужила небольшой отдых. Завтра суббота. Завтра они будут спать дома и заниматься только домашними делами. Он оставляет пустой стакан на столе и идет раздеваться. Душ теплый. Вода приятно расслабляет тело, как только что смененные простыни. Он выходит из душа весь взмокший и переодевается в пижаму. Дочка все еще смотрит мультикー он говорит ей, что уже поздно, что ей пора ложиться спать, как папа. — Не хочу спать, — возражает она, — Хочу маму. — Я тоже хочу маму, — вздыхает он, берет ее на руки и укладывает в постель. — Нет! Я хочу маму! Я хочу маму! — Пока что здесь есть только я, милая. Чего ты хочешь? — Я хочу маму. — Хочешь спать со мной? На большой кровати? — Да! — Хорошо. Иди сюда. Его правое колено больно ударяется, когда он наклоняется, чтобы снова взять ее на руки. Она хихикает при этом. — Папа, ты старый. — Боже, меня обзывает мой собственный ребенок, — ворчит он, фиксируя ее вес рукой под попой, — Интересно, какой ты станешь, когда наступит подростковый период. — Раздражительной, — задумчиво произносит она. — Да. Раздражительной и не только, — он переводит дыхание, осторожно укладывая ее на простыни, — Спорим, ты будешь очень похожа на свою маму. — Я хочу к маме, — говорит она, но в ее тоне больше сна, чем злости, и она забирается под простыни и нетерпеливо смотрит на Леона, — Пойдем. — Да, да, — поддакивает Леон, удивляясь, почему всегда так получается. Посреди ночи дверь квартиры снова открывается и через пару секунд запираются на ключ. К тому времени они оба уже несколько часов как вырубились и весело храпят рядом друг с другом. Они не слышат стука каблуков по полу и не слышат его внезапного исчезновения, когда каблуки снимают, чтобы аккуратно сложить у входа. Длинный черный тренч находит на вешалке куртку Леона. В спальне раздается шум быстрого душа, затем в мусорное ведро попадают ватные диски и салфетки, испачканные красным и черным. Затем раздается шарканье голых ног в коридоре, вниз, туда, где лежат двое спящих. Ада аккуратно целует дочку в лоб, а затем Леона. Он открывает сонные глаза, — Долго же ты сегодня, — бормочет он. Ее улыбка излучает радость, — Думаю, сейчас самое подходящее время. Она протягивает руку к голове дочери, намереваясь убрать прядь волос. Леон осторожно останавливает ее. — Ш-ш-ш, — говорит он, — Не буди ее. Утром ты сделаешь ей сюрприз. — Она будет невыносима, — отвечает Ада, закатывая глаза. — Как и ты, — шепотом говорит Леон. Он улыбается, потому что это правда. Ада присоединяется к своей маленькой семье. Она упирается холодными ступнями в нагретое под одеялом тело Леона, прижимается носом к его щеке, чтобы извиниться, когда он жалобно стонет от пробирающего холода. Свободной рукой он прижимает ее к себе, другая рука была занята тем, что держала их дочь рядом с ними. Ада кладет руку ему на грудь. Таким образом, он терпит поражение, окруженный теми, кто его спас. — Мои девочки, — говорит он перед тем, как заснуть.