Искры солнца

      Ни для кого не было секретом, что всё, что имеет начало, имеет и конец.       Самым ярким примером конца являлась смерть, и что любые живые существа подвержены ей, тоже все знали. Особенно были подвержены ей люди. Поэтому сейчас, в свои двадцать четыре, будет правильным, правдивым и честным сказать: Рейвен не просто ждала смерти, она её хотела. И однажды даже была в шаге от осуществления этой мечты. Буквально.       Стоя на подоконнике окна самого высокого этажа замка, она смотрела вниз на кипевшую там жизнь и хотела её перешагнуть. Оставить позади всё, что гложило её, обрести, наконец, покой.       Но Рейвен остановили. Вернее, она сама остановилась. Что-то держало её здесь, в этом давящем, тяжелом мире, в котором больно было даже дышать. Нет, не что-то. Её искорка. Теперь была та, ради кого можно и вынести эту боль, перетерпеть до того дня, когда станет легче.       А за четыре года до этого, в душную, еще не перехватившую у лета контроль над погодой осень, Рейвен, казалось, не держало ничего, когда она впервые поняла, что больше не может. Что не справляется. Совсем недавно, весной того же года, она, только-только обретшая жизнь, только начавшая по-настоящему дышать, будто в первый раз вдохнув воздух в легкие, вдруг разом потеряла всё это. Потеряла Её. Ту, что стала смыслом жизни. Неправильным, нездоровым, но единственным смыслом.       Рейвен умела любить только так. Всей собой, полностью отдаваясь и не оставляя самой себе ничего. Её любовь можно было сравнить с движением звезд.       Принцесса их королевства за пару лет до этого начала продвигать обязательное образование для всех, и Рейвен, получив доступ к немногочисленным потрепанным учебникам, зачитывалась всем, что попадалось ей в руки. И из одной книги по астрономии с непонятными схемами и удивительными рисунками, узнала, что планета вращается вокруг огромной звезды, а не наоборот, как большинство считало.       В любви она была такой планетой, которая будто сместилась со своей изначальной орбиты и начала стремительно вращаться вокруг Неё. Её звезды. Её единственной, неповторимой и нужной. А всё остальное стало неважным. Семья, друзья, заботы о том, как прокормить родных. Всё стало ничем по сравнению с теплом света от Неё, мягкими ласковыми лучами от одной Её улыбки.       Когда Она была не в настроении, в душе Рейвен шел дождь, когда злилась – начиналась гроза и били молнии, когда радовалась – внутри всё будто вспыхивало счастьем, и мир становился самым прекрасным, самым лучшим.       И Рейвен казалось это правильным. Что это и есть Любовь. Такая сильная, что будто становишься одним целым, чувствуешь Её внутри себя прямо под кожей, дышишь одним воздухом, и сердце бьется одно. Одно сердце на двоих.       А потом Она ушла. И эта звезда исчезла, погрузив мир Рейвен в абсолютную темноту, холодную и пустую. Дышать стало бессмысленно. Бессмысленно и больно. Каждый вдох острыми ножами резал легкие, сердце словно вырвали, а вместо него поместили в грудную клетку раскаленный уголь.       Наверное, так чувствует себя сама планета, в которой, как Рейвен вычитала, в самой сердцевине бурлит раскаленная лава, время от времени вырываясь из пучин, жгущая и жгучая, обжигающая собой измученную землю.       Внутри тела Рейвен вместо крови тогда точно также побежала по жилам кипящая лава. Дни превратились в бесконечную агонию, и повсюду была боль, внутри и снаружи. Она дышала этой болью, и эту же боль выдыхала в безвкусный острый воздух. Боль преследовала даже во снах, в которых она раз за разом теряла Её, не давая покоя ни на минуту.       В конце концов, Рейвен оказалась там, в том моменте, когда она впервые задумалась, по-настоящему задумалась о том, что больше не хочет и не может её выносить. Она держала в руках толстую веревку и завязывала узел петли. Пальцы дрожали и не слушались.       Но в какой-то момент Рейвен вдруг осознала, что собиралась сделать. Осознала и испугалась. Вдруг поняла, что свою главную ценность, свою жизнь, едва не обменяла на вечное ничто. Отсутствие.       Нет, этого ничего она не боялась. В Бога Рейвен не верила давно, перестала верить, когда зачитала до дыр учебник по физиологии, и поняла, что после смерти не будет ни Рая, ни Ада, а просто Ничего. Потому что без мозга никакого «Я» не существует. Без мозга тебя просто Нет. Её это не пугало. Её напугало то, что она была готова ради этого Ничего лишиться всего, что у неё было. Своего болезненного, но стучащего, живого сердца, своих маленьких мимолетных радостей, которые она научилась ценить в этом беспросветном мраке. Например, улыбку брата и смех, когда Рейвен его щекотала, звук громко бьющего по земле хвоста своей собаки, урчание старой кошки, разговор с единственной подругой, которая поддерживала её все это время.       Рейвен остановилась тогда, не ушла в это Ничто, но Ничто поселилось внутри. Потому что эта раскаленная лава в жилах застыла, застыла, усыпив её, казалось, навсегда.       Она продолжала улыбаться, продолжала общаться, шутить и будто бы искренне смеяться, но там, под сердцем, осталась эта замершая в лед пустота, острыми гранями продолжая время от времени царапать грудь. В такие минуты Рейвен замирала, затаивала дыхание, переживая эту боль в одиночестве, прежде чем вновь заставить себя улыбнуться и продолжить существовать.       И вот, спустя четыре года, Рейвен вновь стояла в шаге от Ничего. Вновь не справлялась. Вновь чувствовала, что проще закончить всё это так, чем постоянно что-то решать, за что-то отвечать, оправдывать чьи-то ожидания.       Ожидания родителей, которые сделали всё, чтобы их дочь из простой безродной семьи поступила на обучение в королевский замок в науку, которую так продвигала принцесса. Ожидания учителей, которые привыкли обучать образованных отпрысков благородных кровей, и не понимали, что Рейвен, порой, нужно было объяснять самые элементарные для них вещи.       Ожидания её искорки, её доверие, её сомнения... Ожидания знакомых и лучшей подруги, что она будет поддерживать общение, будет дружелюбной и веселой, потому что сломленные и полные боли никому не нужны. Тогда как самой Рейвен просто хотелось забиться в угол и больше никого не видеть.       Но история эта началась не с подоконника. Она началась на несколько месяцев раньше. С шутки. С несерьезной фразы о том, что никто не напишет про неё щепетильную историю, мимолетно брошенную при служанках, обсуждавших в коридоре очередной прочитанный похабный роман, на этот раз об аристократе и такой же глупой наивной кухарке, как сама Рейвен.       И тут за спиной раздалось тихое, будто сказанное, не подумав, «хочешь, я напишу?».       Эта история началась с шутки. Бест, посудомойку в замке, Рейвен заметила ещё в день приезда, но познакомиться не решилась. Та стояла в стороне ото всех, а саму Рейвен, как новенькую, будто стайкой голодных гусей, окружили остальные работники, стремясь узнать что-то новое за пределами их рутинной неблагородной и неблагодарной работы. Замковая прислуга обычно ровно в полночь собиралась в подвальных помещениях на очередное собрание сплетен.       Рейвен чувствовала себя будто только купленной игрушкой в руках, имеющей десяток таких же, девчонки, так, повертеть пару раз, полюбоваться и откинуть в дальний угол к остальным. Но, кажется, новым знакомым было искренне интересно с ней, а сама Рейвен в какой-то момент заметила, что вставляет в разговор забавные, на её взгляд, научные факты, и у неё даже просили объяснений и подробностей, что ещё она такого вычитала в умных книжках.       И всё это время она чувствовала на себе взгляд. Он обжигал спину Рейвен, как и всякое внимание, но почему-то на этот раз убегать и прятаться от него не хотелось. Наоборот, хотелось чаще попадать под него. Хотелось вспомнить ещё что-нибудь умное, сказать ещё что-то забавное. И, кажется, Рейвен добилась своего.       Потому что однажды Бест всё же заговорила, её голос вдруг присоединился к гомону остальных, и Рейвен не могла не обернуться, не прислушаться, не улыбнуться. У этого обжигающего темного взгляда, этого рыжего чуда, был красивый голос, низкий, чуть с хрипотцой. Рейвен почему-то сразу пришло на ум, как было бы хорошо спеть вместе. Спеть на разных октавах и вслушаться в это сочетание низкого густого, и высокого звонкого.       Как-то само собой получилось, что они стали общаться сразу как давние друзья, будто знали и понимали друг друга с полуслова. Было так легко говорить с Бест о самом важном для Рейвен, самом сокровенном, самом болезненном. И когда та предложила, «хочешь, я напишу?», Рейвен, всё еще полушутя, полусерьезно, согласилась, даже не подозревая, к чему это приведет.       Эта история начала с шутки. Но постепенно переросла в постоянное общение обо всем на свете. Так удивительно для Рейвен было слышать о прошлом Бест, о её детстве, о горестях и радостях, и в каждом таком рассказе находить отражение самой себя, будто Бест читала её мысли, как открытую книгу. Так приятно было узнать: она не одна в своей боли, боли черной и пульсирующей в груди, постоянной и не отпускающей, а поэтому такой привычной.       Рейвен в своей вечно живущей внутри тревоге часто перечитывала любимые истории, которые читала ещё в детстве. Одной такой историей была легенда о Первых Людях. В ней говорилось, что Боги создали человека огромным, с двумя головами, четырьмя руками и ногами. И мир тогда был полон любви, потому что человек был цельным, единым и полным в своей сути. А потом случилось большое горе, и людей насильно разделили на две половины. Два человека с одной душой, вынужденные теперь вечно раз за разом в тоске и одиночестве искать свою половину, чтобы воссоединиться вновь.       Вот насколько Бест казалась похожа на саму Рейвен, будто отражение её души. И Рейвен однажды с удивлением обнаружила, что чувствует внутри не привычную пустоту, а ровный сильный стук собственного сердца, впервые не болезненный. Почувствовала биение жизни внутри и снаружи, в себе и мире вокруг.       Невозможно передать всю полноту чувств, разом пробудившихся в Рейвен. С Бест ей было хорошо. Впервые с той черной весны хорошо. Легко и спокойно.       Но вместе с этой радостью, робкой надеждой и призрачным счастьем пришел страх. Страх, что для Бест это всё как было, так и осталось шуткой. Забавным, будоражащим опытом. И едва Бест допишет эту недетскую историю, она уйдет. Ведь с Рейвен всегда так поступали. Она всегда была для других не более, чем перевалочным пунктом, теплым очагом, у которого можно погреться прежде, чем вновь продолжить путь навстречу кому-то другому, кого им будет достаточно.       Рейвен же ни для кого не было достаточно. Никогда. Они все уходили рано или поздно, уходили, ни разу не обернувшись.       Эта история началась с шутки. Но однажды, в начале апреля, в месяц, который все эти четыре года был для Рейвен полон боли, она всё же решилась сказать Бест, что для неё это больше не шутка.       И так Рейвен оказалась здесь, в этом самом моменте на подоконнике самого высокого этажа замка. Не потому что её страх оправдался, и Бест ушла. Нет, всё было наоборот. Именно потому что Бест не ушла, мало того, ответила ей взаимностью, Рейвен и оказалась здесь.       Страх не ушел. Он усилился, сковал её, будто разом обмотавшись вокруг десятком тяжелых цепей. Учеба не давалась ей, прочитанное не запоминалось, выполнять ежедневную работу стало невыносимо, даже двигаться было тяжело. Не было сил ни на что. Но Рейвен заставляла, заставляла, заставляла себя. Встать, сделать шаг, читать, учить, готовить, резать, варить, крошить. А еще нужно было говорить, улыбаться, вести себя как будто ничего не случилось.       Сомнения и тревога продолжали глодать её. У неё ничего не получалось. И она чувствовала, что не получится, сколько бы ни пыталась. Она не оправдывала ожидания. Она не справлялась. Она никому не нужна была такой. Такой слабой и беспомощной.       Рейвен нужно было сделать лишь шаг. Последний шаг, который освободил бы её, даровал покой и такое необходимое в этот момент Ничто.       Но она не смогла. Не хотелось, не смотря ни на что, терять ту искру, что вновь вспыхнула в её душе, пробудила ото сна, вернула эти самые чувства, которые глодали и глодали Рейвен. Но она чувствовала. И чувствовать было хорошо. Больно, страшно, невыносимо, но хорошо. Рейвен шагнула. Шагнула назад, спустившись на пол, сев прямо на этот пол, потому что ноги больше не держали. И слезы текли по щекам. Слезы разочарования и облегчения, ужаса и надежды, боли и радости.       Когда Бест как-то спросила, чего Рейвен хочет от «нас», она ответила, что хочет здоровых отношений. Она не умела любить здорово, но очень хотела этому научиться. Научиться этому вместе с Бест. А ещё Рейвен много читала любовных историй, пытаясь найти пример этих самых «здоровых отношений», но везде натыкалась на ссоры, гордыню, упрямство и необдуманные поступки, причинявшие любимым боль.       Все же такой пример она нашла. Для Рейвен ощутить что-то подобное казалось нереальным, разве что в прекрасном счастливом сне, а в реальности люди не могут любить так: нежно, искренне, робко и в то же время сильно, не могут, кажется, не устраивать драм, хранить обиды и терпеть недопонимания. Не могут не причинять боль.       Поэтому как же удивительно было осознать в какой-то момент, что Бест для Рейвен такая же «искорка», как в той книге. Удивительно, немного страшно, весьма забавно и потрясающе.       Эта история началась с шутки. И Рейвен всё не могла перестать ухмыляться каждый раз, когда думала, к чему же эта шутка привела. Чем бы история ни закончилась, она отказывалась поддаваться страху и сомнениям. Она шагнула назад к своей любви и больше никогда не хотела её покидать.