А ты живой, живой, живой!

      Были тихая осенняя ночь: слышно было лишь проезжающие мимо пятиэтажки машины. Фонари, словно светлячки, освещали квартала Москвы. Ветер всё качал ветви и без того осиротевших деревьев. Где-то ещё ехали последние трамваи. А где-то вдалеке слышался вой сирены. Пешком уже никто не шёл — большинство людей уже видело десятый сон, как вдруг в квартире одной из пятиэтажек, расположенных по соседству, послышалась трель звонка.       Седоволосый мужчина, ещё не желавший спать и читавший книгу под светом лампы, неохотно встал с кресла, обшитого тканью винного цвета и прошёл к старой трубке. — Слушаю. В трубке послышался знакомый мужской голос, сообщивший, что в больницу привезли Артёма. — Как… в реанимации? О, Господи! А мать Артёма знает? — Нет ещё. — вздохнул Николай Николаевич. В этот момент шедшая по коридору Лена повернулась и быстрыми шагами пришла в комнату. В её чистых глазах, как гроза, сверкнул испуг, а внутри неё, как буря, что-то переворачивало все чувства. Светловолосая женщина подошла к своему отцу и вопросительно-испуганно стала всматриваться в его лицо. — Папа, что? Артём? В реанимации? Владимир Павлович лишь успел подтвердить опасения Лены, как услышал шорох одежды и быстрые слова дочери: пап, я еду туда. Мне надо. Я однажды проснусь, А вокруг мир другой, Светел, чист, Бесконечно прекрасен. А на троне высоком — Царица любовь, А на меньшее я не согласен. Под хрустальным мостом Реки чистой воды, И никто над цветами не властен, И не дерево счастья, А счастья сады. А на меньшее я не согласен. Не согласен. Станет другом большим Для зверей и для птиц, Человек больше им не опасен. И не будет в помине Озлобленных лиц, А на меньшее я не согласен. Верит в глупые сны До сих пор детвора, Жаль, что я к этим снам Не причастен. День настанет и нам Расставаться пора, А на меньшее я не согласен. Не согласен. Я однажды проснусь, А вокруг мир другой, Светел, чист, Бесконечно прекрасен. А на троне высоком — Царица любовь, А на меньшее я не согласен. А на меньшее я не согласен. Не согласен.       Лена бегала по комнате, собирая сумку. В этот же момент она держала трубку возле уха и разговаривала с диспетчером, вызывая такси. — Доченька, тебя никто не пустит сейчас к Артёму. — пытался успокоить её Владимир Павлович. — Я всё равно буду в больнице. Хоть до утра. — всхлипывала женщина. — Я не брошу Артёма, пап. Ему сейчас нужна помощь. — Я поеду с тобой, дочь. Мужчина тоже стал одеваться, а одевшись, он пошёл к Лене и обнял её. — Всё будет хорошо, Ленок слышишь? Тёма у нас ого-го. — Ого-го. — дрожащим голосом повторяла она. — Поехали, пап. Он осторожно закрыли дверь, спустились по лестнице, вышли из подъезда и стали оглядываться по сторонам. В тот же миг во двор заехала чёрная машина. За рулём была женщина. Она опустила стекло. — Лена? Владимир Павлович? Они оба неожиданно для себя узнали рыжеволосую девушку. — Лиза? Лиз, нам срочно нужно ехать в больницу. — сказал Владимир Павлович. — Поняла Вас. Сейчас помогу. Она вышла и помогла Владимиру Павловичу сесть в машину. На щеках Лены в темноте, но при свете фонарей она видела слёзы. — Лен. Я обещаю: всё будет хорошо. Поехали. Когда ударив в грязь лицом, На землю падаешь с небес, Когда все ангелы и бесы К тебе теряют интерес И те, кого дороже нет На этом свете белом Твой неподвижный силуэт Обводят белым мелом. А ты живой, живой, живой Разбит, но не разрушен Чужая злость пробила плоть Но не пробила душу А ты живой, живой, живой, Лишь обгорели крылья, И новый бой с самим собой И с собственным бессильем. Когда висит под потолком Душа твоя, покинув тело, Мир без тебя осиротел, Но никому нет дела. И лишь глашатаи в ночи Ехидно точат жало Спешат прочесть дурную весть Изображая жалость А ты живой, живой, живой Разбит, но не разрушен Чужая злость пробила плоть Но не пробила душу А ты живой, живой, живой, Лишь обгорели крылья, И новый бой с самим собой И с собственным бессильем Все признали боль чужую Наказаньем за грехи, Вырывали друг у друга Твои песни и стихи Репетировали речи Перед чёрною толпой, Когда ты вышел им навстречу Живой, живой, живой, живой А ты живой, живой, живой Разбит, но не разрушен Чужая злость пробила плоть, Но не пробила душу А ты живой, живой, живой, Лишь обгорели крылья. И новый бой с самим собой, И с собственным бессильем А ты живой, живой, живой, Разбит, но не разрушен. Чужая злость пробила плоть, Но не пробила душу А ты живой, живой, живой, Лишь обгорели крылья, И новый бой с самим собой И с собственным бессильем