Помощь

Чуя медленно поднимает руку, выставляя её из-под узкого навеса. За минуту с серого неба на пальцы падают всего несколько холодных капель, и Чуя, наконец, расслабленно выдыхает. Дождь накрыл его совсем некстати, пока он шёл посреди улицы, сверяясь с навигатором. Как всегда, внезапный и сильный, какой только и бывает в Японии, он вынудил Чую, неловко прикрывая голову руками, быстро искать себе какое-нибудь укрытие. В итоге, конечно, нашёл, но к тому моменту он успел уже изрядно промокнуть, да и узкий навес защищал его не так хорошо, как мог бы, так что капли дождя постоянно залетали под него, и ноги в итоге полностью мокрые. Чуя, убрав руку обратно в карман недовольно скалит зубы, разглядывая мокрые ботинки. Он ненавидит этот внезапный сильный дождь, хотя всю свою жизнь, сколько себя помнит, живёт в Японии, где тот бывает регулярно. Должен был уже давно привыкнуть, но… не очень-то привык. Может, всё дело лишь в том, что он постоянно мокнет под этим дождём, почти никогда не имея возможности пережидать его в тёплой постели? А может, лишь в том, что так и не удосужился найти себе зонтик. Раздражённо вздохнув, Чуя выныривает из-под навеса в узкий переулок, идя в сторону главной улицы. По привычке хлопает себя по карманам куртки, хотя и так помнит, в какой именно положил пачку сигарет. Но, вытащив её из кармана, Чуя вновь не сдерживает раздражённого цыканья. Пустая… И именно сейчас! Сейчас, когда он попал под дождь, и мокрые волосы липнут к шее. Сейчас, когда он немного опаздывает. Сейчас, когда он на самом деле весь на нервах, когда внешне лишь немного раздражён. Именно сейчас! Кем бы он ни был в прошлой жизни, явно кем-то намного хуже, чем сейчас, раз уж ему так не везёт в этой. После безлюдного переулка, узкого и грязного, главная улица оглушает. Вся утыканная маленькими магазинчиками с яркими вывесками, она абсолютно переполнена людьми. Но это и к лучшему. У него сейчас — впрочем, как и всегда, — нет лишних денег, чтобы покупать себе сигареты, а так у него больше шансов найти кого-то, кто бы любезно поделился с ним сигаретой. Чуя, легко сливаясь с основной толпой, рыскает взглядом по лицам окружающих его людей, ища того, у кого могли бы быть сигареты и кто отдал бы ему одну без вопросов, не обращая внимания на его одежду и внешность. Когда он добирается до перекрёстка, взгляд невольно цепляется за яркое пятно в его центре. Большое дерево с раскидистыми ветками, окружённое лавочкой, на которой примостилась группа подростков. Чуя поджимает губы. Исходя из их внешнего вида, сразу понятно, что это тот тип подростков, которые приехали из провинций в большой город ради учёбы или более престижной работы, но не имеющие денег на хорошую жизнь, поэтому бездомные. Чуя не особо любит пересекаться с ними да и просто видеть их на улицах, хотя, казалось бы, такие, как они, ему ближе всех, тогда как другие люди со своими жизнями и проблемами кажутся совершенно другим, ненастоящим миром. Чуя немного старше этих подростков, сам вчерашний подросток, да и тоже, по сути, бездомный. Но как раз из-за этого сходства, единственного между ними, их различия воспринимаются так ярко. Чуя — глава преступной группировки, каждый день он волнуется о своих людях, об их ночлеге и еде, об их ранах, если им не повезло ввязаться в перестрелку, об их жизнях, которые могут оборваться в любой момент. Тогда как эти подростки беспокоятся о том, что в манга-кафе, которое они заприметили на этот день в качестве ночлега, не окажется их любимой манги. Наверное, тоже по-своему проблема, но как же сильно бесит. Как же несправедлива эта жизнь. Но сейчас они ‐ самый подходящий вариант, который молча вручит ему сигарету и в следующую же секунду забудет его лицо. Чуя чуть замедляется, протискиваясь между толпой и идя в сторону подростков. По пути немного приглаживает волосы и выпускает феромоны, чтобы очаровать потенциальных омег в группе, и присматривается, кто среди них главных, чтобы во время разговора смотреть в его лицо. — Эй, ребят, сигаретки не найдётся? Они, оборвав свой разговор, одновременно поворачивают к нему свои лица, и Чуя по привычке оценивает черты новых лиц. Наверное, из-за возраста, который совпадает с возрастом большинства Овец, смотреть на них так странно больно, но припухлые щёки, капризно надутые губы, неровные феромоны вперемешку с дешёвыми приторно-сладкими духами — как шлепок по лицу, поэтому Чуя еле заметно мотает головой, отвлекая себя от запоминания абсолютно бессмысленной информации, и переводит взгляд на того, кого определил как главного. Тот тоже изучает его, мажет взглядом по слоям разномастной одежды, влажной после дождя, щурит миндалевидные глаза и морщит вздёрнутый нос, но после нескольких длинных секунд всё же кивает и тянется рукой в карман. Он протягивает ему сигарету молча, не удостаивая даже коротким словом, а во взгляде читается «бери и вали побыстрее», но Чуе плевать, он тоже от них не в восторге и рад только тонкой сигарете в чужих руках. Берёт её за самый кончик, чтобы случайно не коснуться кончиков чужих пальцев, и, пряча в карман, благодарно кивает. — Спасибо, — быстро бормочет Чуя и отворачивается, чтобы продолжить лавирование в толпе. Пройдя пару шагов, он больше чувствует, чем слышит, как эта группа подростков, как стайка взволнованных птиц, срывается с лавочки и, выбегая из-за его спины, рассыпаются по улице. Чуя пытается развернуться, чтобы хотя бы понять, что их так испугало, когда постные лица остальных людей вокруг всё так же абсолютно спокойны, и тут же довольно болезненно получает по плечу. Чуя, шикнув, зажимает ладонью вмиг занывшее плечо и рыскает взглядом по толпе, чтобы найти того хама, который не видит, куда идёт, когда на другое его плечо ложится тяжёлая рука. — Пройдёмте, молодой человек.

***

— Я не имею к ним совершенно никакого отношения! Я просто рядом стоял! — Все вы так говорите. Тем не менее, пустая упаковка из-под сигарет в вашем кармане… Курение для несовершеннолетних… — Я совершеннолетний! Мне есть восемнадцать! — Документы. Чуя до боли закусывает губу. Вот и весь разговор, который звучал из раза в раз, пока его насильно сажали в полицейскую машину и везли в участок, а он пытался доказать, что нет причин его задерживать. Бесполезно. Неприятно, когда тебя приняли за бездомного подростка — хотя почти так и есть, — но ещё неприятнее то, что он не совсем выглядит на восемнадцать и даже не может это доказать. Документов у него никогда и не было. Безвыходная ситуация. А если он попробует удрать силой, то может навлечь на Овец гораздо больше проблем, чем своей задержкой. Чуя скалит клыки. Проклятье. — Не беспокойтесь так, — скучающе бросает полицейский, заводя его в помещение. Голос довольно приятный, даже кажется добрым, но Чуя не обманывается, пока широкая ладонь сдавливает его запястья за спиной, а чужие феромоны неприятно щекочут горло. — Если вам и правда есть восемнадцать, то мы просто свяжемся с кем-то из ваших родных из списка экстренного вызова, и они вас заберут. Чуя закатывает глаза. Он даже не будет говорить, что это не имеет смысла, — не поверят. Конечно же, никто из этих сонных полицейских в больших мягких креслах в мелком полицейском участке одного из множества шумных районов Токио даже не представляют, что в его контактах нет ни «мамы», ни «папы», ни даже «дорогого дядюшки». И не представят, пока не увидят собственными глазами. Они все смотрят на него как на мусор, пока тот полицейский, что привёл его, свободной рукой абсолютно бесстыдно обшаривает его карманы, выкладывая содержимое на, видимо, свой рабочий стол. Молча прощая такую дерзость, Чуя лишь угрюмо смотрит в ответ на обращённые к себе взгляды, рассыпая свои феромоны по комнате, заставляя альф, заполняющих её, ёжится. Это всё, что он может, чтобы не привлекать к себе особого внимания, но при этом хоть как-то цапнуть в ответ. Увы, полиция — последний гость, которому он может быть рад на празднике, что с таким трудом организовали Овцы, так что… Феромоны, острые клыки, тяжёлый взгляд из-под насупленных рыжеватых бровей. Вместе с его взъерошенными, вьющимися от влаги волосами и мокрой одеждой, он явно напоминает бродячую шавку, злую, мокрую и грязную. На столе оказывается всё его скромное богатство: простой кнопочный телефон, немного наличных, пустая пачка из-под сигарет, зажигалка и злополучная сигарета, невольно затащившая его сюда. Чуя слабо морщится. Говорят же, что плохие привычки потом прилетают, но он ожидал лишь рак лёгких, а не постные мины полицейских. Пока он пилит её взглядом, полицейский подхватывает его телефон и заходит в «экстренный вызов». Чуя переводит взгляд на его лицо, с лёгким весельем наблюдая, как чужие брови мелко дёргаются. Ничего удивительного, в его списке экстренных контактов есть только Ширасэ, Юан и ещё пара ребят, и эти имена совсем не похожи на ожидаемые «мама» и «папа». Пальцы полицейского переходят на кнопки. Пароля нет, так что ничто не мешает ему зайти в список контактов. Но и там он не находит никаких родственников, лишь бесконечные имена. — Кхам… — Мужчина почёсывает щетину на подбородке, пока брови исчезли где-то под чёлкой. Чуя, глядя на это, беззвучно хмыкает. Наверняка, это стало неожиданностью, что с ним, каким-то бездомным пацаном, придётся потрудиться подольше. — Что ж… Придётся пробить вас по базам. Имя, фамилия? И вам лучше не врать, молодой человек. — Накахара Чуя. Накахара как «середина и равнина», Чуя как «середина и быть». Он говорит это легко. Всё равно на такой запрос базы ничего не выдадут. Его нет в списках студентов какого-либо университета, частного лицея или старшей школы. Его нет среди пациентов клиник и больниц. Его нет и в списках пропавших без вести. Документально Чуи Накахары не существует. Но это единственное, с чем ему как-то «повезло». А так это лишь означает, что он здесь надолго… Полицейский заторможенно кивает, отмечая про себя иероглифы. Его тяжёлая ладонь снова оказывается на плече Чуи, и тот с трудом подавляет в себе желание сбросить её. Чем дольше он находится здесь, под чужими презрительными взглядами, тем омерзительнее становятся люди, окружающие его. — Что ж, хорошо. Мы проверим вас по базам, но это потребуем время, поэтому посидите пока здесь. Он ведёт Чую не к удобным мягким стульям у стены, даже не к рядам пластиковых кресел в коридоре, а к грёбанному обезьяннику. Будто бы он какой-то мелкий воришка или бродяжка, а не обычный человек, задержанный лишь потому, что ему не повезло оказаться рядом с группой бездомных подростков, а в его кармане была сигарета, когда он не тянет на совершеннолетнего. В очередной раз за сегодня Чуя закатывает глаза, пока полицейский бренчит задвижкой. Люди такие омерзительные. — Присаживайтесь, — елейно тянет мужчина, впихивая его в небольшое помещение и закрывая за ним решётчатую дверь. Чуя зыркает на него через плечо и не отнимает взгляда, пока тот не исчезает в главной комнате. В этот момент тело резко ослабевает. Шумно выдохнув, Чуя плюхается на деревянную лавку и прикрывает лицо руками. Только когда посторонние исчезают, он позволяет своему напряжённому телу расслабиться, а позвоночнику изломиться под тяжестью произошедшего. Чуя тихо стонет. В какую же гадскую ситуацию он попал. Мало того, что привлёк к себе внимание полиции, когда никто не должен был знать, что Овцы появились в Токио, так ещё и застрял здесь! Он опаздывал, уже опоздал, прибыл в Токио на день позже, чем основная масса ребят. Всё потому что он — король, все проблемы только на его плечах, и эти проблемы задержали в Йокогаме на целый день. Сегодня же он должен был осмотреть с остальными район, который они выбрали для ночлега, и место, где завтра вечером будет происходить их «праздник». А в итоге он торчит в полицейском участке, откуда ещё не скоро сможет выйти. Номера в его телефоне ничего не дали, по базам полицейские тоже ничего не найдут. Плохо будет, если они заинтересуются им из-за этого, не намного лучше, если просто забьют на него. Ему не нужно лишнее внимание, но и сидеть здесь до следующего дня он не может. Только и остаётся, что ждать момента, когда в участке станет меньше людей, и попытаться открыть защёлку изнутри. Чуя невольно кривится. В какой же он жопе… — О, как я рад! Наконец-то появилась хоть какая-то компания! Чуя резко отнимает ладони от лица и выпрямляется. Погружённый в свою неудачу, он сразу даже и не заметил, что здесь не один. При первом взгляде на его невольного сокамерника, в голове возникает лишь одно слово: странный. С одной стороны, явно не бродяжка, как он сам. Простая, но неплохая по качеству одежда, немного мятая, но почти чистая. Сам парень — наверное, ему где-то столько же, сколько и ему самому?.. Чуе сложно сказать точнее, — явно достаточно высокий, сидит свободно, словно принц. И омега… Приторно-сладкие феромоны лезут в ноздри, и Чуя невольно морщится. Инстинктивно приятные, но слишком резкие, непонятно, чем именно пахнут. Но вот с другой стороны… Странный выбор наряда. Деловой костюм, тяжёлый плащ на плечах, длинный и слишком плотный для такой тёплой погоды, и как-будто бы подобран не на парня. Улыбка застыла на лице, будто маска. Этот парень ужасно худой и бледный, словно уже умер однажды. Но самое странное — бинты. Они оплетают запястья, выглядывающие из-под рукавов рубашки, задерживаются на шее и даже заползают на лицо, закрывая один глаз и скрываясь под неровными грязными прядями тёмных волос. У Чуи дёргается бровь. Так себе впечатления. Чуя плотно сжимает губы и отворачивается. Не очень-то хочется разговаривать с кем-то, а тем более с этим… странным. — Эй-эй, ответь что-нибудь! Я ведь к тебе обращаюсь. Чуя дёргается и оборачивается, даже не пытаясь скрыть удивления, смешанного с раздражением, проступившем на его лице. Он только что буквально молчаливо послал этого парня подальше, а ему… будто бы всё равно. Наоборот даже, придвинулся с противоположного конца лавки к нему ближе, широко лыбится и разглядывает его во все… всем глазом. Чуя внезапно чувствует желание отодвинуться подальше, но пока подавляет в себе этот порыв. — Ну и что ты так смотришь? — хмыкает парень, поведя плечами. — Чему удивляться? Войди в моё положение! Я тут уже несколько часов торчу тут и совсем без общения! Как мне развлекаться-то? — Не мои проблемы, — быстро бормочет Чуя, опуская взгляд на досчатый пол. Хоть бы отстал. Пускай и омега, пускай и сладкий запах, а всё это будто тает, стоит этому поганцу открыть рот. С каждым словом, хотя, вроде как, ничего такого и не говорит, бесит всё больше и больше. — Ну-у-у! — тянет парень, покачиваясь на лавке. — Ну развлеки меня! Ну что тебе стоит? Ну пожалей меня! Я же тут уже сколько часов, совсем один! Кролики умирают от одиночества, а вдруг и умру?! Только ты можешь меня спасти! Чуя чувствует, как у него дёргается глаз. Теперь он уже мечтает вернуться в то время на пару минут назад, когда главным его стрессом было то, что он попал в участок. Этот парень — сущее чудовище. Бред, такой бред… — Ну, Чиби! — Что ты сказал?! Чуя срывается с места, желание оказаться от этого парня подальше вмиг пропадает. Он хватает его за воротник, сильно, придушивая, и тянет на себя, приподнимая с лавки. Клыки впиваются в нижнюю губу, из горла вырывается сдавленный рык, его феромоны расползается по маленькой камере. Даром, что омега, даром, что он предпочитает не драться с омегами, пока те не покушаются на его жизнь, даром! Этому мудиле стоит промыть рот с мылом. Мыла нет, так что и кровь сойдёт. — Эй! Не драться там! — прилетает из комнаты, где услышали шум. Чуя дёргается. Пару секунд он не может решить, поддаться ли разуму или желанию разбить чужое лицо, пока костяшки его пальцев белеют от того, как сильно он сжимает ткань воротника чужой рубашки, а на скулах играют желваки. Но в итоге, сдавленно матерясь, всё же разжимает пальцы. Но спускать сказанное парню с рук не собирается, впиваясь взглядом в его лицо и рыкая, скаля зубы: — Какого, блять, хрена?! Тебе что, с первого раза непонятно, что тебе, блять, не рады?! Или у тебя привычка доводить окружающих до состояния «я тебя сейчас не просто пошлю, я тебя сам на этот хуй усажу»? Что ж, поздравляю: теперь с каждый твоим вдохом я всё ближе к этому состоянию. Парень, ёрзая на лавке, чуть морщится, потому что уронили его не очень-то аккуратно, и обиженно дует губы. — Не, ну а что? Что мне оставалось? Ты не отвечаешь, я подумал, что, может, ты немного тугодум и не понял, что я к тебе обращаюсь, а не просто в пустоту говорю. А имени я твоего не знаю, поэтому придумал прозвище — Чиби. А что? Вполне подходит! Ты, вроде, вполне мелкий, уверен, встанешь, ты мне до подбородка не допрыгнешь… Он продолжает что-то тараторить, а Чуя чувствует, как у него начинают болеть зубы от того, насколько сильно он сжимает челюсть. Подрагивающие руки снова оказываются на уровне чужой шеи, пальцы дёргаются, готовые задушить. — Ты!.. — Молодой человек! Чуя крупно вздрагивает, словно он и правда какой-то мелкий воришка, пойманный на месте преступления. Он осторожно поворачивает голову и невольно вжимает её в плечи под взглядом полицейского, недовольно взирающего на него через решётку. — Молодой человек! Если устроите здесь драку, ваше положение только ухудшится, — отчеканивает мужчина, скрестив руки на груди. Его феромоны коротко вспыхивают, заставляя Чую недовольно поморщиться. Но, видимо, он не так уж хочет тратить свои ленивые часы на то, чтобы разнимать двух арестантов, поэтому поворачивается к дверному проёму в комнату. — Вы меня поняли? Краем глаза Чуя видит, как парень довольно-довольно улыбается, отчего руки вновь дёргаются в желании переломать ему позвонки, но у него каждый час на счету, так что… он ничего не может сделать. Чуя безвольно роняет руки на лавку, царапнув дерево короткими ногтями. Как же унизительно. — Да, — тихо отвечает Чуя, из-под бровей наблюдая за уходящим полицейским, пока в голове зависает сцена где он разбивает ему лицо ударом колена. Но сначала, конечно же, сносит голову этому слишком довольному и болтливому парню. Вечностью тянется минута, когда обезьянник погружается в тишину, а его невольные узники прислушиваются к шорохам из комнаты. Но вот шорохи стихают, и парень рядом снова полон энергии. Качнувшись на лавке, он наклоняется к коленям и заглядывает в лицо, откровенно пялясь. Настолько близко, что его приторные феромоны снова облепляют лёгкие. — Ну так что? Как вас зовут, молодой человек? — издевательски тянет, скаля зубы. Чуе хочется вырвать ему язык, чтобы больше никогда не слышать этот голос. — Ответим? Или снова будем так истерить, что придёт дядя-полицейский? — …Накахара Чуя, — цедит Чуя сквозь зубы. Он невольно замирает всем телом, напрягаясь, ожидая, что парень через секунду снова начнёт тараторить и изводить его. Но секунда затягивается, и Чуя поднимает взгляд на него. Парень замер рядом с ним, замерла улыбка на его лице, став ещё фальшивей, лицо застыла, словно кривая, изломленная маска. И только глаза бегают по лицу Чуи, изучая с таким интересом, что у Чуи нервно дёргаются губы. Почему, узнав имя, этот парень с таким интересом теперь изучает его лицо? Неужели его имя рассмешило? Пусть только попробует что-то сказать! — О-о-о! — тянет парень, внезапно ожив. Чуя с подозрением косится на него, на его изменившуюся улыбку, непредвещающую ничего хорошего. — Значит, я почти угадал! Чиби и Чуя — близко же, не правда ли? — Чуя, забыв, как пару минут назад ему угрожали продержать его здесь подольше, если он затеит драку, с низким рычанием замахивается на эту грязную лохматую башку. Но парень, резко отпрянув, неожиданно легко уворачивается от удара, продолжая улыбаться как ни в чём не бывало. — А меня зовут Дазай. Дазай Осаму. — Да мне похуй! — Но-но, Чуя, ты чего? Совсем вежливости не учили? — У Чуи глаз дёргается от того, что этот ублюдок так легко называет его по имени, произнося это своим поганым языком, но очередной удар не достигает цели. Коротко смеясь, Дазай убегает от него на другой край лавки и резко замирает, склонив голову к плечу. — Итак… Почему же ты здесь? Чуя замирает, ловя себя на том, что с матами, с рычанием, с кулаками, но он всё же общается с этим Дазаем, странным, бесячим, с отвратительно длинным языком. Чую передёргивает. Вот же… Он заставляет себя медленно выдохнуть и наконец расслабить руки, сжатые в кулаки и готовые к очередным ударам. Ему не нужно болтать с Дазаем, забыть о нём и не тратить на него свои нервные клетки, а просто прожить здесь пару длинных часов, пока полицейские не забудут о нём, и попытаться сбежать. Просто прожить, просто попытаться прожить– — Снова не отвечаешь. Эх, тебя ещё учить и учить, — вздыхает Дазай, скрещивая руки на груди. Чуя осторожно, слишком нервно переводит взгляд в его сторону. — Эй, повторяю для особо тугодумных: что ты в обезьяннике забыл? Или же… — Дазай хихикает, прикрывая ладонью мерзкую ухмылку, возникшую на лице. — Или же ты из дома сбежал? С родителями поссорился? — Я совершеннолетний! — рыкает Чуя, стараясь подавить неприятные ощущения от чужих слов. Неужели он похож на обычного человека, который может поссориться с родителями и сбежать из дома? Обиднее даже, что он в глубине душе мечтает о чём-то таком, а не то, что есть у него. — И не сбегал я ниоткуда. — Хм, тогда… что ты здесь забыл, если ты не сбежавший подросток? Украл что-то? — Нет! Я просто… — Голос Чуи затихает, рычание исчезает в глубине горла, уступая место сожалению. Причина, по которой он задержался здесь, всё ещё задевает его. — …У меня просто документов нет, поэтому меня не хотят отпускать. Не то чтобы он вообще собирался рассказывать кому-то о своём дурацком провале, но, наверное, ему хотелось… сочувствия? Просто чтобы кто-нибудь сказал, что на самом деле это не его вина, что он не сделал ничего плохого, что он просто попал на лишённых человечности полицейских. Не так уж многого он хочет. Но даже такого ждать от Дазая бесполезно. — Ну ты лох конечно! — смеётся Дазай. Лавка скрипит под ним, когда он резко наклоняется вперёд, уклоняясь от очередного удара. Чуя, еле успев остановить кулак у стены, закусывает губу. Так хочется вмазать Дазаю, просто чтобы перестал так довольно улыбаться, быть таким весёлым, чтобы заткнулся наконец, но на эмоциях он даже не может нормально прицелиться, не то что попасть. Ещё и Дазай такой вертлявый… Отсмеявшись, Дазай поднимает голову и, откидывая длинную чёлку со лба, смотрит на него снизу вверх. — А я? — Что «ты»?! — А я почему здесь? Угадай! — Да мне похуй, блять, хоть родись ты тут… Не буду я тратить на это своё время! — Ты же понимаешь, что я буду доставать тебя с этим, пока ты не согласишься? — Дазай чуть наклоняет голову, совершенно невинно хлопает длинными ресницами, но в голосе при этом что-то меняется. Появляется что-то жуткое, заставляющее даже Чую, главу преступной группировки, застыть. — И чем дольше я буду доставать тебя, тем громче ты будешь становится, тем выше шанс, что ты в конце концов кого-то выбесишь и тебя оставят тут ночевать. Так что лучше ответить сейчас! — …Ладно! — выплёвывает Чуя, пытаясь смириться с ситуацией. Реально же не отцепиться! Шумно вздохнув, Чуя бросает короткий взгляд на Дазая. В глаза тут же бросаются бинты на лице и шее, которые, несмотря на бледность кожи, всё равно будто горят. И Чуя бросает первое попавшееся предположение, возникшее в голове: — Выглядишь так, будто сбежал из психушки. — Эй, это обидно вообще-то! — Дазай дует губы, насупившись, пока Чуя бормочет под нос «это не мои проблемы», но, немного помолчав, уже спокойнее продолжает: — Хотя знаешь… Если бы я побывал у психиатра, мне бы светила если не лечебница, то лечение. Но я у психиатра не был, так что могу спокойно продолжать быть психом, косящим под нормального человека! — весело заканчивает Дазай, будто гордясь этим. Чуя с подозрением косится на него. Точно псих. Теперь даже странно, что предположение, сперва показавшееся тупым и абсурдным, не оказалось правдой. — Давай ещё варианты! Первый мне всё-таки понравился, хотя и обидно немного. Чуя с беззвучным стоном снова смотрит на Дазая, выискивая что-то, что поможет его измученному мозгу выплюнуть другое предположение. Взгляд цепляется за одежду, мятую, немного грязную, но костюм, и всё же неплохого качества. Вместе с тем фактом, что Дазай — омега, это рождает в голове новое предположение, которое Чуя тут же высказывает, лишь бы Дазай побыстрее отстал. — Учитывая, что ты ещё и омега, ты похож на сына какого-то успешного бизнесмена, который собирается унаследовать отцовскую компанию. Что, сбежал с курсов по успешному ведению бизнеса? Замолчав на пару секунд, Дазай неожиданно начинает хихикать. — Знаешь… Знаешь! Если очень, прям очень сильно утрировать, то ты в какой-то степени прав! И мне… — Хихиканье становится громче. — Мне так смешно с того, насколько это одновременно далеко и близко к правде. Так… — Смешки быстро затихают, но весёлые искры в глазах Дазая не исчезают. — Но всё же! В отличие от тебя, я выгляжу на свой возраст, и меня вряд ли можно принять за сбежавшего от родителей подростка. Так что хотя ты отчасти прав, это не объясняет того, почему я оказался в участке. Чуя с разочарованием отмечает, что его настроение ухудшилось. Оно и так было плохим, но игра в «угадайку» помогла ему немного отвлечься и, ладно, он признаёт это, развлечься. А сейчас настроение опять скакнуло вниз. Наверное, это всё зависть, но тот факт, что даже у такого, как Дазай, жизнь сложилась гораздо лучше, чем у него самого, причиняет боль. Чуя не совсем понимает, как он может «утрировать» и как Дазай, если это правда, может быть кем-то, кроме сына богатеньких родителей. Будто бы недостаточно того, что Дазай — омега! В нынешнем обществе омеги, обладающие изворотливым умом, ценятся гораздо больше альф с их выносливостью и физической силой. Об этом ему неоднократно напоминают члены вражеских группировок, кидающие ему на поле боя «альфа не может быть хорошим лидером!». А теперь ещё и Дазай. Чёртов папенькин сынок. — Ну, я жду ещё один вариант! Чуя цыкает. Хочется сказать что-нибудь злое, даже абсурдное, переходящее все рамки приличия, только бы Дазай почувствовал хотя бы небольшую часть клубка тех эмоций, что сейчас оплетают тело Чуи. — Ты похож на одного из тех мудил, которые пристают к девушкам, не обращая внимания на их «нет», и даже задирают им юбки. Даром, что ты омега. — У-у-у, совсем мимо! — тянет Дазай, и веселье в его голосе совсем не пропадает. Он даже не пытается играть обиду, хотя такие слова не менее мерзкие и неприятные, чем про психушку. — Нет, я не такой. Конечно, мне нравятся девушки — и не только альфы, знаешь, — но это неприкольно, когда они шлют тебя или убегают в страхе. Чувствуешь себя неудачником, знаешь! Но гораздо прикольнее, — Дазай довольно закатывает глаза, покачиваясь на лавке, — это очаровывать их! Парочка комплиментов, фирменная улыбка, и девушка твоя! Делай с ней потом что хочешь. Чуя ёжится, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Конечно, Дазай не такой мудак, как ему показалось, но… всё равно мудак. Другой просто. Такие разбивают девушкам сердца. — Дальше! — требует Дазай, переполненный весельем, словно ребёнок в парке аттракционов. — Подрался? — предполагает Чуя, снова бросая взгляд на бинты. На удивление, именно это слово стирает радость с лица Дазая. Но Чуя и не радуется, видя новую постную мину на чужом лице: слишком яркая, явно наигранная. — Нет. — Дазай шумно разочарованно вздыхает. — Эх, твои предположения становятся скучнее. Психушка была самой весёлой, наследничек — почти правда, а вот дальше… Неужели я похож на мудака? А на драчуна? М? Тцц, видимо, придётся прекратить нашу «угадайку», пока ты не нарёк меня каким-то садистом или даже убийцей. Ладно, сам раскрою тебе страшную тайну! Дазай откидывается на покрытую зелёной краской стену. Прикрыв веки, запускает руку в чёлку, то ли снова убирая её со лба, то ли пытаясь кое-как причесать, чтобы не было так заметно, насколько волосы грязные. По мнению Чуи — и то, и другое бесполезно. Он сам почему-то замер на лавке, сидя рядом с Дазаем, вглядываясь в его спокойное лицо. Будто он правда хочет знать, как сюда занесло Дазая, будто ему и правда интересно. Он вообще не хотел с ним разговаривать. Дазай неожиданно распахивает веки, и они сталкиваются взглядами, Чуя невольно отпрянывает, словно шуганный дикий зверь. На это Дазай реагирует лишь коротким хмыком и тут же расплывается в широкой улыбке, довольной-довольной, как у сытого кота, словно тайна, которую он собирается рассказать, — самый сладкий секрет, крестик на карте сокровищ. — Меня из реки выловили. Я пытался утопиться, но меня слишком быстро спасли. Как реальность после красивого яркого сна, как серый мир после книги с фантастической историей. Так рассыпается то странное спокойствие, возникшее во время их не менее странного разговора. Чуя, ничего не сказав, отворачивается, чувствуя, как его накрывает отвращение. Обычно ему плевать на других людей. Окружающие люди в принципе его бесят, не потому, что выглядят как-то или ведут себя иначе. Нет, своей обыденностью, которой нет у него, когда у него каждый день есть риск умереть. Его ребята все слишком разные, как он может ненавидеть кого-то из них? Но вот кого он не любит, так это самоубийц. Чуя никогда не лгал себе, так что знает, что просто не понимает. Да, бывают в жизни проблемы, да, бывает так сложно, что хочется забиться в угол и кричать до звона в ушах, да, бывает, ему ли не знать. Но не настолько, чтобы обрывать свою жизнь. Не настолько, чтобы забывать всё хорошее, что есть в жизни. Не настолько, чтобы забывать, как на самом деле классно то, что они могут бегать по молодой траве, могут смотреть на причудливые пушистые облака, что они могут дышать. Как классно то, что все миллиарды случайностей в итоге сошлись, и они существуют. Суицид — это слабость. И вот, перед ним Дазай. Случайность, такая же, как и их жизни, свела их в этом городе, в этом полицейском участке, в этой маленькой комнате. На Дазае хорошая одежда, он явно не бедствует, у него явно больше шансов выйти отсюда, и он радуется, издеваясь и доставая. И этот мудак хочет сдохнуть, тогда как у Чуи даже этого нет. Тогда как Чуя каждый день доказывает этому миру, что его жизнь стоит внимания, стоит того, чтобы существовать. Чуя не может скрыть отвращения на своём лице. Губы Дазая расплываются в кривой ухмылке. — Вижу, как тебе мерзко от меня. Что, недолюбливаешь суицидников? — Дазай хмыкает. — Что ж, знаешь, это меня тоже веселит. Твоё отвращение. Интересно, насколько тебе мерзко? Интересно, твоего отвращения хватило бы, чтобы убить меня? Не будь в этой камере, я бы это проверил. А так… Я могу только посвятить тебя в подробности, чтобы от полной картины тебе стало ещё более мерзко. Чуя удостаивает его лишь оскаленными клыками, стараясь отвлечься и не слушать его. Дазай улыбается ещё шире. — Так вот… Что сказать? Ну, ты был отчасти прав: я правда сбежал. Не с курсов успешного бизнеса, конечно, но… просто с работы. Работать мне сегодня совершенно не хотелось, да и вставать тоже, а когда мне не хочется каких-нибудь двух обыденных вещей, это обычно значит, что мне в принципе жить не хочется. Тогда я ускользнул от своего сопровождения и пошёл искать реку. Спросишь, почему реку? Ну, знаешь… Способы покончить с собой разные бывают, знаешь же, всё же не маленький уже. И я бы так сказал: в утоплении нет никаких минусов кроме того, что в какой-то момент инстинкт самосохранения начинает визжать из-за нехватки воздуха. Но я прекрасно умею его игнорировать, так что минусы отпадают. Речку я нашёл быстро, потонул тоже. Но, блин, Токио слишком переполнен! Выбрал более-менее пустынный район, а меня всё равно быстро заметили. Обычно в таких случаях в психушку сразу везут, а тут полицию зачем-то вызвали. Наверное, в Токио свои порядки? Возможно, я не в курсе наверняка, я редко бываю в Токио. Так вот, привезли меня сюда, отчитали за нарушение общественного порядка и баловство — они, наверное, подумали, что я шучу, хах, наивные, — и посадили сюда, потому что я «явно не в себе, отпускать небезопасно, нужно доверительное лицо» или как-то так. И вот, я сижу здесь уже пару часов, жду кого-то из своего сопровождения, уже успел обсохнуть, а ждать ещё непонятно сколько… Болтовня Дазая похожа на реку. Быстрое течение проносит мимо тебя какие-то соринки, листочки, оглушающе шумит и на самом деле достаточно резкое, но если особо не вслушиваться, то даже успокаивает. Так же с болтовнёй Дазая. Бесконечная и бессмысленная, довольно приятная, если не вслушиваться. Что Чуя и пытался делать. Но последняя фраза невольно зацепила — обида от несправедливости этого мира у него ещё не скоро пройдёт, — да и в монологе Дазая появилась небольшая пауза, поэтому Чуя решил втиснуть в этот поток своё разочарование. — Тебя хотя бы кто-то заберёт, — тихо буркает Чуя, пиля взглядом доски пола. — А меня никто не заберёт, так что это мне как раз непонятно, сколько мне тут ещё сидеть. Дазай замолкает. Чуя чувствует на себе его пытливый взгляд, но голову не поднимает. Он не хочет знать, с какой эмоцией во взгляде Дазай сейчас смотрит на него, это явно не может быть чем-то хорошим. Да голова снова такая тяжёлая, не поднять, на неё снова давит вся тяжесть ситуации, в которую он влип, вся её глупость, безвыходность и возможные последствия. — Знаешь, а я бы мог вытащить тебя. Чуя резко поднимает голову. — Что? — Ну, я мог бы помочь тебе. Чтобы ты был мне должен, — улыбается Дазай. — Типа, я сейчас помогу тебе, а ты потом поможешь мне. — Чт… Оглушающе хлопает тяжёлая входная дверь. Чуе совсем не видно, а Дазай тут же сползает к краю лавки и вытягивает голову, пытаясь разглядеть, кто пришёл. Внезапно его лицо озаряется чем-то странным. Вроде как и не радость, но какая-то удовлетворённость. — О, Мори-сан! Пока Чуя всё ещё пытается осознать, что Дазай сказал, у камеры возникает полицейский, притащивший его в участок, и мужчина, и Чуя невольно отвлекается, поднимая глаза, чтобы по привычке оценить новое лицо. Первое, что достигает его сознания, — феромоны. Резкие, они, обжигая лицо, тут же оплетают горло и лёгкие, отнимая воздух, и расползаются по помещению, заполняя каждый уголок. Сложно понять, чем они пахнут, в голове вертится лишь «тяжёлые и холодные». Возможно, металл. Возможно, горы. Тем не менее, омежьи феромоны. Второе — глаза. Будто бы карие, но в полутьме отливают то пурпуром аметистов, то рубиновой кровью. Чуя сталкивается с чужим взглядом, и тот проникает в самое сердце, замораживая. Слишком пронзительный, Чуя чувствует, как тот забирается под кожу и копошится в кровеносных сосудах, добираясь до самых сокровенных струн его души. Чуя напрягается, отводя взгляд чуть в сторону и моргая пару раз, зажмуривая веки до бензиновых разводов. Наверное, он просто ошибся, слишком устал и разнервничался. Иначе кем должен быть человек с такими подавляющими феромонами и таким взглядом? Точно ошибся. Чуя уверен в этом, когда, проморгавшись, снова смотрит на мужчину и видит перед собой именно мужчину, а не феромоны и пронзительный взгляд. То ли он так быстро привык к ним, то ли мужчина перестал их выпускать, но они больше не цепляют его, а взгляд вообще направлен не на него. Чуя видит уверенную осанку, широкие плечи с висящим на них медицинским халатом, лицо с выразительными чертами, словно выточенное из камня, но оттого и обладающее своей особенной красотой. Потом видит криво повязанный галстук, выразительные синяки под глазами и выбившиеся из хвоста пряди чёрных, как крылья ворона, волос. Новый образ чуть смазывается. Полицейский, бренча щеколдой, открывает дверь и с коротким и усталым «на выход» кивает Дазаю. Тот не обращает на него внимания, словно полицейского для него не существует, но тем не менее выходит, выплывает из обезьянника и замирает перед мужчиной. Как будто он и не улыбался всё это время, да даже пару минут назад, на лице Дазая теперь застыло скучающее выражение. — Не думал, что вы сами придёте. Мне казалось, что вы пришлёте Хироцу-сана, — тянет Дазай, рассматривая носки своих туфель. — Я думал. Но потом мне показалось, что было бы не особо красиво использовать Хироцу-сана в качестве не только слуги, но и посыльного. К тому же, думаю, выговор дойдёт до тебя лучше, если ты получишь его лично от меня. Дазай обиженно надувает губы, переводя взгляд на мужчину. — Ну а что? Чего вы ожидали, когда тащили меня в Токио? Это ваша вина, Мори-сан! — Это твои обязанности, Дазай-кун. — Срал я на эти обязанности… Их голоса постепенно затихают, когда они скрываются в комнате. А Чуя оседает на лавке. Снова накатывает уныние. Когда рядом был Дазай, он, конечно, бесил, но кое-как всё же отвлекал от всех проблем, что навалились на него. А сейчас они снова всплыли и давят на плечи. Чуя резко вспомнил, что застрял тут непонятно насколько, что это будет катастрофа, если он задержится тут до ночи, что ему надо следить за полицейскими, чтобы поймать момент и попробовать сбежать, что, что, что. Всё это метельшит в голове как карусель, а Чуя колупает ногтём лак, покрывающий лавку, и пытается не впасть в отчаяние окончательно. Кажется, что в этой заторможенности, пока в голове играет и кружится карусель, проходит не одна вечность, когда его резко будит бренчание щеколды и резкое «на выход». Чуя резко поднимает голову. — Что? — почти беззвучно бормочет Чуя, глядя снизу вверх на уставшего полицейского. Тот лишь недовольно хмурит широкие брови, сжимая пальцы на столбике решётчатой двери, явно не собираясь повторять, поэтому Чуя медленно встаёт, не веря в свою внезапную свободу. В базах про него не могли ничего найти, тогда как же?.. Полицейский проводит его в комнату, и в этот раз никто не смотрит на него. Остальные полицейские в принципе будто никуда не смотрят, застыв в своих креслах, как статуи. Словно время замерло. Этот полицейский тоже особо на него не смотрит, всучивая Чуе его вещи и после этого плюхаясь обратно на своё рабочее место. — Всё, вы свободны. — Что?.. Но почему? — спрашивает Чуя, так и замерев со своим «богатством» в руках. Полицейский одаривает его взглядом. В нём читается презрение и раздражение, но Чуя отвечает ему уверенным пронзительным взглядом, и полицейский всё же неохотно отвечает: — Слушайте, вам повезло, за вас попросили, больше вам знать не нужно. Теперь вы свободны. — Попрос… — Чуя обрывается, его глаза медленно расширяются, когда он осознаёт. Неужели Дазай и правда вытащил его?.. Чуя резко срывается с места и выбегает из участка. Солнце на секунду ослепляет, но Чуя тут же начинает шарить взглядом по толпе, ища пушистую макушку тёмных волос. Ему нужно знать, как Дазай это провернул! Но среди людей он не может найти ни Дазая, ни мужчину, который пришёл за ним. Чуя разочарованно выдыхает, продолжая водить взглядом по головам людей, не совсем понимая, что делать. Тут телефон в руке начинает вибрировать, и Чуя, спешно распихав остальные вещи по карманам, принимает вызов, даже не смотря на имя контакта. — Чуя, блять, ты где? — шипит в трубку Ширасэ. Чуя шипит что-то в ответ, побежав, всё быстрее отдаляясь от полицейского участка.

***

— Значит, вы — Накахара Чуя, Король Овец? Чуя молча кивает. Через заколоченные окна под потолком в помещение — заброшенный склад, где Овцы и Токийская мафия решили провести тайную встречу, — почти не проникает свет, скрывая в полумраке участников встречи. Но Чуя всё равно видит тёмные глаза омеги напротив — руководитель, разве может быть он кем-то, кроме омеги? — видит горящий настороженный взгляд, придирчиво изучающий его лицо. Чуя не видит лица, но ему и не нужно: чужие феромоны, резкие и холодные, мятно-цитрусовые, говорят не хуже мимики. — Что ж… С чего бы Токийской мафии подписывать соглашение с Овцами? Чуя коротко ухмыляется. Сердце оглушительно колотится в ушах, но скорее от предвкушения, чем от волнения. Долгое время Овцы просто боролись за своё существование, сейчас же… Они в Токио, перед ним на кресле расположился один из руководителей из Токийской мафии, пускай мелкий член организации, пускай им не доверяют — за спиной застыли альфы с автоматами наперевес, — пускай встреча проходит на условиях токийцев, эта встреча существует. С ними — с ним — разговаривают на равных. Это будоражит. — Ни для кого не секрет, что Токийская и Портовая мафии находятся в состоянии конфликта. — Омега перед ним даже не дёргается: это правда ни для кого не новость. — Также известно, что этот конфликт достаточно долог, можно даже сказать, что он никогда не заканчивается, а лишь иногда прекращается на неопределённый срок. В другое время перевес находится то на стороне Токио, то на стороне портовых. Сейчас же… Уже долгое время Портовая мафия побеждает. Чуя коротко улыбается, наигранно сочувствующе, пока мысленно рычит от удовольствия от того, что у токийца дёргается глаз. — Овцы крепко обосновались в Йокогаме, настолько, что Портовой мафии приходится считаться и с нами. Но, к сожалению, Овцы оснащены хуже, чем мафия, поэтому мои люди слишком часто страдают от портовых. Суть нашей сделки заключается в том, что Овцы предоставляют Токийской мафии информацию о слабых точках, складах и планах Портовой, а взамен мы получаем оружие и — иногда — людей. — Как мы можем верить в то, что информация правдивая? Чуя закусывает губу, чтобы не улыбаться так довольно. Никогда ещё чужая предсказуемость не заставляла его так радоваться. — Вы можете это проверить. Сейчас же Портовая мафия расширяет своё влияние на линии Порта, верно? Как жаль. — Чужие феромоны густеют, неприятным осадком задерживаясь на языке, но Чуя игнорирует это. Он слишком в восторге от происходящего. Может, со стороны и кажется, что именно Овцы здесь жертва, учитывая, что в кресле их лидера сидит альфа, что за его спиной нет шкафов с автоматами, а только его лучшие ребята — многие из которых беты, — но на самом деле, именно токийцам приходится молча слушать. Проигрывая Портовой мафии, теряя своих людей и территорию, они готовы пропустить эти подколы, лишь бы получить какую-то помощь. — Завтра в один из новых складов рядом с Токио Портовая мафия повезёт товар на перепродажу — ювелирные украшения. На карте отмечен путь фургона. — По кивку Чуи Ширасэ раскладывает бумажную карту на низком столике перед токийцами. — Считайте это подарком Овец. Мы не торопим: можете сначала скрыть подарок, а потом уже принять окончательное решение. — Откуда такая информация? — с подозрением уточняет омега, рассматривая красную линию на карте, обозначающую путь машины Портовой мафии. Чуя, чуть улыбаясь, пожимает плечами. — Находиться прямо под боком Портовой мафии тоже имеет свои плюсы. Портовые не заметят, если, пока они обсуждают свои планы, рядом будут ошиваться парочка бездомных детей. Уставившись на него долгим взглядом, в конце концов токиец забирает карту. — Хорошо. Если «подарок» прибудет вовремя, Токийская мафия огласит своё решение послезавтра. Здесь же. Чуя кивает и встаёт первым. За его спиной слышатся шорохи, пока Овцы выходят, но он сам не торопится уходить, наблюдая токийцами, скрывающимися в другом выходе. Только когда исчезает и спина руководителя, с которым он говорил, Чуя наконец выходит. Его тут же ослепляют лучи закатного солнца, пробивающиеся между высотными домами. Но Чуя лишь чуть щурится. Он вдыхает полной грудью и, ускоряя шаг, чтобы догнать своих, невольно улыбается. Всё прошло идеально. — Как думаешь, они согласятся? Рядом возникает Ширасэ. Чуя переводит взгляд на него, и улыбка чуть тает, потому что Ширасэ выглядит явно обеспокоенно и явно не разделяет его мысли, что всё прошло хорошо. — Конечно, — пожимает плечами Чуя. — Завтра они проверят полученную информацию и, удостоверившись в её правдивости, согласятся. А им больше ничего не остаётся: они проигрывают Портовой мафии, поэтому рады почти любому способу перетянуть перевес обратно на себя. Оружие при этом — небольшая цена, особенно для них, токийцев. Ширасэ не уходит, но молчит. Молчит почти всю дорогу, пока они просачиваются между домами, перебегают дороги, пока они отходят всё дальше от центра, а дома теряют свои этажи. Они оказываются в обшарпанном районе, утыканном низкими, в два или три этажа одинаковыми домами, серыми и безликими, с закрытыми тканью или досками окнами, с грязными узкими улочками, где не везде проедет машина, с бесконечными бельевыми верёвками, растянутыми над головой между подоконниками соседних домов. Даже не верится, что это — всё ещё Токио. Пока они подходят к нужному дому, Чуя слышит шебуршание крыс в мусорных баках. Но от этого даже не мерзко. На самом деле, по сравнению с родным Сурибачи это — рай. Только когда они поднимаются по лестнице на второй этаж одного из этих одинаковых домов, Ширасэ внезапно наваливает на него, обнимая за плечи. — Что ж, Овцы наконец-то на высоте! — неожиданно весело восклицает Ширасэ, прижимаясь к Чуе. — Мы наконец-то находимся на уровне Токийской и Портовой мафий! — А, ага, — неловко соглашается Чуя, задерживаясь на лестнице, пока другие Овцы проходят мимо них. — Это обязательно надо отметить! Чуя резко застывает и с подозрением косится на Ширасэ. — Что ты имеешь в виду? — Как что? Алкоголь, конечно же! — Чуя подозрительно щурится, и Ширасэ, похлопав его по плечу, торопливо добавляет: — Не переживай, тебе не нужно ничего организовывать! Ребята уже раздобыли алкоголь. — Что значит «раздобыли»?! — рыкает Чуя, сбрасывая руку Ширасэ со своего плеча и отступая на пару ступенек вниз. Тот смотрит на него недоумённо. — Вы что, украли его?! — Ну да? — Ширасэ приподнимает бровь. — Откуда же ещё нам его взять? У нас лишних денег нет. Почему… Ты так злишься? — Ах почему я злюсь?! Да потому что, блять, а если бы вы попались?! Никто не должен знать, что Овцы в Токио! А вы, блять, алкоголь крадёте! — «А если бы вы попались?» — передразнивает Шарасэ, раздражаясь. Смотрит так зло, что Чуя неожиданно теряется. — Да кто бы говорил, Чуя! Кто вчера загремел в участок?! Уж точно не я! А была ли польза от того, что ты просидел там? Конечно нет! А ребята мало того, что не попались, так ещё и пользу принесли! Это ты у нас кремень, а остальным нужно хоть что-то хорошее в жизни, чтобы просто, блять, не сойти с ума! Портовые совсем недавно снова напали на нас, сделка с токийцами, да все на взводе! И что, тебе жалко для них ящика пива?! Чуя закусывает губу до крови. Ширасэ напомнил ему о его провале, это снова больно и обидно, но ещё больнее то, как на него смотрят некоторые из Овец, услышавшие их перепалку и вернувшиеся, чтобы узнать причину. Они смотрят недоумённо, так будто бы невинно, что Чуе больно от того, что реально рассердился на них за украденный ящик пива. Ширасэ прав, его Овцы — просто люди, многие из них даже ещё дети, которым нужно хоть что-то хорошее в жизни, чтобы не сломаться окончательно. Победа в сделке с токийцами меркнет, он опять абсолютно ужасный лидер. — Нет, конечно нет, — быстро бормочет Чуя, глядя вниз. Ширасэ ещё какое-то время пилит его злым взглядом, а потом, вздёрнув подбородок, взбегает по оставшимся ступенькам и скрывается в пустой пыльной квартире, которую заняли Овцы на время нахождения в Токио. А Чуя ещё долгое время не может заставить себя зайти, замерев на лестнице и сжимая в руках перила, так сильно, что в руки болезненно впиваются кусочки отстающей краски.

***

Серо-синяя вода канала плывёт перед глазами. Она кажется одновременно такой далёкой и такой близкой, словно вот-вот лизнёт своими холодными водами его лицо. От того, что он долгое время смотрит вниз с моста, побаливающая голова начинает ещё кружится, кислый привкус тошноты уже давно стоит в горле. Чуя ждёт, что его сейчас вырвет, либо он сейчас упадёт вниз, но отойти от перил моста не может. Вода слишком тянет к себе. Вчера, чувствуя стыд после короткой перепалки с Ширасэ, Чуя ничего не сказал про ящик пива, который принесли ему с сияющими лицами, будто украсть ящик пива — главное достижение в их жизни. Он и не отказывался выпить со всеми, кто звал его к себе разделить радость от первого удачного шага в сделке с токийцами, и принимал всё новые и новые банки. Вроде как и не так много пил, и алкоголь был не таким крепким, а в итоге теперь и не помнит, когда заснул, переплетаясь конечностями с другими Овцами на прохудившемся матрасе. Очнулся рано утром, лишь одной ногой на матрасе, всё остальное тело покоилось на полу. Доски были явно неподходящей подушкой, и всё тело у него болело. Юан, навалившаяся на него, с розовыми щеками, почти мурчащая и невольно пускающая свои сладкие феромоны, пахнущие розой, не делала ему лучше. Осторожно переложив Юан к валяющемуся рядом Ширасэ, Чуя выскользнул из квартиры, когда холод раннего утра ещё пробирал до костей, а у горизонта висела дымка. С ноющей из-за похмелья головой Чуя бродил по району, пытаясь вдыхать, несмотря на вонь от мусора, и в итоге оказался здесь, в другом районе, более приличном и оживлённом, на мосту через узкий канал. А тёмная вода так и манит своими холодными объятьями… Вязкость, в которой застыло для него это утро, слишком резко и внезапно рушится. В его жизнь врывается тёмный ураган, крепко хватает его за руку и утягивает за собой. — Какого?!.. От резких движений и быстрого бега его снова начинает мутить, так что Чуе только и остаётся, что прижимать ладонь ко рту и крепко сжимать зубы, стараясь протолкнуть рвотные позывы как можно глубже. Он может только молча рассматривать свой «ураган» с копной тёмных пушистых волос и длинным чёрным плащом, бьющим его по ногам. Громадный, почти что бесконечный Токио, и он почему-то снова видит перед собой Дазая. Какого вообще?! От размышлений голова как назло начинает болеть, и Чуя полностью концентрируется на сдерживании рвоты, покорно убегая от чего-то вместе с Дазаем. Дазай, перебежав через дорогу на мигающий зелёный, останавливается на углу так же резко и неожиданно, как и появился, что Чуя чуть не врезается в этот угол. Его руку наконец-то отпускают, и, растерев ноющее запястье — хватка Дазая неожиданно крепкая, даже больно, — другой рукой пихает Дазая в бок. Тот, опирающийся руками на колени и тяжело дышащий после бега, чуть не падает от неожиданного толчка и обиженно зыркает на Чую. — Какого, блять, хрена?! — шипит Чуя, с трудом подавляя в себе желание пнуть Дазая, чтобы тот точно шлёпнулся. — А что? — ноет Дазай. — Я просто снова сбежал от своего сопровождения, не хочу, чтобы они меня поймали. — А я тут причём?! — Ну как же, — ухмыляется Дазай, более-менее отдышавшись, — убегать вдвоём ведь веселее! — Сука! Чуя резко тянет к нему свои руки, они дрожат от того, как сильно он хочет сжать их на чужой шее, чтобы позвонки хрустнули. Несколько прохожих оборачиваются на них, и Чуя тут же меркнет, быстро отпрянывая к стене. И стискивает зубы от раздражения, что на нём уже нет чужих любопытных взглядов, а он всё равно не может по-настоящему ударить Дазая. Вот если бы они встретились в Сурибачи, он бы мог не просто ударить, сбить с ног и врезать ботинком по лицу, впечатывая в асфальт! — Ух, какое у тебя страшное выражение лица! — весело тянет Дазай, приблизившись к нему и заглядывая в лицо. — Ну, ничего, сегодня ты мой компаньон, прогуляешься немного, развеешься и, может быть, остынешь чуть. Дазай снова хватает его за руку и тянет за собой, уже не бегом, но Чую его общество всё ещё не радует. — Что, блять?! Я не подписывался на роль твоей няньки! — Ну-ну, успокойся, не нужна мне нянька. Мне просто нужен кто-то, с кем можно развлечься. Моё сопровождение не подойдёт: они почти все такие скучные! Сразу начнут ныть, что мне нужно работать. Пф, скучные. А ничего, что я, может, хочу посмотреть столицу? И вообще, я теряю свою юность! Так что такие дела. А ты единственный, кого я знаю в Токио. И вообще, — Дазай ухмыляется, — может, ты поэтому и злой такой, что не развлекаешься. Чего такой серьёзный? Умер кто? Или денег нет? — Захлопнись, блять! Не собираюсь я с тобой никуда идти! — цедит Чуя, стараясь игнорировать то, что от слов Дазая по спине пробежали неприятные мурашки. — А мне всё равно-о-о! — певуче тянет Дазай, ведя его за собой. Голова снова болит так сильно, что Чую почти что разрывает. Этот мудак удивительно легко отравляет его жизнь, стоит ему только возникнуть рядом. Если у Чуи появится ранняя седина — а она точно появится, он в этом уверен, — то причиной будет не его тяжёлая жизнь, не волнения, преследующие Короля даже во сне, а ёбанный Дазай, который доводит его до белого каления всего парой фраз. Не зная, что сказать, когда на ум приходят одни маты, Чуя пытается вырвать руку. Но Дазай держит сильно и не сдаётся, даже когда свободной рукой Чуя скручивает ему запястье. Тот морщится, но руку не выпускает. Закатив глаза, Чуя с силой дёргает Дазая на себя, чтобы тот хотя бы споткнулся, и не может сдержать маленькой победной ухмылки. Всё же споткнулся. — Выпусти меня, блять. — Меня зовут «Дазай», к слову. Если ты вдруг забыл. — Да мне похуй. — Э, какой ты грубый! А как же вежливость! Между прочим, перед тобой омега, сливки этого общества! — Соглашусь, на белую жижу ты похож, но явно не на сливки. Дазай поворачивает голову к нему, чтобы одарить кривой улыбкой-оскалом. — Оригинально. Что ж… — Дазай резко тянет его на себя, чтобы уже Чуя споткнулся. — Я тебя не выпущу, потому что ты сразу сбежишь. Что уж тут поделать, необученных щенков нужно обучать. — Это кто тут щенок?! — Чуя замахивается рукой сильно, после такого его удара в висок другие обычно отключаются на несколько часов. Но Дазай, даже идя спиной к нему, умудряется увернуться. Чуя скрежет зубами. Мудак. Дазай упёртый. Дазай тащит его за собой куда сам хочет, несмотря на то, что Чуя поносит его, щипает его за руку, резко тянет на себя, заставляя спотыкаться, и наступает на край длинного плаща. В итоге устаёт только Чуя, маты заканчиваются, запястье немеет от того, как крепко его сжимают, а голова болит только больше. Он пытается абстрагироваться, забыть, что прошло всего два дня, а этот придурок снова метельшит перед глазами и тащит его непонятно куда, пытается рассматривать улицы, по которым они идут, витрины магазинов с яркими вывесками, верхушки высотных домов, горящие в свете полуденного солнца, и белые разводы облаков на небе. Но прогулка затягивается, чужие приторно-сладкие феромоны, застывшие в горле, становятся невыносимыми, и Чуя уже думает, что готов наплевать на окружающих и выкрутить Дазаю руку, повалив на тротуар, чтобы тот отцепился, когда они внезапно останавливаются. Подняв взгляд на вывеску, под которой они остановились, Чуя кривится, чувствуя какое-то… разочарование? Дазай серьёзно так уверенно тащил его сюда? — Ты, блять, серьёзно? — шипит Чуя, пока Дазай лыбится, наслаждаясь чужой реакцией. — Зал с игровыми автоматами? Ты сбежал от своего сопровождения, ещё и меня за собой потащил, чтобы поиграть в какие-то стрелялки? Тебе что, пять?! — Неа. Но тут не обязательно быть пятилетним, чтобы оценить всю прелесть игровых автоматов. Многие из них правда интересные. Но у меня обычно нет кого-то, с кем бы я мог сыграть, а тут ты, да и ещё я так удачно сбежал… — Смеёшься? Я не буду играть с тобой! Дазай замолкает на пару секунд, а потом на его лице растягивается абсолютно мерзкая улыбка, которую Чуя уже ненавидит. — Ах, признайся! Ты просто боишься проиграть мне, верно? — Не боюсь! Не боялся. Тем не менее, проиграл. Уже в десятый раз. Чуя чуть ли не воет, хлопая по кнопкам автомата, пока на экране горит яркое «lose». Дазай, сидящий за автоматом напротив, опирается на круглую табуретку с мягкой сидушкой коленом и приподнимается, выглядывая из-за автомата с довольной ухмылкой на лице. Чуе хочется содрать эту ухмылку с его лица. — Ты жульничаешь! — Нет, — невинно улыбается Дазай. — Обещаю, никакого мошенничества! Просто… — Губы Дазая расплываются в гадкой ухмылке. — Просто кое-кому стоит хоть немного смотреть на характеристики персонажей, которых он выбирает, а не брать по принципу «самый большой». Чуя протяжно стонет. Пальцы снова прошивает дрожь от желания сомкнуть их на чужой шее. — Я требую реванш! — О-о-о, ещё раз? — улыбается Дазай. — Может, наконец сыграем на желание? Или же Чиби-Чуя всё ещё боится ставить свою жизнь, когда играет с таким профессионалом, как я? — Хорошо, на желание! Чуя снова усаживается за автомат, бурча и сдавленно матерясь под нос, и запускает новую игру. Но… ладно, он всё же пытается выбрать себе игрока не по внешнему виду. И вполне гордится финальным вариантом: сильная защита и быстрые атаки, тогда как у Дазая какая-то девочка с дубинкой. Чуя скалится. В этот раз он точно должен победить. Сначала всё правда идёт хорошо, Чуя следит за тем, какие кнопки он нажимает, удары персонажа Дазая почти не лишают его хп, зато его персонаж хорошо отделывает девчонку, и зелёная полоска над её головой стремительно уменьшается. Чуя даже позволяет себе начать фантазировать, какое желание он загадает Дазаю, когда победит… когда дубинку девчонки прошивает молния, перекинувшаяся на его персонажа, и он стремительно теряет всё хп. — Нет! Чуя ошеломлённо смотрит на экран автомата, где его персонаж валяется побеждённым, а девчонка с дубинкой радостно прыгает. — Да, Чуя! — тянет Дазай, высовываясь из-за автомата. — Ты проиграл! И! Мы играли на желание, так что ты мне теперь должен! Будешь прислуживать мне, словно собака. — Да ты!.. Чуя налетает на него коршуном, хватая за рубашку и резко притягивая к себе. А Дазаю будто всё равно, он улыбается прямо ему в лицо, своей настолько гадкой улыбкой, что хочется разбить ему губы, чтобы кровавые разводы на зубах хоть немного смазали эту ухмылку. Дазаю всё равно, что Чуя скалит клыки перед его лицом, что в его оледеневших глазах полыхает злость, а феромоны тяжелеют в воздухе. Чуя, держа его за воротник, встряхивает его, чтобы тот хотя бы понял, что Чуя совсем не шутит, но это не оказывает на Дазая совершенно никакого влияния, и он заносит руку, чтобы правда ударить и наконец разбить ему лицо, когда боковым зрением замечает копну розовых волос. Он тут же выпускает Дазая и отходит от него на пару шагов назад. Тот, поправляя рубашку, смотрит в ответ недоумённо и прослеживает за его взглядом, чтобы понять, что так заставило Чую замереть. Юан налетает на него и тут же виснет на шее, заглядывая ему в лицо с абсолютной обидой во взгляде. Чуя даже не успевает ничего ей сказать, когда на него налетает Ширасэ, не с объятиями, а со злостью во взгляде и криками. — Что ты здесь забыл?! Ты представляешь, что мы почувствовали, когда проснулись, а тебя нет?! Счастье, что ты хотя бы не отключил геолокацию на телефоне! Но в другом районе, непонятно где!.. Чуя, как ты можешь оставлять нас одних в совершенно чужом городе и уходить, ничего не сказав?! — Эй-эй, у меня было похмелье! И я решил прогуляться, чтобы немного развеяться, — пытается отбиться Чуя, но вина, возникшая на его шее каменным ошейником, гораздо тяжелее повисшей на ней Юан. — Но почему ты аж здесь?! Это вообще другой район! Уже полдень! Как ты можешь уходить непонятно куда, когда у нас завтра!.. И вообще… С кем это ты? Ширасэ замолкает, и теперь они все трое невольно смотрят на Дазая. Чуя всё ещё не совсем понимает, что происходит, пытается дышать после обвинений Ширасэ — увы, справедливых, — и не может разобрать, что видит на лице Дазая. Юан неожиданно прижимается к нему крепче, её феромоны становятся гуще. Смешно, наверное, она ревнует его к незнакомому омеге и пытается подавить феромонами, но те лишь становятся невыносимо сладкими. Чуе от них хочется чихнуть. На это Дазай реагирует, но его феромоны не густеют, он лишь хмурится, взгляд холодеет и впивается в кожу, посылая по ней мурашки. Чуя сухо сглатывает. — А… Да ни с кем. — Чуя, пошли? Чуя ожидал этих слов от Ширасэ, от Юан, но точно не от Дазая. Тот коротко улыбается фальшивой улыбкой, совершенно пластиковой и неживой, словно маска, и долго смотрит на него, пока его тело напряжено, как у хищника, готовящегося к прыжку. Чуя мотает головой. — Пошли, ребят. Чуя разворачивается к выходу. Юан мурчит у него на груди, прижимаясь к нему мягким худым телом и осыпая концентрированными феромонами, пахнущими розой, Ширасэ идёт рядом, горделиво подняв голову, но всё еще периодически бросая на него злые обиженные взгляды. Но Чуя не видит этого, не видит стеклянные двери на входе в игровой зал, не видит освещённую жарким солнцем улицу, не видит толпы людей, снующей по ней, словно муравьи. Он пытается просто не умереть на месте от того, что снова подвёл своих и что в какой-то степени подвёл Дазая, сбежав от него.

***

Омега перед ним уже другой. Его феромоны намного мягче — луговые цветы, смешанные со свежестью утренней росы, — но всё такие же резкие и подавляющие. Дорогая рубашка из плотного хлопка, из-под которой выглядывают татуировки, определяющие принадлежность омеги к главному клану. В этот раз их встречает не мелкий руководитель, а один из «сыновей» главы Токийской мафии. От этого дыхание перехватывает, но Чуя заставляет себя дышать, чтобы не ронять лица. Пускай сейчас особенно резко ощущается то, что он не омега и место лидера ему не подходит. — Токийская мафия снова приветствует Овец, — омега вежливо улыбается, сцепив руки на коленях. Чуя выпрямляется в кресле, расправляя плечи и поднимая подбородок. В этот раз всё иначе, их наконец-то воспринимают всерьёз, и, похоже, с ними готовы сотрудничать. Прекрасно. — Хочу прежде всего поблагодарить вас за ваш небольшой подарок. Боссу он пришёлся по вкусу. — Чуя вежливо улыбается в ответ. — И… Какую именно информацию вы готовы предоставлять? Можете ли вы предоставить информацию о планах Портовой мафии о расширении влияния на воде? — Подобное вряд ли, — неохотно отвечает Чуя. — Но мы можем указать на суда, принадлежащие мафии, а также на местоположение складов, находящихся ближе к Токио, с их примерным содержимым и количеством охранников. — Это будет довольно полезно, — бормочет токиец, поглаживая рукой подбородок. — А взамен вы хотите получить боеприпасы, так? — Да. — Что именно? Есть какие-либо предпочтения? — Особых предпочтений нет. Просто хорошие автоматы на каждого из моих людей, несколько запасных, с десяток пистолетов и, конечно же, своевременное снабжение патронами. И, пожалуй, бронежилеты. — Это не так много. И точно не проблема для Токийской мафии, — улыбается омега. — Думаю, мы сможем договориться. Чуя не может сдержать довольной улыбки. — О, я в этом уверен! Мужчина протягивает ему руку для рукопожатие, символизирующее их договорённость, Чуя тянет руку в ответ, и… Токиец резко вскрикивает, падая на пол и прижимая руку к груди. Дорогая хлопковая рубашка тут пачкается в крови. Звучат автоматные очереди, эхом разносясь под большому складу, окна под потолком разбиваются в дребезги, и через них в помещение просачиваются люди. — Это портовые! Чуя резко вскакивает. Начинается перестрелка, пустые ящики, занимающие склад, разбиваются в щепки, из-за эха выстрелы оглушают. Чуя оборачивается, чтобы крикнуть своим отступать, но за его спиной уже никого нет, только мелькают тёмные тени. Ругнувшись под нос, Чуя перепрыгивает через кресло, убегая к одному из выходов. Постоянно оглядывается, пытаясь выследить своих, если кто-то из них вообще здесь ещё остался. Под его ноги падают какие-то люди, но всё это незнакомцы, и Чуя перепрыгивает через них с бешено колотящимся сердцем, снова оглядываясь. — Чуя! У Чуи замирает сердце, когда голос за его спиной окликает его. Долю секунду он боится обернуться, чтобы увидеть, наверное, Ширасэ, придавленного ящиками и с простреленной ногой, но потом всё же оборачивается, прямо перед выходом, где через щель между дверью и проёмом пробивается тёплый оранжево-жёлтый свет солнца. Но он видит совсем не Ширасэ. Это — как пощёчина, оглушающая и болезненная. Посреди всей этой заварушки, когда рядом падают раненые люди и летают пули, стоит Дазай. Дазай, абсолютно невозмутимый, с той же самой расслабленной улыбкой, которую он видел на его лице в те дни, когда они случайно пересекались. Дазай улыбается и машет ему рукой. Чую даже не успевает поглотить ярость, только легонько трогает удивление, когда рядом с ним, задевая длинные пряди, пролетает пуля и завязает в металлической двери. Это заставляет Чую очнуться и выскользнуть на улицу. Солнце ослепляет, Чуя тут же жмётся к стене ближайшего дома и юркает в узкую щель между домами, потом ещё одну, и ещё, петляя между одинаковыми безликими домами, убегая, как пуганный заяц, далеко-далеко… Он останавливается, когда щели между домами уже давно сменили переулки между высотками, когда рядом шумят гудящие машины, а не звуки выстрелов, когда небо уже синеет, расплываясь розовым у горизонта. Вжимаясь спиной в шершавую стену, Чуя медленно оседает вниз, на асфальт, прикрывая руками голову. Сердце бешено колотится в груди, наверное, двести ударов в минуту, он пытается восстановить дыхание, но не может дышать. Чувство, что, хоть и он сбежал оттуда, он сейчас же умрёт. Потому что он не может сделать и вдоха. Но постепенно он всё же успокаивается, прохладный вечерний воздух обжигает горло и лёгкие, и с каждым новым глотком кислорода к Чуе постепенно приходит осознание. Первое, самое отвратительное, заставляющее его снова впадать в панику, — он совершенно не знает, где Овцы. Поддавшись инстинкту самосохранения, он совершенно не смотрел, куда бежит и бежит ли кто-то за ним. Где остальные? Смогли ли все оттуда уйти? Или тогда зрение его обмануло, и портовые похоронили всех его ребят на том складе? Чуя не хочет думать об этом, невольно мотает головой и царапает ногтями руки, чтобы хоть как-то отвлечься на физическую боль. Дрожащими руками вытаскивает из кармана телефон и пытается дозвониться хоть кому-то из ребят, кто был тогда с ним, но слышит только гудки. Это дико страшно. Второе, не менее отвратительное, — Дазай из Потровой мафии. О, конечно же ему было интересно его имя! Он прекрасно знает это имя — имя Короля Овец. И наверняка слежку к нему приставил. Чуя не может дышать от ярости, душащей себя. Ярости на Дазая, но прежде всего на себя. Сука, зависимость от курения погубила его и его Овец! Он раскрыл себя Портовой мафии и привёл портовых за собой на сделку с токийцами. Перед глазами Дазай, Дазай посреди того ада, спокойный и довольный, как сам Сатана. Со своей ебучей ухмылкой, доставучим голосом, похожим на течение реки, и приторно-сладкими феромоны. Крепко сжимая веки, царапая ногтями асфальт, Чуя представляет, как вырывает по зубу из этой улыбки, как ломает пальцы этих загребущих рук, как таскает Дазая за грязные патлы, чтобы тот перестал улыбаться и наконец почувствовал ту же боль, что и он сам. Дрожа от боли, паники и ярости, Чуя так и остаётся сидеть в том переулке, вжимаясь в стену, пока небо над ним не почернеет. Мысли ломают череп изнутри, так больно, что Чуя, совершенно измотанный, скорее теряет сознание от боли, чем засыпает.

***

Он отвык просыпаться посреди улицы, когда вокруг ничего нет, мелкие камни впиваются в кожу даже через одежду, а тело знобит от ночного холода. В последнее время было что-то ещё, хотя бы картонка под телом, какие-то тряпки под головой или даже прохудившийся грязный матрас. Чёрт возьми, да в последнее время он привык спать в помещении, в каком-никаком тепле и с крышей над головой! Он отвык просыпаться один. Только продрав глаза, Чуя несколько секунд не может понять, где он, он удивлён, почему вокруг не разрушенный дом на окраинах Сурибачи, но быстро осознаёт и лезет за телефоном. От сердца отлегает, когда он видит сообщение от Ширасэ. Оно совсем короткое и сухое, просто информация о месте, где соберутся Овцы, но это уже значит, что хотя бы Ширасэ жив. Чуя снова звонит ему, чтобы выяснить всё остальное, все ли живы, не ранен ли кто, но в ответ снова получает гудки. Но есть хотя бы это сообщение, и Чуя срывается с места, чтобы как можно быстрее добраться туда и увидеться с остальными. После сна на асфальте тело знобит и ужасно ломит, двигаться больно, голова болит сильнее, чем после бурной ночи, но Чуя игнорирует это и бежит, спотыкаясь и неловко чиркая плечами о стены на поворотах. Он уходит всё дальше от центра, дальше от злополучного склада, морской воздух начинает лизать лицо. Чуя выбегает к порту и бежит вдоль набережной, пока жилые дома не сменяются на частные участки со складами, на грузовые контейнеры для кораблей, а позже постройки — вместе с городом — и вовсе исчезают. Дорога виляет в сторону, и Чуя продолжает бежать по дорожке по крутому берегу, пока рядом, внизу волны ударяются о песок. Чуя почти теряется, завороженный этим зрелищем, когда наконец добегает до точки сбора — больше не используемый домик береговой охраны. Остановившись около него и оперевшись рукой о стену, Чуя тяжело дышит после бега. Взгляд, бросаемый на куцый лесок, плывёт, но Чуя продолжает смотреть, чтобы не пропустить появление ребят. Кажется, проходит вечность. Океан шумит за стеной, ветер гуляет в листьях ближайших деревьев, этот шум сливается в ушах со стуком сердце. Чуя постоянно оглядывается назад, на воду, чувствуя странное беспокойство, когда поворачивается к этому огромному пустому пространству спиной. Но и полностью повернутся к нему не может, чтобы не терять из виду леса. Но всё же пропускает нужный момент, и, когда отворачивается от океана, Ширасэ уже достаточно близко к нему. Сердце болезненно сжимается, и Чуя срывается ему навстречу. — Ширасэ! — Дыхание снова перехватывает, и, остановившись перед другом, Чуя снова не может нормально дышать, судорожно глотая воздух. — Ширасэ! Ширасэ… Как… остальные? Оттуда все ушли? Кто-нибудь ранен?! Чуя дёргается к Ширасэ, чтобы схватить того за плечи и взглянуть в глаза, но тот резко отпрянывает от него. Чуя непонимающе моргает и слабо мотает головой, чтобы посмотреть на Ширасэ уже осознанней, а не когда его дыхание перехватывает от облегчения. В целом, Ширасэ выглядит вполне нормально. Небольшая ссадина на щеке, в волосах колтуны, но для них, королей улицы, это нормально. А вот выражение лица напрягает. Ширасэ смотрит на него как-то… то ли с презрением, то ли со злостью. Это сбивает с толку, но до Чуи быстро доходит: плохой он лидер, если в нужный момент не оказался рядом со своими. Снова больно бьёт мысль, что он альфа и совсем не годится на роль лидера, и Чуя уже готов просить прощения, когда Ширасэ всё же отвечает: — Все живы и без особых препятствий ушли оттуда. Чувство, будто портовых интересовали только токийцы. Мы… Мы даже восстановили наше соглашение с Токийской мафией. — Что?.. Чуя ошеломлённо моргает. Весь этот вечер все его мысли занимали Овцы, иногда — Дазай, но он совершенно не думал об их неудавшейся сделке с токийцами. Но, хах?.. — …Ого. Нет, вау! Вы молодцы! Я… — торопливо бормочет Чуя, не зная, как реагировать на это. — Да, — невесело хмыкает Ширасэ. — Теперь Овцы будут предоставлять Токийской мафии информацию, а та взамен будет помогать нам. — Ширасэ неловко чешет затылок, улыбаясь чуть горделиво. Чуя неловко улыбается в ответ, потому что, ну, это прекрасно, Овец теперь будут воспринимать на уровне мафии, это– Но улыбка с лица Ширасэ резко пропадает. — Но не тебе. Мелькает лезвие ножа, а в следующую секунду Чуя уже ощущает его в своём теле. Боль ошеломляет, от удара Чуя делает пару некрепких шагов назад, но не падает, а лишь оседает, скрючиваясь и вжимая ладонь в куртку рядом с рукоятью ножа. Ткань быстро пропитывается кровью. — Какого… Чуя с трудом поднимает голову и видит… их. Своих Овец, непросто подчинённых, но и друзей и семью. А для них он больше не Король. Практически прячась за спины токийцев с автоматами, они смотрят на него абсолютно… Сложно понять, какая боль ошеломляет сильнее. — Ребята! Почему?! — Ты спрашиваешь «почему», Чуя?! — рычит Ширасэ, скаля зубы. — Ты ещё спрашиваешь, мерзкий предатель?! Воздух кончается. От его больших вздохов боль только усиливается, и Чуя пытается делать быстрые маленькие вдохи. Что получается с трудом, потому что каждый взгляд, каждое слово — удар за ударом, вбивающий нож всё глубже в его тело. — Что… Почему «предатель»? Я никогда не предавал вас! — Не предавал?! Не смей так мерзко врать! — визжит Ширасэ. — Тот парень обратился к тебе! И ты тогда встречался с ним в игровом зале! В ушах звенит. Чуя не может думать, только и бормотать безжизненное «нет». Как так могло получиться?.. Это ведь не так, всё не так! Он не мог предать свою семью! Чуя чувствует, как у него подкашиваются ноги, что он готов упасть перед всеми ними на колени и просить, умолять поверить ему и не бросать. Но он может только заполушенно бормотать: — Нет же, нет… Всё не так!.. Я… я не знал… — Прекращай, мерзко от тебя, — кривится Ширасэ, смотря на него с отвращением, как на разлагающийся труп. — Мы верили тебе, верили в тебя, что ты сможешь стать хорошим лидером для нас, а ты… мерзкий предатель. — Нет! Чуя дёргается в сторону Ширасэ, потому что это невыносимо, всё не так, совсем не так, он просто обязан доказать, что никого не предавал! Но Ширасэ и слушать его не хочет, с отвращением на лице с силой отталкивая его от себя. Чуя неловко отступает назад, путаясь в ногах и падая. А сзади ничего не оказывается, только обрывающийся крутой берег и шумящие волны. Падать не так высоко, но у берега совсем неглубоко, поэтому столкновение спины с песчаным дном выбивает весь воздух из лёгких. Бок охватывает вспышкой резкой боли. Чуя только и может, что сдавленно застонать, через полуприкрытые веки смотря на серое небо с набежавшими на него тучами. Он с колотящимся в груди сердцем ждёт, когда на фоне этого неба появятся люди с автоматами и добьют его, и на этом оборвётся его нервная печальная жизнь. Но… ничего. Он слышит не автоматную очередь, а голос, который ненавидит всем сердцем: — И снова привет! Несмотря на боль, Чуя вскакивает и испепеляет взглядом Дазая, стоящего на песчаном берегу вместе с вооружённым отрядом. Того это только веселит. — Ухуху, какой же ты злой! Наверное, потому что мокрый. А мне, видимо, тоже придётся немного промочить штаны, — грустно протягивает Дазая, проводит взглядом пену, принесённую на берег новой волной. — В этот раз я пришёл к тебе по делу. А точнее, со сделкой. Чуя, не хочешь вступить в Портовую мафию? Чуя в ответ только скалит зубы и рычит. Мокро, спина гудит, бок прошивает настолько сильная боль, что он даже тронуть нож не может. Его семья отвернулась от него. Пусть только подойдёт — он вцепится ему в шею, прокусывая сонную артерию. — Знаешь, а я чем-то люблю этот твой злой взгляд, — весело замечает Дазай, вступая в воду. — Давай я всё же помогу тебе встать. Достанем из тебя ножичек, разгоним всякую шваль наверху, и тогда, может быть, у тебя будет настроение поговорить. С каждым словом Дазай делает шаг к нему и в конце концов замирает перед ним, нависая сверху и протягивая руку. Этого Чуя и ждал. Он бы вцепился в эту руку, но на это он только зря потратит время. Поэтому Чуя просто сбивает Дазая с ног ударом под колено. Дазай, взвизгнув, падает в воду, ударяясь затылком о песчаное дно и захлёбываясь в волне, накрывшей его. А Чуя резко срывается на бег, под адреналином перестав ощущать боль от ножа. За спиной раздаются выстрелы, пуля, разрывая одежду, оцарапывает ему плечо, и Чуя, лавируя между прибрежными осколками камней, с естественным страхом ожидает, что следующая пуля пробьёт ему сердце. — Не стрелять! — резко приказывает Дазай, откашливаясь. Солёная вода щипет нос и вызывает рвотные позывы. Шлепки по воде где-то вдалеке постепенно стихают. — И не преследовать, кхэм… Пусть уходит. От мафии он далеко не уйдёт, а нам он нужен живым. Небо над головой темнеет. Холодные редкие капли иногда падают в воду рядом с ним. Чуя не может нормально дышать от бега, но бежать не перестаёт, хотя он и сильно замедлился. По пути он избавляется от ножа, неаккуратно вытащив его из своего тела и без сожаления выбросив куда-то в волны. Куртка, которую он полностью снял и скатал в неровный ком, чтобы прижать к ране и остановить кровотечение, так и не высохла до конца, а теперь точно не высохнет, пропитавшись кровью. Над берегом снова возникает Токио, и сейчас он, как никогда, кажется негостеприимным, его здания нависают над Чуей, как разозлённые чудовища. Тем не менее, добравшись до порта, Чуя выбирается из воды в город. Рыская по переулкам, он почти отключается от усталости и боли, но не останавливается, всё ищет хоть что-то, что поможет ему вернуться в Йокогаму. Увы, автостоп не подходит: любой, кто встретит его сейчас, точно подумает, что он сбежал из тюрьмы. Наконец перед глазами горит станция междугородных поездов. Но Чуя на десяток минут замирает в тёмном переулке, лишь пиля её взглядом. Выходить к людям страшно, когда он сегодня лишился своей семьи и чуть не умер. Страшно видеть людей, для которых главная забота — добраться домой, не попав под дождь. Но, шумно сглотнув, всё же выходит на свет улицы. Кажется, будто для людей он стал призраком. Окружающие не обращают на него никакого внимания, несмотря на то, что его джинсы всё ещё мокрые, волосы нещадно спутались и пушатся, а по куртке, прижатой к боку, расплывается тёмное пятно. Они лишь бросают на него короткие взгляды, пропитанные отвращением, и снова смотрят в сторону, не замечая. Даже служащих станции — может, дело в окраинах, в не самом лучшем районе? — волнуют лишь его мелочь, выскребленная из карманов, а потом билет. Хотя бы денег на него хватило. Зайдя в поезд, Чуя тут же прячется от яркого света длинных потолочных ламп, от мягких кресел с синей чистой обивкой, от больших окон, в которых мелькает городской ландшафт, в небольшое пространство между вагонами, покрытое тьмой. В вагонах ему явно не место. Взглянув в узкое окошко в двери и увидев лишь мелькание горящих жёлтым светом окон домов, оседает на пол, прижимая куртку к боку. Адреналин ушёл, теперь есть только боль и отчаяние. Когда он выходит из поезда, уже в Йокогаме, идёт дождь. Сильный, и Чуя торопливо скрывается в здании станции. Но когда он проходит через турникеты, дождь снова встречает его. Замерев в дверях, Чуя теряется. Он в Йокогаме, он чувствует это даже в воздухе, передёрнутым холодным дождём, но… что дальше? Путь в Сурибачи ему теперь заказан, а больше в этом городе нет мест, где кто-то его может ждать. Больше нигде в мире. Отчаяние убивает, жёстко душит его. Чуя с силой стискивает зубы и, выйдя со станции, проходит вдоль её стены, стараясь хоть как-то укрыться под навесом. Далеко не уходит, замирая на углу. Вжимаясь спиной в холодную стену, Чуя приседает на корточки, хотя от этого бок начинает нестерпимо ныть. И даже так на него попадают капли дождя, и Чуя прячет лицо в коленях. Отчаяние — его верная подруга. Проходит вечность. Или всего час. Его тело сковывает холод и боль, и на самом деле Чуя думает, что он сейчас здесь умрёт. Эта мысль вызывает нервозный смешок. Зачем тогда он так отчаянно убегал от пуль? Те хотя бы быстро убили его, а теперь он обречён медленно разлагаться здесь. Вся его жизнь превратилась в чью-то несмешную шутку, какое гадство… — Вам помочь? Чуя поднимает голову. На него из-под зонта смотрят светло-серые обеспокоенные глаза. Через стену дождя пробиваются феромоны, приятно пахнущие какими-то цветами. Чуя невесело усмехается. Что ж, не так плохо. — Да.