Ром и Молоко

Кристина была наваждением. Искристым до рези в глазах, обволакивающим сознание нежно-приторным сиропом с перчинкой на выходе. Она собой пьянила, ненавязчиво в себя погружала, позволяя пить ее до тех пор, пока голова не начинала кружиться от ударившего по сознанию градуса. В Кристину было просто невозможно не влюбиться. Но любить себя полностью она не позволяла. По крайней мере, так казалось. — Тётька, мы все умрем, — терпеливо объясняла Кристина, нежно поглаживая Катины бедра. — Мы все обязательно когда-нибудь умрем. Сначала постареем, станем дряхлыми и скучными, а потом, конечно же, умрем. — Воропаева достала из пляжной сумки пачку сигарет. Кажется, «Мальборо», тонкие, но Катя видит совсем плохо, может, это и не сигареты вовсе, а что-то, от чего у ее старого отца седины бы встали дыбом. Затягивается. — Важно пробовать всё и со всеми, иначе жизнь может показаться скучной, и тогда никакие духовные практики уже не спасут. — Выдыхает причудливые дымчатые кольца куда-то в сторону, поверх Пушкаревской макушки, чтобы в лицо не летели, помнит, что Катю от запаха воротит. И снова принимается поглаживать бедра ладонями снизу вверх. А Катя и не против. Она млеет под ее прикосновениями, позволяя рукам Воропаевой увести ее в какой-то свой мир, где нет черного и белого, нет правильного и неправильного, есть только они, есть мир и чувства. Много чувств. И совершенно точно нет и никогда не было никакого «Зималетто». Над шезлонгом вяло покачивалась пальма, волны шумно прибивались к берегу. Кристина продолжала говорить, а Катя внимательно слушать. — Я люблю всех людей, и все люди любят меня в ответ, так или иначе. Кто-то чуть больше, кто-то чуть меньше. Я люблю широко, понимаешь, девочка? С размахом, в полную ногу, если угодно. А что мне даст любовь к кому-то одному, и что этот один получит от меня? — Кристина смотрит внимательно, пытливо. Она не ждёт ответа от Кати, но ей важно быть в центре внимания, не имеет значения, где именно — в комнате или на улице. Главное — быть тем человеком, на которого смотрят и которого слушают. — Разве что головняк и пару седых волос в придачу — В медовых глазах смех плещется вперемешку с алкогольной поволокой. Катя думает, что это красиво, а еще очень странно — видеть Воропаеву такой. Презрение ее младших брата и сестры она научилась выдерживать со стойкостью оловянного солдатика, а эта спокойная нежность (несвойственная, по мнению Кати, Воропаевым в принципе) с которой на нее смотрела Кристина, плавит ее против воли, как бы сильно Пушкарева ни пыталась держаться. — Вспомни старших Ждановых. И тут ее достали Катя с громким недовольным стоном перекатывается с Кристины: не очень плавно, совсем неаккуратно и ужасно нелепо падая с шезлонга на песок. Утыкается лицом в ладони в отчаянной попытке то ли сберечь глаза от палящего солнца, то ли спрятаться от прошлого, которое еще недавно было самым настоящим и самым длинным ее кошмаром, под низкий, чуть хрипловатый смех. — Не куксись, тётька, тебе не идет. — Легкий шлепок по ягодицам — Давай, давай, я почти закончила — Ещё один шлепок — настойчивый и звонкий, и Катя была вынуждена повернуть голову в сторону Воропаевой, пока та не превратила её самую нежную часть в отбивную. Кивает, показывая, что готова слушать дальше — Так вот, они вместе, считай, всю жизнь, говорят, что любят друг друга, всегда любили. Но как бы не так. Маргарита любит только Андрея… — Катя морщиться как от зубной боли, но только на мгновение, потому что Кристина тянется к ней с шезлонга и целует… Быстро и сладко-липко, цитрусово (потому что апельсины Кристине нравятся едва ли не больше, чем сама Пушкарева). Но Катю отпускает моментально, будто бы это не она страдала за младшим Ждановым целый год. — ….настолько сильно, что и не любовь это вовсе, как мне кажется, а просто какое-то помешательство. А Павел, может, Маргариту и любил лет двадцать назад, но сейчас их брак держится на сыне, компании и его собственном шкафчике со скелетами, который когда-то вскрыла Маргарита, и он до сих пор, представляешь, как побитый старый пес, трется возле ее ног, вымаливая прощение. Разве это любовь? Если да, то я так не хочу, тётька. — Кристина говорит вкрадчиво, и на лице у нее ни следа от улыбки не остается. Катя на ее слова кивает медленно, как будто действительно пьяная. Ей сейчас лениво, и рот открывать не хочется совсем, но любопытство подбивает что-нибудь сказать, чтобы Кристина, такая милая, открытая Кристина, не молчала. — Но ведь не все браки такие же как у старших Ждановых. — Глупость, конечно, Кристина, ведь и сама это прекрасно знает, но Кате хочется, чтобы она продолжила говорить, ей нужно знать больше, потому что узнавать Воропаеву интересно, а откровенничает она нечасто. Они, наверное, никогда больше не встретятся, шансом надо пользоваться, пока еще есть такая возможность. Кристина Катю понимает Кристина довольно ухмыляется, совсем как брат. Но что удивительно, в отличие от оскалов Александра, её улыбка притягивает. Хочется тянуться к ней за лаской, за поцелуем, за сигаретным послевкусием, не боясь при этом порезаться об слишком острый язык. — Не все — Кивает она согласно, беря с фруктовой тарелки гроздь винограда и закидывая ягоду в рот. Пробует угостить этим виноградом Катю, сует прямо под нос, веселясь с ее неловких попыток оторвать ягоду зубами. Кристина то опускала, то поднимала ветку, стоило Кате к ней хоть немного приблизиться. Катя начинала раздражаться, а Кристине все ничего. Ей, вон, очень даже неплохо, раз хохочет так громко. — Вот теперь я не сомневаюсь, что вы с Александром Юрьевичем родственники. — В сердцах бросает Пушкарева, устало падая обратно на песок. — А что, были сомнения? — Да, мне казалось, тебя Воропаевым подкинули. — Нет, тетка, подкинули скорее Киру, а мы с Сашкой — копии родителей. — Кристина произносит это с какой-то важностью, если не сказать с гордостью. Катя на это лишь скептически выгибает бровь. — Но что-то мы с тобой отвлеклись, вот, держи — Воропаева отрывает ягоду от грозди, кладет Пушкаревой прямо в рот. Катя захватывает ее губами вместе с пальцами Кристины и немного посасывает а потом прикусывает, с вызовом глядя на нее из-под опущенных ресниц. Кристина краснеет очень мило, и Катя в который раз поражается, как просто ей удается смутить эту, казалось бы, искушенную всем, чем только можно, женщину. —Кхм… Ты, маленькая хитрая лисица, упускаешь самое главное — Кристина старается говорить как ни в чем не бывало, но получается это у нее с большим трудом, и теперь очередь веселиться приходит Кате — Невозможно быть свободным рядом с другим человеком, когда вы оба окольцованы, заверены по каким-то бумажкам, существуете как буквы в каком-то реестре. Зачем давить чувства всей этой бюрократией? — К концу предложения голос у Воропаевой садиться и становится совсем глухим и низким, а всё потому, что ее руку Катя не отпускала, продолжая выцеловывать, вылизывать. — Так, а почему нельзя просто не расписываться? Ее ведет от Кристины, как от пина-колады, и на вкус она такая же. Катя тянется к ней, точнее, к ее губам, за еще одним поцелуем, потому что хочется, а еще можется. Получить ответ на вопрос она в принципе не надеется. Кристина есть Кристина. Каждого из своих тараканов в голове, наверное, знает поименно, но знакомить их с кем-нибудь еще она не станет. Катя даже не обижается, хотя Кристина знает и о Жданове, и об инструкции, а о себе говорит ничтожно мало, предпочитая разговорам занятия поинтереснее. Они и так говорили сегодня больше, чем за все их предыдущие встречи, вместе взятые. А на вопрос уже как-то становится плевать, в голове всё шумит морским прибоем, цитрус дразнит, бьет по рецепторам, и думать о том, что они в принципе разговаривали сегодня, вместо того чтобы проводить время вот так, становится смешно. Пушкарева жмурится от того, как сладко, как тягуче Воропаева целуется. Слишком медленно и аккуратно, по мнению Кати, слишком выбивается это из ее привычного образа новогодней хлопушки (или дискошара), но, что удивительно, Кристине подходит. Как будто бы вот такой она вся и должна быть. — томной, ромовой, вязкой и совсем чуть-чуть горчащей из-за тонких Мальборо с кнопкой. Кристина отстраняется, чтобы перевести дыхание, а Катя отчаянно хочет запомнить этот момент таким, какой он есть. Со всей его праздностью и беспорядком, с румянцем на загорелой коже Кристины, с красной помадой на Катиных молочных плечах.