Зрелые подарки для серьезных джентльменов

Утром на свой сорок пятый день рождения Дилюк просыпается с предвкушающим чувством скорых изменений — Кейя не зря загадочно прячет все свои письма в корсет под расстегнутой рубашкой ещё с зимы. Что надумала его душа, Дилюк не имеет ни малейшего понятия, перестав гадать ещё в январе, накормленный обещаниями о чем-то хорошем после пары уточняющих вопросов в феврале, так что просто скучающе проводит ладонью по нетронутой соседней подушке, потягивается и, крякнув, встает с кровати. Мягкие толстые перины своевольно пытаются удержать его в пышном комфорте, но сегодня он не хочет спать, как в другие дни, до полудня — пара глотков зелья бодрости из красивого стеклянного флакона, и организм, проспавший всего четыре часа, покорно позволяет себя обмануть. Следующий час проходит в рутинных заботах: долгая зарядка для того, чтобы размять затекшую за ночь спину, приятный контрастный душ, а потом — медитативное бритье начисто перед большим зеркалом. Этот урок Дилюк выучил очень хорошо: лет десять назад он со скуки решил отрастить усы, долго определялся с формой, экспериментируя, в итоге остановился на "подкове", искренне считая, что ему идет. Весь Мондштадт молчал и благостно кивал, бездна им в ребро, целых полгода, уверяя, что ему невероятно к лицу. Кейя, естественно, тоже. О том, что что-то не так, Дилюк начал догадываться только после того, как сам Кейя обзавелся, будто из ниоткуда, шикарными залихватскими усами, на которые смотрел по утрам в это же самое зеркало и хохотал по десять минут кряду. Причесывал, подравнивал, завивал специальным пчелиным воском и продолжал хохотать, придумывал, не повторившись ни разу, очередную колкую шутку про свою "щетку между носом и губами" и шел, довольный сверх меры, помогать плести Дилюку косы. Затем они завтракали. Потом Кейя планомерно расцарапывал ему все губы долгими жаркими поцелуями и отбывал на работу, сверкая довольством, как начищенная монета моры. Дилюк, привыкший идти наперекор перипетиям судьбы, не сдавался — намек понял и приобрел новомодный гель, превративший его жесткие волосы на лице во что-то, что больше походило на мягкий шелк. Смотрел на себя в зеркало так и этак и казался себе взрослее, статнее, более серьезным. Его не смог поколебать даже срыв крупной сделки, самой странной и самой короткой на его памяти. Торговец из Фонтейна, сверкая напомаженной челкой и странной порослью на лице, больше похожей на волосатый собачий зад, чем на ухоженную бороду с усами, вошел в его кабинет, раскланялся, поднял глаза, сверился с фотографией Дилюка в документах, что принес с собой, по-страшному округлил глаза и попятился на выход, даже не обернувшись спиной. Затем подрастающий шпаненок Эмбер начал приклеивать себе красную кожуру закатников на свое хитрое шестилетнее лицо и носиться по всему городу, называя себя "мастером усачем". Потом у Дилюка мистическим образом пропали и гель для усов, и специальный набор щеточек с маленькой расческой, и фигурная бритва. Кейя сбрил усы первым, намекающе вздохнул целых три раза, глядя на Дилюка, и тот решил, что с него хватит. Помнится, побрился осенью — и потом еще месяц ходил, отфыркиваясь от своего отражения в зеркалах. Потому что успел загореть за долгое лето, проведенное под палящим солнцем — они тогда вместе укореняли первые посадки табака, он сам взялся подготовить землю и посадить кусты, а до кожи под волосами на лице, как оказалось, солнце не дотянулось. И он остался таким же творожно-бледным, как всегда был после зимы, но только там, где раньше были усы. Кейя, баловень судьбы, данной участи избежал, со своей-то смуглой кожей. Уже после, примерно год назад, Дилюк нашел целую пачку фотографий с того времени и все понял — и то, почему тот купец отменил сделку, и привычку Кейи фотографироваться вместе с ним сверх меры в тот период. Фотографии, конечно, Дилюк оставил — как зловещее предостережение самому себе и прекрасные изображения усатого Кейи. Подлецу все к лицу. Дилюк же в свои тридцать пять выглядел как непонятная помесь злого, искусанного воронами бульдога, со взглядом из-под косматых бровей и естественным положением улыбки, которая всегда загибалась книзу. Не зря Кейя хохотал. Теперь Дилюк сбривает щетину сразу и обычно после этого получает нежный, теплый поцелуй в щеку. Этим утром, как и всю последнюю неделю, Кейя его, к сожалению, не целует — отбыл по секретным делам, прихватив целую пачку чистых, неоформленных бумаг, карету и шестерых тяжеловозов. Из прошлой подобной поездки, в Фонтейн, он привез с собой пятьдесят новых кустов местного молодого винограда, розового и крупного, поэтому что он задумал на этот раз, Дилюк не берется даже гадать. Пусть хотя бы не грибосвиней, со всем остальным они потом разберутся вместе. *** Выйдя во двор бегло осмотреть виноградник и прочие посадки, Дилюк приветственно машет рукой собирающим вещи плотникам. Те закончили работу точно в срок, но Дилюк не знает деталей — все скрывается за высоким слитным деревянным забором. Кейя распланировал и это: вначале работники расчистили землю под постройки, выбрав ровное место к востоку от самой винокурни, с редкими, высокими неплодоносными деревьями и землей, не пригодной под посадки. Затем на территорию завезли материалы для строительства, поставили забор, и последние пару месяцев Дилюк только и слышал, что взвизгивание пил, стук молотков и громкие песни по вечерам. Всех плотников он уже давно знает по именам, но даже бесплатное молодое вино из погребов не помогло развязать им языки. Сложить два и два достаточно просто: поспешный отъезд Кейи сразу после того, как он получил очередное письмо в желтоватом конверте, окончание строительства ровно в день рождения Дилюка и бесконечные загадочные переглядывания работников, которые могли бы раздражать Дилюка, не будь он выше всего этого. В этот раз он даже особо не пытается разгадать секрет — мог бы, конечно, но раз все так старались сделать ему сюрприз, мешать не хотелось. Да и бездна с ними, с грибосвинами. Если Кейя привезет их, Дилюк хоть повозится с молодняком — маленькие розовопузые поросята с нежными вешенками в рыжей шерстке всегда казались чем-то удивительным. В общей сложности построек около пяти. Дилюк не подсматривал — только видел основания трех из них внутри забора, однажды неудачно глянув, пока был на возвышении, возвращаясь домой пешком из Мондштандта. Еще два деревянных здания притулились рядом, в тени старых раскидистых елей, которые не пошли под снос. Одно без окон, с плоской крышей и несколькими отводами для лучшей вентиляции, второе явно жилое. Для чего именно Кейе нужны работники, Дилюк не знает тоже, но заранее выделил отдельную статью расходов на следующие несколько кварталов под число окошек в новом здании. Не то чтобы это сильно ударило по бюджету — за последнее десятилетие они расширили производство винокурни, добавив к вину еще и табак, крохотную лабораторию с зельями, в которой Кейя, ловя вдохновение, обычно пропадает в свои выходные, и совместный проект с фонтейнскими предпринимателями, выпускающими шипучие безалкогольные лимонады. Последние два года они с Кейей только и занимались тем, что оптимизировали процессы, заметив однажды, как месяцы пролетают мимо, занятые исключительно заботами. Кейя как раз обучил и выдвинул на свою должность нового капитана, и теперь они оба были свободны большую часть времени. Это позволяло Дилюку придумать еще больше различных вариантов занять их обоих, под веселое ворчание Кейи. В этом они всегда разнились — Кейя, человек мыслящий, способный полдня просидеть на скамье в беседке, окруженный цветущими розами и задумчивостью, к вечеру подозвать голубей, отправить пару писем и затем в спокойной праздности наблюдать за тем, как все вокруг приходит в движение. И Дилюк, человек дела — ему никогда не сиделось на месте, вилы, тяпки, мечи, сковороды, черенки и лейки сами прыгали ему в руки, обещая прекрасный результат после. Кейя был рад, не видя результатов своих трудов. Для него как была, так и осталась важна анонимность и скрытная игра в тенях. Люди жили свои жизни, дела свершались, кто-то умирал, а кто-то, напротив, оставался жив только благодаря летящему росчерку пера по толстой белой прессованной бумаге. Дилюк, первую половину жизни добивающийся, теряющий и разрушающий, теперь превыше всего ценит что-то, к чему может прикоснуться после. Вина, настойки, зелья и эликсиры, которые чаще всего именно он доводил до ума, вкусный крепкий табак, разнообразные сорта лимонадов из ингредиентов, растущих только на территории, благославленной милостью Анемо архонта. Еще совсем крохотные, постепенно растущие кусты зеленого чая со склонов горы Минъюань. Урожай обещает быть только спустя пару лет, но Дилюк все равно видит, чувствует это — упрямые зеленые листки в его ладони, формирующиеся и постепенно деревенеющие основания стволов, тонкие молодые отростки. В знании того, что даже спустя год у него будет занятие, что-то, что произойдет позже, ожидая его, с сюрпризами, плохими и хорошими, удачей, пусть и не с первого раза, свое глубокое спокойствие. После обязательно будет — Дилюку, пережившему Последнюю Войну, едва не потерявшему Кейю среди тысячи людей, сражающихся с небесами, важно знать это для того, чтобы спокойно засыпать, сжимая теплую ладонь рядом и просыпаться, встречая все, что готовит для них обоих новый день. Прогуливаясь между рядов виноградника, всегда легко провалиться в меланхолию. Возможно, потому что вот уже десяток лет не видно ни элементальных бабочек, ни привлеченных сладким запахом слаймов, а возможно, потому что эти самые кусты видели его совсем мальчишкой. Подумать только, целых сорок лет назад прятали его низкую алую макушку на пару с синим ежиком волос Кейи, ласково гладили согнутые спины по молодости, когда они помогали со сбором урожая, надежно прятали от любопытных глаз, заглушая шелестом листвы звуки тихих, первых заполошных поцелуев. Вместе с Кейей скучали, когда Дилюка не было, а потом дарили спасительную тень, пока он лежал, вернувшийся, распятый, разломанный, прямо на земле, не видя смысла подниматься на ноги и просто желая стать еще одним корнем, уходящим в грунт, без горя, сожаления и чувства сводящего с ума одиночества. Здесь Кейя впервые поцеловал его вновь — горизонт горел алым закатом, но до войны было еще семь долгих лет. Здесь, в виноградниках, позже Дилюк долго восстанавливался, делая перерывы во время ежедневного бдения у кровати Кейи, которому повезло еще меньше. Между двумя широкими просеками виноградных кустов они шли друг к другу с разных сторон, все ближе и ближе, в день их свадьбы, чтобы встретиться в центре и обменяться клятвами. На обратной стороне их простых, без излишеств, золотых колец — выгравированные виноградные лозы, символ плодородия, жизни и процветания. Цепкие зеленые усики, вьющиеся, словно волосы Дилюка, синий бархат сочных ягод под цвет волос Кейи. Как не придавать всему этому огромного значения? Заметив на одном из молодых листов маленькую, полупрозрачную от хрупкости панциря улитку, Дилюк ссаживает ее к себе на палец и относит в траву подальше, а потом идет к сваленным в кучу старым высохшим обрезкам с табачных кустов, перетаскивает, стараясь не наклоняться слишком часто, в специально заготовленные бочки и складывает в них, поджигая с помощью огнива. За годы он уже почти привык справляться без глаза бога, хоть по первой и было невероятно сложно — словно без половины пальцев на руках. Осознанно оставить глаз бога на время и лишиться его навсегда, потому что небесный порядок был свергнут безвозвратно — большая разница, но оба раза Дилюк шел на это осознанно. Но если бы он знал, как долго потом придется восстанавливаться раненым без лечебных гидро-заклинаний, освоил бы зельеварение намного раньше и не хмурил брови каждый раз, видя, как после длительного сидения в седле Кейя начинает заметно прихрамывать. Больше Дилюк ни о чем не жалеет. Сухая листва и мелкие ветки разгораются быстро, пламя взвивается столбом, и Дилюк делает шаг назад, хотя двадцать лет назад жадно шагнул бы вперед, греясь в безопасном мареве и подставляя ладони огню. Теперь это обернется выгоревшими бровями. Дилюк остался бы на месте, наслаждаясь близостью родной стихии, но вечером соберутся гости, и отвечать на смешливые вопросы у него нет никакого желания. В конце концов, он же не спрашивает Эолу о том, мерзнет ли она теперь во время миссий на Хребте? Кейя вот нет, но в нем, будто в хорошем ликере на травах, намешано столько всего, что Дилюк до сих пор не распробовал до конца, не отгадал все составляющие и искренне доволен этим. Так только приятнее пьянеть от взаимных чувств. — Давай, помогай, оставлю тебе еще одну бутылку, — Дилюк смотрит вдаль, туда, где в конце виноградных рядов раскинул свои ветви столетний дуб, в кроне которого уснул на долгие годы Венти. Архонты встали на сторону народа — и позволили испить силы до дна, чтобы бой хотя бы приблизился к равному, и Дилюк знает, что на своем веку уже не встретится со смешливым лукавым бардом, любящим древние баллады и сладкие яблоки. Но в этом нет ничего печального — теплый, ласковый ветер налетает почти тут же, подхватывая густой дым из бочек вместе с золой, проносит по рядам виноградника, помогая только готовящимся зацвести кустам защититься от насекомых-вредителей и удобрить землю. Закончив, ветер возвращается обратно, путаясь в одежде, лохматит челку, бьет по спине тяжелой косой, и Дилюк благодарно вдыхает полной грудью запах свободы, одуванчиков и цветущих поблизости лип, подставляя воздушным потокам раскрытые ладони. Затем, когда все уже успокаивается, по привычке оглядывается, шарит по карманам, доставая портсигар, наклоняется к парочке оставшихся на дне металлических бочек уголькам и поджигает сигарету. Кейя явно приедет в середине дня, и пока что можно насладиться собственным табаком без долгих осуждающих взглядов. Дилюк в этом вопросе довольно принципиален — Кейя все еще время от времени пьет, а значит, и ему самому можно иногда себя побаловать. Да, пусть целители больше не способны вывести это из организма так просто. И пусть: в случае чего он сварит зелье, в конце-то концов. Докуривать приходится тут же: место плотников теперь заняли другие работники, готовящие сад к вечернему празднику. Дилюк смог отвертеться от двух предыдущих вечеринок, но в этом году дата была круглой, так что ничего не остается, кроме как хорошо проводить время в кругу старых друзей. Но молчание рабочих рассеется, словно туман поутру, после первой же кружки сидра с щедрого плеча Кейи, привыкшего вызнавать все и сразу даже после короткого отсутствия, они тут же охотно расскажут, что он снова курил, Дилюк уже знает. Поэтому стоит, отвернувшись к винокурне спиной, будто ему снова пятнадцать, и прячет сигарету в сгибе ладони. Тогда табак ему не понравился. Сейчас тоже, признаться честно, не особенно, но голову прочищает отлично. Всяко лучше молодого вина на аперитив перед обедом, как делают некоторые. Последние затяжки особенно крепкие — Дилюк пару раз кашляет в кулак, морщась от того, как застарелой болью тут же коротко ноет позвоночник, ведет плечом и, спрятав окурок среди углей, направляется обратно в дом. *** Аделинда — первый родной человек, которого он встречает сегодня, она долго обнимает его, встретив в дверях столовой, с годами став еще тоньше и будто бы ниже. Или это Дилюк продолжает расти? Он мягко обнимает ее в ответ, благодарно кивая на поздравления, отодвигает перед ней стул по левую сторону от своего места, и пока молодые служанки споро накрывают на стол, слушает ее красочные описания того, что было придумано для подачи на стол для вечернего праздника. Кейя запустил свои длинные руки даже сюда — прислал сумерских специй, мутной высокоградусной ракы на красноплодниках и целых пять ящиков персиков зайтун еще пару дней назад. Значит, чутье Дилюка не подвело, его душа уехал в Сумеру и сегодня, видимо, действительно привезет ему грибосвиней. Уж что-что, а хлева для содержания животных Дилюк может определить даже в недостроенном основании с полувзгляда. Сам построил парочку таких же в свое время, помогая восстанавливать Спрингвейл после победы. Интересно, а для чего ещё одно строение? Гадать остается совсем недолго, тем более что в груди снова разгорается тепло — Дилюк по молодости не верил, когда слушал рассказы давно устоявшихся парочек, а теперь сам обрел подобную магию, которую дарил не парящий в небесах город, а простая и понятная любовь. Это, а еще легкие мурашки по затылку — значит, Кейя уже совсем близко, вот-вот въедет в ворота, и пора бы уже идти его встречать. Поблагодарив Аделинду за прекрасную компанию за завтраком и допив кофе, Дилюк спускается к главным дверям, кивая то служанкам, то рабочим, выносящим во двор стулья со столами, выходит на крыльцо и, как и предполагал, уже видит на горизонте высокий столб пыли от копыт и колес. Улыбается уголком губ, прячет руки за спиной, принимая скучающий вид, но нет-нет, да вытягивает шею, высматривая родную синюю вспышку — Кейя всегда едет первым, проверяя путь, хотя дороги уже давно относительно безопасны. Старые привычки. Дилюк тоже хорош — прошла всего неделя, а уже стоит, топчет ступеньки, не может иначе. Хочется скорее-быстрее обхватить руками, помочь слезть с коня, насмотреться в разноцветные глаза и удостовериться, что все в порядке. Разум понимает: все хорошо, очередная поездка по делам, с известным началом и концом, но сердце помнит другие времена, когда он уезжал сам, не обещая вернуться, и когда потом, позже, отправлял в путь Кейю, с обещаниями, но без гарантий. В итоге они всегда возвращаются друг к другу. Даже оттуда, откуда до них не вернулся еще никто. Это, видимо, потому что день сегодня такой — Дилюк опять проваливается в темные воспоминания, стоя тут, под теплым солнцем, и чуть не пропускает момент, когда за прутьями решетки вначале показывается знакомый серый конь в яблоках, а потом, спустя пару секунд, на фоне зеленых крон и лугов можно уже разглядеть и белую рубашку Кейи. Как всегда, скачет быстро, не жалея ни себя, ни коня. Вздохнув, Дилюк просит отворить ворота, спускается со ступенек сам и через несколько минут уже ловит поводья крепкой ладонью, конь загнанно фыркает, гарцуя, Кейя благодарно хлопает по холке, вытаскивает ботинки из стремян, наклоняется, опираясь на протянутую руку, и, махнув полудугу ногой, спрыгивает на землю. Как всегда — показная грациозность, скрытые истины. Дилюк тут же подставляет плечо под руку Кейи, чтобы самого Дилюка можно было обнять за шею, словно в приветствии, но на самом деле — опираясь, целует шершавые от песка и пыли губы, коротко касается лбом мокрого виска, прикрыв глаза. Они молчат пару секунд, наслаждаясь единением, а потом его уже самого тянут в дом. Кейя как всегда — неукротимое синее пламя, шелк волос, блеск потемневшего от времени камня в серьге. — Сердце мое, ты не поверишь! Получили мои посылки? Я встретил Рану на границе с Сумеру, мы пока оформляли все бумаги и разбирались с транспортировкой, она мне начертила новые дороги на карте, совсем свежие, печать только в следующем месяце, и мы можем выиграть теперь три дня с поставками. Будем раньше всех! Персики от нее, рака от Тигнари. Нас опять звали в гости, но мы опять, конечно, не поедем, я помню твою ненависть к джунглям. Так здорово было увидеть знакомые лица, — Кейя звенит песней, громкий, искренний, говорит, щуря оба глаза, правый, по привычке, сильнее, хоть уже давно и не носит повязку, а Дилюк только и может, что улыбаться — в ответ на хорошие новости, теплу в грудной клетке, разгоревшемуся еще сильнее, и парящему вокруг чувству целостной правильности, такому плотному, будто пар над горячей водой, что чудится, будто можно даже прикоснуться. — Мне пока не смотреть? — Дилюк доводит Кейю до их личной ванной, сажает на табуретку, помогает снять сапоги — им обоим сложновато наклоняться, но Дилюк спал всю ночь, а Кейя, скорее всего, только подремал в седле. У Кейи — ноги, у Дилюка — спина, им всего сорок пять, еще жить и жить, но с такими ранами, как были у них, еще легко отделались. Джинн, вон, только недавно начала привыкать к новому протезу из Фонтейна. Да и Дилюку действительно не сложно. — Пока что да, я надеюсь, ты и не услышишь. А то сразу поймешь, — Кейя скидывает с себя одежду, не вставая со стула, потягивается, выгибаясь, ухает, получает привычный поцелуй в живот — поверх глубокого, давно зажившего шрама, одного из многих, и благодарно дарит ответный поцелуй в макушку. Дилюк поднимается с колен, оперевшись о раковину, включает воду нужной температуры в ванной и, пока она набирается, помогает Кейе перелезть через высокий чугунный бортик. Как он и предполагал, чужие колени мелко дрожат, левую ногу постоянно ведет в сторону, но Кейя не обращает на это внимания, только сжимает его ладони своей — так же крепко, как и всегда. — Купайся. Подожду тебя в спальне, — напоследок он скользит раскрытой ладонью по чужим теплым плечам, наслаждаясь гладкостью кожи, и уходит, прикрыв дверь, но неплотно — если Кейя позовет, он услышит. — Наружу выходить не буду. Почитаю, — это он уже добавляет за дверью, слышит согласный плеск воды в ответ и, кивнув сам себе, доходит до кровати, переодевается в свободную одежду для сна и достает из тумбочки книгу. Кейя, конечно, будет всеми правдами и неправдами настаивать на том, чтобы провести время, которое Дилюк не должен находиться на улице, занимаясь активными приятными телодвижениями. Дилюк, конечно, знает лучше него — стоит Кейе отмокнуть в ванной, как тот становится сонливым и начинает клевать носом. Тем более с дороги. Не пройдет и часа как Кейя уснет, Дилюк готов поставить на это свой золотой портсигар. *** Кейя выплывает из ванной, завернутый в мягкое большое белое полотенце, прихрамывая. Лицо чистое, посвежевшее, с тонкой сетью морщинок в уголках улыбчивых губ и около лукавых глаз, но в остальном Кейе будто всегда вечные двадцать пять. Это действительно так — Дилюк знает, он часто рассматривает фотографии за прошедшие двадцать лет, вначале — черно-белые, затем цветные, бумага становится тоньше, качество снимков — выше, прогресс не стоит на месте, а Кейя, будто написанная искусной рукой картина, почти не меняется со временем. Дилюк со своей сединой на висках и глубокими морщинами на хмуром лбу таким похвастаться не может, но принимает изменения в себе с меланхоличным спокойствием, замечая, опять же, только в сравнении на снимках. Тогда, давным-давно, когда все было плохо, он мечтал именно об этом — быть рядом долгие годы, в мирном спокойствии, и теперь, обретя этот момент, держит счастье в ладонях крепко-крепко. Смотрит, как город ветров расцветает пуще прежнего, деревья вокруг растут выше, волосы Кейи становятся все длиннее, видит тепло в родной улыбке, блеск янтаря и лазури в глазах, получает поцелуи — нежные, личные, сотни, тысячи их, дарит свои в ответ и чувствует себя самым счастливым человеком во всем Тейвате. Их уже давно воспринимают как одно целое — две отдельных личности в работе, но во всех приглашениях, разговорах друзей и газетных новостях они — чета Рагнвиндров, и каждый раз, когда Дилюк слышит это, что-то большое и гордое внутри него всегда согласно кивает, раздуваясь от восторга. Ему так повезло. Он глубоко любит и любим в ответ. В постель Кейя ложится голым, скинув полотенце, тянется за глубоким поцелуем, обвив плечи Дилюка руками, жмется ближе, довольно выдыхая через нос, и устало прикрывает глаза. Дилюк чувствует его улыбку губами, то, как чужие силы тают, тело постепенно расслабляется, но перед тем, как отпустить его, Кейя по привычке перемещает руки ниже — на бока, мнет и оглаживает, наслаждаясь. Запрет на подъем тяжестей и силовые нагрузки после общего восстановления в свое время сыграл с Дилюком интересную шутку, подарив больше массы там, где он никогда бы не подумал для своего крепкого мускулистого тела в юности. Теперь, сколько бы он не тренировался, меньше, чем раньше, но с планомерной стабильностью, округлившиеся бока и расслабившийся живот согнать не удается. Мышцы есть, там, глубже, но пресса уже давно не видно. Дилюк переживал — совсем немного, на первых порах, став тяжеловеснее и перешив, к своему неудовольствию, большую часть гардероба, увеличив сразу на несколько размеров, но Кейя принял эти изменения с поразительным энтузиазмом. Дилюк заметил не сразу, но потом, когда начал выкуривать по пачке за пару дней, балуя себя только традиционной сигаретой после отличного секса, удивился однажды, прямо так, стоя в распахнутой рубашке на балконе, докурил, вернулся в спальню, задал интересующий вопрос и узнал много нового о чужих, казалось бы, давно изученных предпочтениях. Услышал о том, как потрясающе чувствовать его вес — тяжелый, надежный, поверх себя, как Кейя сходит с ума, когда его член зажимает между животов — его, поджарым, и Дилюка — мягким, горячим, с густой порослью рыжих волос, как приятно теперь выгибаться, прижимаясь спиной и задом, а объятия стали еще крепче. Дилюк тогда ясно понял очень простую житейскую вещь — Кейя любит его любым, глупым и злым, пьяным после затянувшихся дегустаций новых сортов вина и несвеже пахнущим от весенних простуд, ворчливым от мигреней и упрямым в отстаивании своего мнения. Благодарно поцеловал золотое кольцо на смуглом пальце — единственное, что было надето на Кейе в тот момент, и снова накрыл его собой. В тот вечер он опустошил пачку, в которой утром было еще пять сигарет. И потом еще неделю пил тонизирующие зелья на пару с Кейей, шутил шутки про старость и ни о чем не жалел. В особенности о том, что некоторые откровения приходят позже положенного, но, являясь положительными, всегда ощущаются радостно. Под пальцами Кейи так легко ощущать себя не человеком, а горячим, только что вынутым из печи хлебом, с хрустящей корочкой и мягкой сердцевиной, Дилюк забывается на время, наслаждаясь прикосновениями. С боков ладони Кейи переходят на живот, пролезают под хлопок рубашки, скользят подушечками пальцев, сжимают, зарывшись в мех волос, проходятся по груди, чтобы потом все равно вернуться обратно на бедра, ущипнуть не больно, скорее щекотно, но ощутимо. Кейя издает шутливый крякающий звук, притворяясь кусачим гусем, улыбается по-мальчишечьи широко, Дилюк фыркает от смеха и любви, зарываясь головой ему под подбородок. Обнимает, притягивая ближе, помнит о ногах, держа свои колени в стороне, слушает довольный гул в ответ и затихает вот так, в теплой близости, на долгие минуты. Затем мягко целует в шею, заметив, что чужое дыхание стало глубже и ленивее, осторожно отстраняется, перекладывает полуспящего Кейю на пышные подушки и пересаживается на край кровати, доставая из-под нее бутылек с маслом. — И чего ты удумал? — Кейя говорит в нос, растягивая гласные, Дилюк тихо фыркает и вместо ответа капает маслом на пальцы, грея, чтобы потом накрыть ладонями уставшие, забитые мышцы ног, по-прежнему самых красивых и длинных на весь Мондштадт. — Оох, сердце мое, хорошо, продолжай, — Кейя широко зевает, прикрыв рот кулаком, переворачивается на живот, утыкаясь лицом в подушку, и расслабляется, растекаясь по кровати, будто джем из закатников по горячему тосту. Дилюк свое дело знает — научился еще в больнице, затем — на винокурне: тогда Кейя почти не ходил, и нужно было поддерживать мышцы в тонусе. Теперь, спустя годы, когда он уже выучил все чувствительные места, он может делать массаж с закрытыми глазами. К тому же, это так приятно — надавливать и скользить пальцами, нежно и осторожно — по покрытым шрамами коленкам, с умеренной силой на икрах, большими пальцами — по косточке на своде стопы, жесткие синие волоски становятся шелковыми от масла, кожа на пятках грубая, стоптанная, а если пробежаться по пальцам ног, Кейя довольно вздохнет, немного сместившись по кровати еще ниже, подставляясь активнее. Слушая, как тот едва слышно постанывает от удовольствия, Дилюк разогревает кожу, проминая мышцы, а потом, спустя время, переходит на легкие, поверхностные поглаживания, услышав тихое похрапывание. В последний раз обводит самые явные шрамы, побелевшие от времени, изученные наизусть, прячет под ладонями, мечтая забрать все себе, а потом тихо поднимается на ноги, разминая затекшую спину. Собравшись выйти на балкон подышать воздухом, в последний момент вспоминает о своем обещании не подглядывать, уходит в ванную вымыть руки, возвращается и ложится рядом, с интересом раскрывая книгу на месте с закладкой. Лиза не соврала — этот сборник советов для начинающих животноводов действительно информативнее предыдущего и написан простым и понятным языком, а главное, включает в себя уход как за животными, так и за птицами. Пусть Дилюк и не знает, кого именно привез ему Кейя, подготовиться к подарку заранее никогда не бывает лишним. *** Будить спящего Кейю всегда сложно. Во времена общей службы в Ордене Дилюку было ужасно совестно, Кейя сидел над отчетами до молочных рассветов, засыпая перед самой побудкой, и первые десять минут после подъема все еще отчаянно кутался в одеяло, отказываясь расставаться с заслуженным отдыхом. Потом необходимость стала слишком острой, вслед за ней пришла бессонница от нервов и стресса, вслед за ней — вечная сонливость от восстанавливающих зелий, а теперь, когда все, наконец, спокойно, Дилюк попросту не хочет тревожить чужой отдых. Они даже ссорятся из-за этого иногда — Дилюк пытается раз, два, а потом оставляет Кейю спать столько, сколько тому хочется, и каждый раз стоически выдерживает последующее ворчание о несделанных делах. Свое мнение о том, что в важные дни он всеми правдами и неправдами все равно поднимает Кейю с кровати, а также о том, что у капитана в отставке могут быть полноценные дни на отдых, Дилюк оставляет при себе. Знает, спорить бесполезно, каждый из них останется при своем мнении. Сегодняшний день числится в списке "важных" — Кейя сам расстроится, если не покажет подарок перед вечерним праздником, поэтому Дилюк мягко будит его спустя три часа глубокого, спокойного сна. И тут же находит подтверждение своим мыслям — Кейя распахивает глаза, споро садясь на кровати, приглаживает волосы, смотрит на часы на стене, прищурив глаз, и тут же начинает мельтешить: — Давай, давай, вставай, поднимайся, все уже готово. Я должен все тебе рассказать! Перед выходом из дома Дилюк привычно подставляет свой локоть Кейе, тот довольно улыбается, устраивая на нем руку, и вот так, вместе, они быстро добираются до высокого забора. Кейя торжественно вручает Дилюку объемную связку новых, блестящих металлом ключей, ждет, пока тот отопрет ворота, и выходит вперед, показывая дорогу. Дилюк идет следом, походя отметив несколько сваленных в кучу стогов с сухим сеном, деревянный навес, кормушку и большие поилки, полные воды, закрытый зимний загон с более толстыми стенами и утепленной крышей, и гадает между лошадьми и коровами. За закрытыми дверями летнего загона слышится активный шум, но животные, пережившие стресс дороги, пока что ведут себя достаточно тихо. — Готов? — Кейя спиной прикрывает ручку двери, улыбаясь слегка взволнованно, и Дилюк спешит ответить без слов, подойдя вплотную, устроив руки на ладной талии и мягко целуя. — Ко всему на свете. Кейя выгибается, приникая грудью к груди, тактильный после недели разлуки, бодает носом щеку и театральным жестом распахивает двери, отступая назад. Дилюку в глаза тут же бросается мерный свет электрических ламп под потолком, высокие перекрытия, он опускает взгляд ниже и очарованно замирает на мгновение. Чтобы потом тут же зайти внутрь загона следом и приблизиться к ближайшему стойлу, из которого на него смотрит удивительно разумными глазами белоснежная козочка с мягкими, невероятно длинными ушами. Дилюк, с детства ладящий с животными и птицами, робеет почти впервые в жизни — он никогда не видел этой породы даже в книгах, создание перед ним кажется нездешним, слишком нежным: розовый мягкий нос, белые ресницы, золотые глаза, узкая морда с широкой, ярко выраженной горбинкой сразу после лба, и, конечно, уши — тонкие, большие и длинные, они свисают по обе стороны от морды, такие же белые, как и остальная шерсть, и чем-то напоминают два хвостика из прически Барбары, которые та носила в молодости. Бегло оглянувшись, Дилюк замечает еще минимум двадцать козлиных голов — молодняк стоит на задних ногах, едва доставая до края перегородок — а потом вновь возвращает все внимание красавице перед собой. Медленно тянет руку, позволив обнюхать себя, Кейя подает ему пучок сена, Дилюк делится угощением, и коза, фыркнув и обдав кожу на ладони теплым дыханием, доверчиво подцепляет траву, тут же принимаясь жевать. Затем блеет, громко, но приятно для слуха, мотает головой, приводя в движения уши, спускающиеся на добрый метр вниз, быстрым движением поднимается на задние ноги и тянется вперед, любопытно обнюхивая склонившегося над загоном Дилюка. Позволив изучить себя внимательнее и освободив из слюнявого рта край воротника, Дилюк уже без осторожности опускает обе ладони на белую теплую шерсть, поглаживая и почесывая, отчего коза довольно блеет снова прямо ему в ухо. Подцепляет кончики его рыжих волос в косе, вновь упрямо пытаясь прожевать, Дилюк хмыкает, забавляясь, гладит покатую мордочку, осторожно касается ушей, рассматривая со всех сторон, и не может сдержать обескураженной улыбки. — Ну как тебе? — Кейя стоит рядом, положив руки на бедра и осматривает десятки любопытных голов, повернутых в их сторону, со знающим спокойствием, что неудивительно — он уже провел пару дней в дороге и помогал ухаживать за ними все время пути, поэтому, в отличие от Дилюка, чувствует себя рядом с новыми питомцами абсолютно комфортно. Дилюк, все еще пораженный нездешней красотой и удивительной формой, как и самим подарком, прогоняет из разума сотни идей о разведении, дойке, полезном молоке, кипе документов на новое производство, которые он, к счастью, уже наловчился составлять не глядя, уже видит себя среди ночи, стоящего на коленях и принимающего отел, белоснежное стадо, пасущееся среди вечнозеленых лугов на склонах у подножья Хребта, и чувствует, как его сердце, горячее, любящее внутри, становится еще больше. Это... что-то, чем он будет счастлив заниматься. Кейя, как и всегда, знает его даже слишком хорошо. Первым, что выдает в ответ его удивленный разум, это невероятно глупейший вопрос: — Не грибосвиньи? Кейя тут же заливается лающим хохотом, запрокинув голову и потрепав ближайшую нежно проблеявшую козу по морде. Дилюк держится пару секунд, поджимает губы, но потом все равно смеется следом. Его пальцы по-прежнему осторожно гладят нежные длинные уши, желая изучить их со всех сторон. — Знал бы, что хочешь грибосвиней — привез бы поросенка в кармане. Они такие крошечные, пока маленькие. Мы прикормили одного на стоянке, слопал всю морковку. И как в него столько поместилось? — Кейя проходится по широкому проему между стойлами, знающе заглядывая в каждый по отдельности, а потом протягивает Дилюку руку вновь, зовя за собой, и тот покорно идет следом, не в состоянии перестать довольно улыбаться. Делится своими мыслями: — А ты видел, как он все это съедал? В выводке обычно много поросят, скорее всего, он таскал большую часть морковки остальным. Они бегло осматривают зимний загон изнутри, полутемный и жаркий из-за отсутствия проветривания, Дилюк отмечает другие материалы для постройки и закрытые окна, еще больше сена, притулившегося у стены, и целый склад досок, до этого явно служащих ящиками для упаковки чего-то очень большого. Выходя, Дилюк приветственно кивает идущему мимо них новому работнику, загорелому сумерцу с белоснежными волосами и вилами в руках. — Твоя правда. Все-то ты знаешь, сердце мое. Ты будешь замечательным фермером, — Кейя сжимает его ладонь в своей руке крепче, выводя за основные ворота и кивком головы прося запереть их. Теперь Дилюк согласен с высотой забора — в книгах писали, что козы способны подпрыгнуть на два метра, преодолевая препятствия, а так же обожают карабкаться и буквально прогрызать себе путь на свободу, чтобы потом топтать и есть все без разбора, и если чайными кустами Дилюк еще, может, и готов пожертвовать в случае чего, виноградник этого точно не переживет. А от табачных кустов козы потравятся сами. Путь до жилого домика и последнего загадочного строения занимает всего с десяток минут, Дилюк, приглядевшись, замечает, что часть высокой травы уже успели скосить, явно для свежего прокорма животных первые дни, и довольно кивает. Есть еще столько тонкостей, правил и хитростей, которые ему уже не терпится узнать. Начать хочется уже сегодня, сейчас, Дилюк чувствует себя перелетной птицей, приземлившейся в незнакомом лесу, и жаждет изучить каждую ветку, какие на вкус семечки в шишках, пересчитать все ручьи с чистой водой. С коз и козлят его мысли постепенно перетекают на сыр, по привычке сплетая любой продукт с вином, и новые рекламные буклеты встают перед глазами сами собой: идеальное сочетание вина и закусок, сыр, как и вино, можно сделать бесконечно разным по вкусу и твердости, а в будущем можно будет выпустить подарочные наборы из вина, сыра, чая и табака. И все под их общим гербом Рагнвиндров. Лоуренсы со своими унылыми шахтами и полями гречки удавятся от зависти. — Итак, козы? — Дилюк переплетает пальцы руки с пальцами Кейи, вскинув бровь от предвкушающего мерного восторга. Его ждет так много работы, но результат будет потрясающим. И козы чудно красивы, более компактны и удобны в ухаживании. Огромный загон не вызвал у него даже крохотного ощущения неподъемности, в то время как даже четверо коров, иногда забредающих в их яблоневые сады от соседей, казались Дилюку большими, очаровательными, но очень проблемными в уходе. — Тридцать коз, два козла для покрытия, — Кейя загибает пальцы свободной руки, довольный, гордый своим подарком, и Дилюк целует тыльную сторону его руки, подняв сцепленные ладони в воздух. Вот такой Кейя — деловой, рассказывающий подробности, в которых хорошо разбирается, спокойный и уверенный, на протяжении бесконечных лет трогает что-то глубоко внутри Дилюка, отчего щеки теплеют даже сейчас, на сорок пятом году жизни. — Козлята тоже девочки? Все? — он, конечно, не считал внимательно, но точно помнит, что в загоне было около десяти молодых голов с такими же длинными, белоснежными ушами, как и у взрослых особей, но с более плоской мордочкой. Выразительный горб над носом, видимо, вырастает позже, но волшебный образ это никак не портит, только придает еще больше шарма. Добравшись до последнего строения, Кейя показывает нужный ключ и отходит в сторону, освобождая проход. Двери здесь уже поменьше, почти стандартного размера, без надобности пропускать через себя целое стадо на выпас, но — подмечает про себя опытный Дилюк — как раз хорошо подходят для того, чтобы прошла тележка. — Да, им три месяца. Скоро можно переводить на взрослое питание, а мы заберем все молоко на производство, — в большом помещении темно, но стоит Кейе щелкнуть выключателем, как Дилюк довольно выдыхает: здесь все заполнено отполированной блестящей техникой из Фонтейна. Вот чаны для молока, глубокие и огромные, специальная система фильтрации и перелива, большие столы для будущей отстойки молочной массы, еще несколько загадочных аппаратов, задачу которых Дилюк не может определить на глаз. За отдельной дверью он находит помещение с десятком пустых полок, на которые так и тянет по привычке водрузить шеренги винных бутылок для созревания, хоть он и понимает — это для будущих сырных голов. Но все же, для чего остальные аппараты? — Будем делать и другие продукты, кроме сыра? — Дилюк осторожно ходит между спящих, ждущих работы машин, оглаживая холодный металл пальцами, представляет, как кормит Кейю моцареллой с рук, пока тот лежит, развалившись и заняв большую часть дивана, утопая в подушках, с интересной книгой и бокалом вина, и ощущает, как пальцы покалывает от нетерпения. Когда коз можно будет доить для забора молока? Он хочет начать учиться уже завтра. — Обязательно попробуем все, что сможем. У коз очень жирное молоко, без запаха, невероятно полезное и подходит даже тем, у кого аллергия. Я выбрал именно эту породу — Гулаби, потому что их молоко считается самым полезным из всех видов, козы дают от трех до семи литров, а период лактации длится иногда почти два года. Молоко подойдет и для сыра, и для сметаны, кефира, творога, йогуртов и масла, — Кейя рассказывает информацию, не запнувшись ни разу, и Дилюк узнает привычный оттенок капитанского тона, дернув бровью. Давно он не ощущал себя зеленым рыцарем на тренировочном поле, но Кейя не зря использует местоимение "мы" в своих рассказах. Значит, учиться они будут вместе. К предвкушению примешивается ожидание первого серьезного совместного проекта, и, спрятав ладони за спину, Дилюк сцепляет пальцы в довольный замок. Во что бы по итогу это все не вылилось, он уже глубоко доволен. В конце концов, не получится здесь, всегда можно попробовать что-то еще, опыт — тоже важная часть процесса. До чая из Ли Юэ они год пытались высаживать османтус, но он так и не прижился — слишком много железа в почве. — Я пока что изучил только часть с животноводством. Кейя в ответ только отмахивается: — Я привез с собой работников. Две доярки, врач, он также умеет принимать роды у коз, и трое сменных работников в хлев. Они работали на козьей ферме в Сумеру, все с опытом. Завтра из Фонтейна приедет сыровар, я поспрашивал, он много знает про молоко. Вместе разберемся с другими молочными продуктами. В Спрингвейле нанял конюха, будет стричь и стесывать копыта всему стаду. Подписал с ним контракт на год, потом, если понравится, продлим. Пастухов нашел тоже, придут утром, Эльзар их встретит. Они выходят наружу, Дилюк тут же вдыхает свежий прохладный весенний воздух, смотрит на высокое ясное небо, полосы света на зеленой траве, и оборачивается к Кейе. Тот, как и всегда, стоит рядом — улыбается нежно, смуглое лицо, красивые темные брови, Дилюк прикрывает глаза, ощущая мерное счастье, колышущееся внутри, будто море. — Тебе нравится? — Кейя устраивает руку у него на боку, и Дилюк кладет свою ладонь поверх, вновь переплетая пальцы. — Мне очень нравится. Они такие замечательные. Он все еще не до конца осознал всю масштабность подарка и те огромные старания, любовь и внимательность, с которыми Кейя учитывал все детали, чтобы сделать так, чтобы Дилюк не пропадал в новом увлечении денно и ночно, а активно участвовал, но со спокойной возможностью взять перерыв на отдых и другие дела. Взрослый и взвешенный подарок, Дилюк не мог и мечтать о большем. Лучшее от лучшего человека. Как и всегда — от всего сердца. — И, ты сказал, стрижка. Шерсть? — он прячет душу за простыми вопросами, но Кейя видит его взгляд, читает выражение лица и сам придвигается ближе, спрятав лоб в сгибе плеча. Дилюк обнимает его — коротко и крепко, через действия и прикосновения ему всегда легче выражать чувства. — Я пока думаю, но точно пригодится. У нас никто не держит коз, мы будем первыми. Они разговаривают о делах, мерно покачиваясь, словно в танце, Дилюк — дом из металла и стекла для пламени Кейи, серебро окантовки, придерживающее грани драгоценного лазурита по кругу, твердая обложка из дубленой кожи, хранящая тонкие страницы с сотней историй внутри, в безопасности. Ребра вокруг сердца, сине-золотая радужка вокруг черных острых звезд зрачка. — Прямо как с чаем из Ли Юэ. Кейя обнимает раскрытыми ладонями его широкую спину, и это, как и всегда, до сбитого дыхания — нечто родное, светлое, неизменное. То, о чем он так мечтал. Что обрел. Чем дорожит больше прочего. — И с табаком. Не скромничай. Ты загораешься, как костер, только при упоминании того, что мы первыми начали производить что-то из всего Мондштадта, — Кейя фыркает теплом ему в ухо, точно так же, как козочка получасом ранее, и Дилюк искреннее смеется, уже зная, сколько новых открытий его ждет в будущем. Их вместе. — Все-то ты знаешь, душа моя. Спасибо тебе за все, — Дилюк повторяет фразу Кейи, поменяв только обращение, продолжает широко улыбаться и немного отстраняется, чтобы заправить длинную синюю прядь за смуглое ухо. Кейя жмурит глаза, довольный, полноводный, будто река по весне, с талым снегом по краям и быстрыми, живыми потоками. Белая пена закручивается барашками, на песке у берега пробиваются первые зеленые листья лилий Калла. — И тебе спасибо. За тебя. С днем рождения. Они вновь целуются, медленно, прикрыв глаза, но даже там, под сумеречной тьмой закрытых век, Дилюк продолжает видеть всполохи теплого, родного света — это Кейя, всегда Кейя, его солнце, его луна, и все созвездия. Он знает, что когда откроет глаза вновь, Кейя будет рядом — как сорок лет до этого, и как неизмеримые года в будущем. Лучшего подарка для него и не придумать. Кейя и так об этом знает, конечно, но на свои сорок шесть Дилюк уже заранее загадывает маленького грибосвина. Чтобы козы не скучали.