Bookworm

Кацуки смотрит на тест, который кладет перед ним на парту староста. Лист испещрен латинскими буквами, редкими словами, пестрит цифрами и вычислениями. И практически каждое задание обведено в красный, неровный круг — значит, решено правильно. Кацуки аккуратно двигает лист к себе и без особого интереса глядит на баллы в правом углу. «Девяносто? — поводит он плечами, поморщившись слегка. — Где-то, значит, накосячил…» Кацуки не отличник, хотя в глубине души стремится к этому. Корыстная мечта оказаться первым в списке успеваемости давно греет его душу. Но у него не всегда получалось, что раздражало. Тем более, что обычно по геометрии — а тест был как раз по геометрии — у него всегда высокие баллы. Кацуки смотрит на лист, а потом комкает, прижав его кулаком к столу. Плевать, следующий тест уж точно напишет на сто баллов. Кацуки откидывается на спинку стула, скрестив руки на груди. Староста идет вдоль парт, раздавая работы. Кацуки переводит взгляд на Изуку, что сидит прямо перед ним. Плечи того вздрагивают, а потом опускаются, стоит ему взять в руки свой тест. Кажется, или Изуку издает еле слышный вздох. Кацуки выпячивает нижнюю губу и сдувает лезущую в глаза челку. Он уверен, что веснушчатый очкарик опять написал тест отвратительно. И делает вид, что ему все равно, отвернувшись к окну. Когда уроки заканчиваются, Кацуки хмуро ждет Изуку, который никак не может завязать шнурки на ботинках. Наконец, он справляется с этой «трудной» задачей. Натягивает до самого кончика носа цветастый шарф и поправляет очки, что так и норовят сползти вниз. Кацуки и Изуку общаются с самого детства. Учились в одной младшей, средней и теперь старшей школе. В средней им не везло попасть в один класс, но вот, к огромной радости, они стали одноклассниками в старшей школе. Кацуки умело скрыл свою радость под маской раздражения и презрительного «опять видеть твою рожу каждый день, задрот». Он с трудом заводил друзей, отчасти из-за своего неуживчивого характера. Да и не горел желанием дружить с кем бы то ни было. Но с Изуку он продолжал общаться все это время. К тому же жили они рядом, в соседних домах. И их родители знали друг друга и были в хороших отношениях. Так что, отвечая на вопрос, почему он общается с Изуку, хотя делает вид, что тот ему неприятен, Кацуки всегда может найти несколько причин. А на самом деле Кацуки нравится Изуку. Но в этом он с трудом признался даже самому себе, что уж говорить про Изуку. Он упорно прятал чувства под вечными издевками и насмешками. Сначала Кацуки не понимал, что с ним происходит и почему ему хочется видеть веснушчатое лицо все чаще и чаще. Злился на самого себя за такое глупое поведение. Шерстил интернет, пытаясь найти ответ и понять, что с ним происходит и почему, стоит Изуку улыбнуться, его сердце тут же екает. И нашел испугавший его «диагноз» — влюбленность. Это поставило его в тупик. Особенно, когда одноклассники в средней школе рассказывали сальные анекдоты про геев. Кацуки испугался, что он «ненормальный», «дефектный». Злился и вымещал свою злость на всех и вся. Тогда мама многозначительно замечала: «Переходный возраст». Но потом Кацуки несколько успокоился. Ведь он любит не парней, а Изуку. Для Кацуки это существенная разница. Но он продолжал делать вид, что считает Изуку пустым местом. И скрывал, подавлял свои чувства. Иногда у него проскакивала осторожная мысль, а не попытаться ли признаться Изуку? Вдруг его чувства взаимны? Но Кацуки отбрасывал эту мысль прочь. Думал, что его могут отвергнуть, и тогда становилось страшно. Кацуки не хотел получить в ответ на свое признание отказ. Тогда уж лучше провалиться под землю или умереть на месте, чем стать неудачником — так он считал. Поэтому решил держать свои чувства в тайне. И ему было достаточно иногда приглядывать за Изуку и изредка пересекаться с ним вне школы. Хотя в глубине души ему все еще хочется намного большего — той самой романтики, о которой шушукаются девочки, краснея и смущенно хихикая. «А может, у него уже есть девушка? Может, он вообще мутит с той круглолицей? — мелькает в мыслях. Изуку хорошо общается с Очако Ураракой, одноклассницей, которую Кацуки презрительно окрестил «круглолицей». Но не так часто, как с Кацуки. Он тут же незаметно мотает головой: — Вряд ли. Кому такой идиот понравится?» И тут же усмехается уголком рта. Кому, как не ему самому? На улице идет снег. Он пылью оседает на цветастый шарф и потом медленно тает. Щеки Изуку чуть розовеют от холода, и Кацуки с трудом заставляет себя отвести взгляд. Представляет, каким идиотом выглядит, пялясь на чужое лицо. Он молчит, а Изуку бормочет еле слышно под нос: — Парят снежинки густою пеленою… Зимний орнамент… Ветер сбивает снег, шапкой осевший на ветке дерева. Белоснежные хлопья, закружившись, летят вниз. И в самом деле будто создают мимолетный орнамент в воздухе, застывший перед глазами на короткое мгновение. Но стоит моргнуть, как снег уже опускается им под ноги, смешиваясь с подтаявшими островками сероватой массы на асфальте. — Все-таки умел Басё подбирать слова… — вдохновенно протягивает Изуку. Кацуки закатывает глаза. — Заткнись. Изуку с самого детства любил читать. Если ему в руки попадалась интересная книга, его было уже никак не выманить на улицу поиграть. Кацуки в детстве это раздражало, особенно когда тот принимался пересказывать сюжет понравившейся книги вместо того, чтобы нормально поиграть во что-нибудь во дворе. А порой так точно цитировал, что, казалось, он выучил прочитанное наизусть. Со временем Кацуки привык к странностям Изуку. Привык к тому, что тот может внезапно начать бормотать себе что-то под нос. И тогда лицо Изуку становится самым прекрасным на свете. Кацуки уже не слушает, что тот бормочет. Он смотрит в его горящие неподдельным восхищением глаза. Изуку замолкает ненадолго. Из-под натянутого практически на нос шарфа вылетает облачко пара. Проходит некоторое время, прежде чем он вновь нарушает тишину: — Каччан, а что ты получил за тест? — Девяносто, — отвечает Кацуки. Но, не успевает он договорить, как Изуку изумленно присвистывает: — Кру-уто!.. В груди загорается горделивое чувство от этой небольшой, но все же похвалы. Но этот огонек затухает, стоит Кацуки услышать: — А у меня опять только двадцать баллов. Ну, не двадцать, а чуть больше. Но не суть… От грустного голоса сердце болезненно сжимается. Но Кацуки тут же насмешливо фыркает: — Пф, другого я и не ожидал от тебя, задрот. Через неделю уже начнутся экзамены. Как ты собираешься математику сдавать? Оценки Изуку оставляли желать лучшего, хотя он и не был худшим в классе. Все свободное время он тратил на чтение, поэтому порой даже толком не готовился ни к каким контрольным или тестам. Да и точные науки с трудом давались ему, привыкшему мыслить этими, как их?.. Кацуки напрягает память. Изуку же столько раз говорил о них — метафорами и эпитетами. Кацуки же, наоборот, терпеть не мог литературу и японский язык, предпочитая им физику или математику. На этих предметах он мог блеснуть знаниями у доски, бросить взгляд на Изуку, ожидая восхищение в зеленых глазах. Но тот сидел, опустив голову. И еле слышно переворачивал страницы очередной книги, которую взял в тот же день в школьной библиотеке Изуку с шумом втягивает в себя воздух, а потом выдыхает, так что стекла его круглых очков запотевают. Он снимает их и трет кончиком шарфа. — У тебя же хорошие оценки по математике, да, Каччан? — начинает Изуку, надев очки на нос. Кацуки недоуменно косится на него, не совсем понимая, к чему тот клонит. А сердце бьется в груди, как бешеное. Кацуки так приятно от этой похвалы, что хочется широко улыбнуться. Но все, что он делает, это поджимает губы и вопросительно смотрит на Изуку. На лице того появляется одухотворенное выражение, с губ срываются странные, кажущиеся на первый взгляд бессмысленными слова: — И, жалуясь на горестный удел, готов меняться жребием своим с тем, кто… Но ему не дают договорить. Кацуки цокает языком и перебивает его: — К чему ты клонишь? Изуку принимает более серьезный вид и, кашлянув, говорит напрямик: — Можешь помочь мне с подготовкой? Кацуки даже останавливается, опешив от услышанного. Изуку проходит несколько шагов вперед. Но потом тоже замирает, оглянувшись через плечо. — Я? — изгибает бровь Кацуки. — Ну-у… — Изуку передергивает плечами и принимается объяснять, затараторив: — Мы с тобой давно знакомы, вот я и подумал, что ты не откажешься. Я бы и сам, но там так сложно, и будет плохо, если не сдам экзамены. Или сдам на совсем низкий балл. Но если ты не хочешь, я как-нибудь сам… — Я не сказал, что не хочу, — быстро произносит Кацуки. Он невольно напрягается, испугавшись, что Изуку возьмет свои слова с просьбой о помощи назад. Почему именно он? Ему до жути приятно, что Изуку обратился именно к нему. Но ведь не у одного Кацуки хорошие оценки по точным наукам, есть среди одноклассников те, что, возможно, объяснили бы не хуже учителя. Значит ли это, что Изуку считает его лучше других в этом вопросе? Так уверен в нем, что просит о помощи? Эта радостная мысль греет душу, и кажется, что даже улыбка появится на плотно сжатых губах. — Помогу тебе, так и быть, — как можно равнодушнее отвечает Кацуки. Будто бы это не он мгновение назад пытался успокоиться и не показать распирающей его радости. — Но если будешь фигней маяться и тупить… Изуку улыбается и качает головой. С зеленых кудряшек слетают запутавшиеся в волосах снежинки. Какой же он красивый — мелькает в мыслях Кацуки, и он поспешно отводит взгляд. Лишь бы не покраснеть, лишь бы не покраснеть, как девчонка — твердит он себе. Но все равно чувствует, как уши опаляет огнем. Слышит голос Изуку, который заверяет его: — Не буду! Я буду усердно учиться, Каччан-сенсей! Кацуки морщится и с презрением фыркает, обгоняя Изуку. — Ладно-ладно. Пошли ко мне, сегодня начнем. Изуку ускоряет шаг, постаравшись идти с Кацуки в ногу. Прячет руки в карманы куртки и заглядывает ему в лицо. Кацуки поворачивается к нему, и их глаза встречаются. — Спасибо большое, Каччан. Как сказал Вольтер, «человек всегда склонен помочь другому человеку…» На щеках вспыхивают ямочки, и внутри Кацуки растекается приятное тепло. Хочется самому улыбнуться, коснуться мягкой кожи — он уверен, что она мягкая, как шелк. Но Кацуки с силой сжимает руки, впившись в пальцы ногтями. — Пошли быстрее, не тащись как черепаха, — бурчит он, нахмурившись. Усердно воздвигаемая дамба, что не давала чувствам выйти наружу, начинает понемногу покрываться трещинами. Кацуки ускоряет шаг, слышит за спиной пыхтение старающегося не отставать Изуку. — Как давно я не был у тебя в гостях… — протягивает Изуку, стоит ему переступить через порог квартиры. Кацуки мысленно вздыхает, согласившись. Последний раз Изуку приходил в гости, когда они оба были в начальной школе. Но он ничего не говорит на его замечание, бросив быстрое: — Раздевайся и проходи. Изуку стягивает цветастый шарф, отряхивает засыпанные снегом волосы. Некоторые снежинки уже растаяли, превратились в блестящие капельки воды. Изуку вешает куртку на свободный крючок и идет прямо в комнату Кацуки слегка подпрыгивающей походкой. Кацуки провожает его взглядом и, когда тот исчезает в комнате, хлопает себя несколько раз по щекам. «Ну и что, что он пришел в гости? — говорит он сам себе. — Какого черта ты нервничаешь? Соберись, Кацуки. Покажи, что ты и правда лучше всех в классе по математике. Ты же лучше всех? — мелькает самолюбивая мысль, заставившая ощутить гордость. — Лучше». Кацуки делает глубокий вдох и, натянув на лицо презрительное выражение, идет следом за Изуку в комнату. Его комната обставлена просто — у окна письменный стол с стоящим на нем компьютером и парой школьных тетрадей, что лежат в аккуратной стопке на краю. Чуть правее — шкаф, внутри которого висит одежда. А на противоположной стороне его кровать, аккуратно и педантично заправленная. Кацуки вообще любит порядок. Поэтому Изуку, сидящий на полу за низким столиком, привносит некоторый диссонанс. Особенно его наполовину раскрытый рюкзак, небрежно брошенный к ножке стола. Он уже достал из него чуть смятый тест по геометрии. На листе часто-часто краснеют резкие росчерки отмеченных неправильных ответов. Кацуки садится напротив Изуку, скрестив ноги, и двигает к себе тест. — Хреново, — выдает он, и тут же дает себе мысленный подзатыльник. Взглянув на Изуку исподлобья, он видит, как тот меняется в лице. Кацуки быстро добавляет: — Начни с первой задачи, ты ее как раз не решил. Потом посмотрим, что тебе непонятно. — Все… — вздыхает Изуку, забирая свой тест и открывая тетрадь. Кацуки проглатывает застрявшие в горле колкости и достает учебник, чтобы заняться домашним заданием, пока Изуку, хмуря брови, пытается решить задачи. Тишину нарушает лишь скрип автоматического карандаша по бумаге. Спустя некоторое время, Изуку протягивает Кацуки сделанные задачи. Кое-как от руки нарисованные чертежи, а ниже — решение. Местами написанное несколько раз решительно перечеркнуто и надписано сверху неправильное. Кацуки поджимает губы и ловит на себе вопросительный взгляд. — Это же такая простая задача, — Кацуки берет в руки карандаш и принимается чертить поверх нарисованной Изуку пирамиды. — Смотри. Зачем ты ищешь длины других отрезков, если тебе нужно вообще другое искать? — Но там же дана площадь, значит, я могу найти… — Да даже если и так решать, ты вообще считать не умеешь? — перебивает его Кацуки, перечеркнув вычисления. — Смотри сюда. Изуку, что сидит напротив, колеблется с мгновение. А потом двигается на противоположную сторону к Кацуки. И замирает на углу, глядя из-за плеча на свои вычисления. — В условии написано — правильная пирамида, да? Что это значит? — Кацуки поворачивает голову к Изуку, вздрагивает, будто его силком вырвали из собственных размышлений. Пожевав в задумчивости губами, он отвечает: — Правильная пирамида, это… такая… ровная. Кацуки так и хочется дать ему подзатыльник. — Какая к черту ровная? У нее в основании лежит правильный треугольник. М-м, то есть, с равными сторонами. Понял? — Угу, — кивает Изуку. И неожиданно, как будто вовсе не к месту, бормочет: — Жизнь прочерчена острым углом, в тридцать градусов пущен уклон… Кацуки бросает на него испепеляющий взгляд. Он, значит, старается хоть как-то объяснить этому придурку, как нужно решать, а тот опять витает где-то в облаках? Кацуки делает глубокий вдох сквозь стиснутые зубы. И цедит: — Ты меня вообще слушаешь? Изуку, будто опомнившись, энергично кивает: — Да, конечно. В основании правильный треугольник с равными сторонами, — повторяет он за ним слово в слово. «Ну, хоть это запомнил…» — Так, смотрим дальше, — Кацуки краем глаза видит, как Изуку двигается ближе, так что его подбородок чуть было не ложится на плечо. Кацуки сглатывает, ощутив непривычную дрожь в теле. Но, сдержавшись, чуть севшим голосом продолжает: — Покажи на чертеже, что нужно по условию задачи найти? Изуку сводит брови на переносице, очки опять сползают на кончик носа. И он их быстро поправляет, ткнув указательным пальцем. Потом тянется через плечо Кацуки и показывает на чертеже линию. Хотя бы это правильно показал. Кацуки издает утвердительное «ага» и принимается дальше объяснять: — И что это за отрезок? Изуку поворачивает голову и чуть было не сталкивается с ним носом. Вопросительно смотрит на Кацуки, часто-часто заморгав глазами. По взгляду он догадывается, что Изуку ничегошеньки не знает. — Это высота этой гребаной пирамиды, — выдыхает Кацуки. — Запомнил? — Да, — опять кивает Изуку. Кацуки опускает взгляд на чертеж, но Изуку продолжает на него смотреть. Из-за его взгляда становится неловко, и кровь приливает к щекам. Удары сердца глухо отдаются в ушах. Кашлянув, Кацуки произносит: — В условии дан объем пирамиды. Что с этим можно сделать? — Кацуки не узнает свой голос, который кажется ему чужим. Изуку не сводит с него взгляда. Повисает тишина, и Кацуки решает поднять голову. Изуку глупо улыбается и пожимает плечами, глядя ему прямо в глаза. — Ты и этого не знаешь? — протягивает Кацуки. — Что ум и невежество, глупость и мудрость разнятся, легко позабудешь, коль… — Изуку осекается под пристальным, испепеляющим взглядом Кацуки. — Правда не знаю. Наверно, как-то посчитать длину этого отрезка? — с надеждой спрашивает он. Очки вновь сползают с переносицы. — Тепло, — бросает Кацуки. Берет в руки карандаш и принимается писать под решением Изуку латинские буквы, которые перемежаются цифрами и вычислениями. — Есть вот такая формула — умножаем одну треть площади основания на этот вот отрезок. Видишь? — Вижу. — Теперь сможешь посчитать? Изуку выпячивает нижнюю губу. Свет отражается в линзах его очков, сверкнув на короткое мгновение. Изуку двигает к себе тетрадь, как будто невзначай коснувшись ладони Кацуки. Кацуки отдергивает руку, как ошпаренный. И замирает, следя за тем, как Изуку старательно выписывает цифры. В голове мелькает странная мысль, что Изуку сегодня странный. Но потом он вспоминает, что Изуку вообще странный. И это немного успокаивает его, хотя ему все еще не дает покоя тот пристальный взгляд. Или то, как близко тот сидит к нему. И это прикосновение. Кацуки твердит себе, что это было случайностью, не понимая, чего он так испугался. Он так погружается в собственные мысли, что не сразу слышит голос Изуку: — Каччан, вот так? Кацуки смотрит на прыгающие неровной строчкой буквы и цифры. Чувствует приятное удовлетворение в груди от мысли, что это он научил Изуку. — Правильно, — отвечает Кацуки, а самого его чуть не распирает гордость. Словно Изуку сделал величайшее открытие в области математики под его чутким руководством. Он трет нос рукой, но довольный блеск в глазах ему не удается скрыть. — Теперь решай следующую задачу. Изуку вздыхает и, подперев кулаком щеку, пялится на тест, читая условие. Он остается сидеть рядом, и Кацуки совсем не против этого. Искоса поглядывает, как Изуку старательно вырисовывает шестиугольную призму. Эта задача куда сложнее предыдущей, и Кацуки аж пробивает пот от напряжения. Приходится объяснять практически все теоремы с самого начала, потому что у Изуку оказываются значительные пробелы в знаниях. Но Изуку с неподдельным интересом слушает его неумелые объяснения. Ловит каждое слово, и Кацуки чувствует приятное, защекотавшее где-то в районе груди удовольствие. — Теперь сам решишь? — спрашивает Кацуки. Изуку не отвечает, не сводит с него пристального взгляда, словно продолжает слушать его объяснения. В чуть расширившихся зрачках сияет нечто, пугающее Кацуки своей неизвестностью. Его будто опаляет теплом, исходящим от зеленых глаз, чуть прикрытых и оттененных затрепетавшими ресницами. Румянец подползает к щекам, которые покрывает тонкая пленка блестящего пота. Сердце гулко ударяет в ушах, в черепной коробке, в животе. Кацуки не хочет отводить взгляд, но заставляет себя. Облизывает пересохшие губы. «Что этот придурок творит? — глаза нервно бегают из стороны в сторону. — Что с ним сегодня такое?» Кацуки и правда не помнит, чтобы Изуку так странно вел себя до этого. Изуку общается с ним как обычно, но эти взгляды далеки от понятия «обычные». Они заставляют сердце сделать кульбит, а жар вспыхнуть в груди. Ком встает в горле, который никак не удается проглотить. Кацуки щелкает пару раз пальцами перед глазами Изуку, и тот вздрагивает. Моргает несколько раз, как будто смахивая пелену. Прежнее тепло словно растворяется в воздухе, и его обжигает прохладцей. — Да, сейчас… Так, ты сказал, надо использовать уравнение плоскости, да?.. Кацуки неопределенно кивает, отметив про себя, что Изуку не просто так пялился на него, а все-таки слушал. И кое-что запомнил. В голове мелькает неожиданная мысль — не стать ли ему в будущем учителем? Но он тут же отмахивается от этой мысли. Ладно разжевывать очевидные вещи одному Изуку. Но двадцати таким же придуркам — нет уж, у него не хватит терпения. — Каччан, слушай, — вдруг нарушает тишину Изуку, оторвавшись от решения задачи. Кацуки вопросительно поднимает брови. Изуку опускает взгляд, чуть замявшись. Кацуки слышит, как будто где-то вдалеке раздается звук хлопнувшей входной двери. Но не обращает на него внимания. — Я… в общем, это… Но не успевает Изуку договорить, как дверь в его комнату распахивается и появляется лицо мамы. И тут же доносится ее громогласный голос: — Я дома! Сын, ты дома?.. Изуку закрывает рот, почему-то растерявшись на мгновение. Кацуки стискивает зубы и, сверкнув взглядом, рявкает ей в ответ: — А ты не могла бы стучаться в следующий раз, а? Мама цыкает на него недовольно, но тут же меняется в лице, стоит ей увидеть сидящего рядом с Кацуки Изуку. — А, ты с Изуку? — на губах расцветает дружелюбная, мягкая улыбка. — Что же ты не предупредил, я бы что-нибудь приготовила! Изуку, — она заходит в комнату и приближается к их низенькому столу, — давно ты не заходил к нам в гости. Как дела у твоей мамы? — Все хорошо, спасибо, — улыбается ей в ответ Изуку. — Извините, что не заходил ча… — Мам, мы занимаемся, — бурчит Кацуки, сверля ее взглядом. Из-за нее Изуку не договорил, а он, кажется, хотел сказать что-то важное. Кацуки нутром это почувствовал. Сердце бешено бьется в груди, и на мгновение ему становится даже немного жарко. Мама несколько раз кивает, бросив беглый взгляд на разложенные на столе учебники. — Хорошо-хорошо, не буду мешать. Учитесь. А я пока что-нибудь быстрое соображу на ужин. Изуку, ты же останешься поужинать? — обращается она к округлившему глаза Изуку. — Я не… — Иди уже! — морщится Кацуки и всем видом показывает, чтобы та поскорее оставила их. Мама закрывает за собой дверь, и комната погружается в звенящую, немного неловкую тишину. Изуку вертит в пальцах автоматический карандаш, опускает взгляд на тетрадный лист, словно гипнотизируя его. Кацуки ждет, что тот договорит начатое. Изуку вдруг двигает к нему тетрадь и спрашивает таким голосом, словно ничего до этого не было: — Посмотри, правильно ли я решил. Кацуки чувствует неприятный укол обиды, потому что это совсем не то, что он ожидал услышать. Но двигает к себе тетрадь и пробегает взглядом по строчкам, испещренными уравнениями. По продиктованной формуле Изуку сделал все правильно, лишь подставил на место переменных числа — с этим бы и идиот справился. Но Кацуки все равно чувствует жгучее желание похвалить его, хотя нужные слова застревают в горле, и он лишь выплевывает с трудом: — Сойдет. Давай следующую. — А может, хватит на сегодня? — с мольбой в голосе спрашивает Изуку. Кацуки отрицательно мотает головой, и Изуку, издав сдавленный стон, чуть не утыкается лбом в поверхность стола. Но через некоторое время все-таки садится ровно и принимается выводить неаккуратные буквы на тетрадном листе. Изуку не остается на ужин. Ему звонит мама, и он объясняет, что сейчас дома у Кацуки. Извиняется, что не предупредил заранее — рассеянный, как всегда. Изуку смеется над какими-то ее словами и успокаивает, что вернется до темна домой. Кацуки бросает взгляд на телефон, часы на экране блокировки показывают почти семь вечера. Он думает, что на сегодня достаточно. — Короче, закругляемся. Чтобы до завтра доделал все остальные задачи. Понял? Изуку таращит на него глаза, потом просматривает все неправильно решенные или вовсе нерешенные задачи. — Это все до завтра? — А то. Если хочешь сдать хотя бы на баллов шестьдесят. Изуку тяжело выдыхает. Но согласно кивает и принимается складывать учебники в рюкзак. В прихожей Кацуки, прислонившись спиной к углу, образованному двумя стенами, смотрит, как Изуку завязывает шнурки на ботинках опять в какой-то сложный, непонятный морской узел. Обматывается своим цветастым шарфом. Когда мама замечает, что тот уже уходит, коршуном подлетает и пытается уговорить остаться все-таки на ужин. Но Изуку, замахав руками, отказывается, ссылаясь на маму, которая беспокоится за него, так что нужно бежать домой, и все дела. Мама отстает от него, хотя и остается недовольна. Кацуки подходит к входной двери, чтобы открыть ее. Тянется через стоящего прямо на пороге Изуку, и их лица оказываются невероятно близко друг к другу. Кацуки впивается ногтями в дверной замок. Сглатывает и все-таки задает вопрос, который все это время вертелся на языке: — Так что ты хотел тогда сказать? — Когда? — Изуку словно прикидывается непонимающим, но в его зрачках так и пляшут озорные огоньки. — До того, как моя мать пришла. — А-а, — протягивает Изуку, и вдруг на его лице вспыхивает улыбка: — Не скажу. — Почему? — морщится Кацуки. Помолчав, Изуку вдруг шепотом произносит: — На мои уста кладет печать моя любовь, которой нет предела… Он поворачивается лицом к выходу и, накрыв руку Кацуки, сам открывает дверь. Выходит из квартиры, оставив Кацуки стоять в полном шоке и не понимании происходящего. Румянец медленно поднимается вверх по шее. Он не слышит ничего, словно попадает в вакуум, ощущает лишь то, как бешено стучит в груди его сердце. «Он же опять кого-то там процитировал не к месту, да? — отчаянно думает Кацуки, не в силах пошевелиться и даже закрыть дверь, что остается нараспашку. — Как всегда несет какой-то бред, да? Ха-ха, да быть не может… Это же не было, мать вашу, признанием, да?» — Закрой дверь! Ты чего там застыл? — доносится крик мамы, заставивший Кацуки будто очнуться. Он вздрагивает и быстро хлопает дверью, звякнув задвинутой щеколдой замка.

📚

Кацуки сегодня темнее тучи. Он ворочался всю ночь, не в силах уснуть из-за непривычного возбуждения, охватившего его после слов Изуку. Ему удалось задремать лишь под утро, когда надо было уже вставать. Позевывая, Кацуки заходит в класс. Изуку все еще нет, его парта впереди пустует. Кацуки плюхается на свое место и прячет лицо в руках, растирая красные глаза. «…Любовь, которой нет предела… — повторяет про себя Кацуки слова, что отпечатались в памяти. — Бред какой-то. И звучит так… так стремно. Этот придурок точно всего лишь мне строчку из очередного стиха пересказал. Не может же он всерьез…» Кацуки поднимает голову, резко убрав с лица руки, и мысль так и остается в его мозгу оборванной. Изуку подходит к своему месту и, приветливо махнув, говорит: — Привет, Каччан… — и вновь принимается он бормотать: — Еще ты дремлешь, друг прелестный, пора, красавица, проснись!.. — Ты кого красавицей назвал? — вспыхивает Кацуки, скрипнув зубами. Кончики ушей словно обжигает кипятком. Изуку в ответ издает короткий, беззлобный смешок. Садится за парту и достает из рюкзака учебники. Кацуки, подперев кулаком щеку, следит за ним исподлобья. Нет, если бы Изуку пытался вчера так признаться в любви — в чем он все-таки сомневается — то точно не вел бы себя так, словно ничего не произошло. А Кацуки уже было напридумывал всякого. Он цыкает еле слышно, разозлившись на самого себя. Ощущает одновременно и облегчение, что его мысли не подтвердились, и легкую обиду. В глубине души Кацуки все же хотел, чтобы на его немые чувства ответили взаимностью. На перемене Изуку остается на прежнем месте. Разматывает запутавшиеся в клубок наушники и вставляет их в уши. Кацуки не видит его лица, тот сидит к нему спиной. Но почему-то думает, что Изуку улыбается, судя по тому, как еле заметно покачивает головой в такт музыке. Кацуки некоторое время молча смотрит на его затылок. А потом, не зная, зачем это делает, тычет пальцем его в плечо. Изуку вздрагивает всем телом, словно очнувшись. Поворачивается к нему и, вытащив из одного уха наушник, бросает вопросительный взгляд. — Чего слушаешь, задрот? Изуку, не говоря ни слова, протягивает наушник Кацуки. Тот с сомнением смотрит на него. Но потом все-таки берет тонкий черный провод. Кацуки приходится перегнуться через парту и приблизиться к Изуку. Его на мгновение опаляет тепло дыхания, и, смутившись, он практически вдавливает наушник в ушную раковину. Кацуки слышит приятный, чуть приглушенный женский голос, в котором сквозят романтичные, меланхоличные нотки. Женщина поет на английском, и он ни слова не понимает. Но мурашки так и пробегают по спине Кацуки. Не понимая слов, он чувствует эмоции, словно пропитавшие каждую ноту. Красиво, хотя и не привычно слушать такую лирическую музыку. Кацуки предпочитает совершенно другую. — Кто это? — как можно равнодушнее спрашивает Кацуки, отдавая наушник. — Лана Дель Рэй… Тебе понравилось? — округляет глаза Изуку, чуть приблизившись к нему. В широко раскрытых глазах Кацуки видит собственное отражение. Он быстро отворачивается и бурчит: — Хрень редкостная. Изуку пожимает плечами и вставляет второй наушник в ухо. Кацуки резко встает, чувствуя, как сердце стучит где-то в горле, не давая свободно вздохнуть. Он прижимает руку к груди, а потом срывается с места и быстро выходит из класса. В дверях Кацуки оборачивается, чтобы посмотреть на Изуку. И видит, что тот сидит с закрытыми глазами, а на губах застывает еле заметная улыбка. Из головы не выходят строчки на неизвестном языке, которые запомнились коряво и явно неправильно на слух.

📚

Изуку честно решил все задачи, в которых были ошибки. Кацуки остается доволен, наблюдая заметный прогресс. Неужели он и в самом деле прирожденный учитель, раз смог научить Изуку в такой краткий срок? Однако оставались еще темы, в которые тот не понимал. Так что работы предстояло много. Кацуки старается не вспоминать события вчерашнего дня, погрузившись с головой в мир геометрических теорем и фигур. Изуку тоже ведет себя как обычно — если считать цитирование чем-то обычным и нормальным для него. После решения задач на нахождение объема шара, Изуку вдруг откладывает карандаш в сторону и задумчиво протягивает: — А вчера ночью было полнолуние. Ты видел, Каччан? — Нет, — отвечает Кацуки. — Не отвлекайся давай. Изуку пропускает мимо ушей его последние слова. — А я вот видел. И подумал… а что бы мы с тобой делали, если бы на небе появилась вторая луна? — Бред какой-то несешь, — фыркает Кацуки. — Есть только одна луна. Изуку смеряет его долгим, задумчивым взглядом. Потом вздыхает и вновь берет карандаш в руки: — Ну, быть может, ты и прав… Постукивая кончиком карандаша по столу, Изуку читает условие следующей задачи. Кацуки отворачивается, подперев кулаком щеку. И принимается за собственное домашнее задание. Но от усталости, накопившейся за день, и недосыпа, цифры и слова смешиваются между собой, прыгают и разбегаются в разные стороны, как маленькие человечки. Кацуки моргает, пытаясь согнать эту мутную пелену с глаз. С трудом, но удается. Кацуки щипает себя за запястье, чтобы окончательно избавиться от сонного состояния. Но под монотонный скрежет грифеля карандаша по бумаге сон вновь подбирается к нему, тянет свои руки, так и норовя закрыть ими его красные глаза. Кацуки сам не замечает, как начинает клевать носом. Он напрягает все мышцы лица, чтобы веки даже не могли опуститься. И вновь вчитывается в условие задачи. Но в голову ничего не идет, словно кто-то сдувает все порывом резкого ветра. Поняв, что в таком состоянии у него все равно ничего не получится сделать, Кацуки откладывает учебник в сторону. — Ты еще не все? — спрашивает он, не поворачиваясь, к Изуку. — Не-а, — бросает тот. — Давай резче, — выдыхает Кацуки. Глаза прямо-таки слипаются, и он на мгновение сдается и прикрывает их. Кацуки хочет лишь посидеть с закрытыми глазами, но и сам не замечает, как проваливается в сон. Темнота окутывает его, и время останавливается. Кажется, будто проходит несколько мгновений. Кацуки продолжает сидеть за низким столиком и как будто сквозь туман слышит голос Изуку: — Каччан, ну я, вроде, закончил. Кацуки заставляет себя открыть глаза. Изуку сидит сбоку от него — хотя он же сидел напротив, он отлично помнит это. Кацуки хмурится, но ничего не это не говорит. Двигает к себе его тетрадь и пробегает взглядом по написанному. Но стоит ему моргнуть, как вместо знакомых цифр и формул появляются каллиграфически выведенные строки: «Ах, сколько б ни смотрел на вишни лепестки В горах, покрытых дымкою тумана, Не утомится взор!..» «Что за…» — не понимает Кацуки. Моргает несколько раз, но строчки не исчезают. Он с силой трет глаза, но к предыдущим как по волшебству добавляются новые: »…И ты, как те цветы… И любоваться я тобою не устану!» — Придурок, ты прикалываешься? — взрывается Кацуки, резко поднимает голову, чувствуя, как краска заливает его лицо. И встречается взглядом с Изуку. Тепло, отраженное в его зеленых глазах, касается кожи, обжигает, но в то же время ласкает, словно Изуку гладит его кончиками пальцев. Кацуки моргает, и вдруг как наяву ощущает на щеке чужую ладонь. Большой палец прочерчивает изгиб скулы, опускаясь ниже к подбородку. Зеленые глаза оказываются совсем рядом, кончик носа опаляет дыхание. — Не прикалываюсь. Твое сиянье факелы затмило… Изуку сжимает оглаживает ткань галстука, а потом резко сжимает его, чуть потянув на себя. Кацуки невольно подается вперед, застывает, не смея сделать даже вдох. Руки мелко дрожат, а внутри все словно завязывается в крепкий узел. — Стой, ты… ты… Он не успевает договорить, потому что губы опаляет жаром поцелуя, сначала легкого, а потом более глубокого. Кацуки широко распахивает глаза. И встречается взглядом с Изуку. Черные ресницы трепещут, чуть опущенные. Зеленые глаза на мгновение сужаются в хитром прищуре. А потом закрываются. И одновременно с этим поцелуй становится жарче, язык скользит по задрожавшим губам. Кацуки все еще не в силах пошевелиться, словно связанный по рукам и ногам. Ошарашенный, не понимающий, что происходит, он даже не может толком ответить на поцелуй или оттолкнуть Изуку. Он позволяет пальцам заскользить по шее, покрывшейся испариной. Но стоит Изуку коснуться его плеч, мягко надавить на них, как дрожь пробегает по всему телу. Кацуки с силой отталкивает Изуку от себя… …и широко распахивает глаза, тяжело и судорожно дыша. Кацуки выпрямляется и вертит головой из стороны в сторону, но видит, что он совершенно один в комнате. Изуку будто и след простыл. Кацуки замирает, сжав руки в кулаки. Шарит взглядом по столу, где ничего, кроме его собственных учебников нет. Сердце пропускает удар, и внутри все словно сжимается. «Что за… — бормочет он про себя. Трет заспанные глаза. — Я вырубился, и мне приснилось такое?.. Черт бы побрал…» Кацуки двигает рукой по полу, как вдруг натыкается на что-то теплое и мягкое. Поворачивается и видит за спиной свалившийся плед. Дрожь пробегает по телу. Кацуки сжимает край и тянет на себя. Потом смотрит на свою кровать. С нее-то и был неаккуратно сдернут этот плед, лежавший под подушками, теперь разбросанными как попало. Неожиданная догадка молнией вспыхивает в его мозгу. «Этот задрот накрыл меня пледом? Серьезно, что ли? — Кацуки ежится, ощутив, как по спине пробегают мурашки. — И потом он молча свалил домой, да? — Кацуки вдруг поднимает руку и касается кончиками пальцев губ. Ему кажется, или они в самом деле горят огнем, хранят тепло поцелуя, показавшегося таким реальным. Кацуки мучительно краснеет, невольно проведя по верхней губе кончиков языка. — А это? Мне приснилось, или же он и правда меня…» Кацуки жмурится, обхватив себя обеими руками. Внизу живота становится нестерпимо жарко.

📚

— Ты куда вчера свалил, дерьма кусок? — стоит Кацуки увидеть Изуку, как он коршуном бросается к нему. И сверлит пристальным взглядом, под которым тот нервно поправляет несколько раз очки, хотя те хорошо держатся на переносице. — Домой… — А чего ничего не сказал, а? — Ты же уснул. И я не хотел тебя будить, — оправдывается Изуку, передернув плечами. — Еще и одеялом накрыл, — фыркает себе под нос Кацуки, но Изуку его слышит. — Ага. Чтобы не замерз. На полу холодно сидеть. Если простудишься прямо перед экзаменами, будет плохо. В словах Изуку есть смысл. Кацуки чувствует неловкость. Изуку позаботился о нем, хоть и устроил бардак на кровати. А он на него с криками и обвинениями. Но извиняться не в его стиле, да и признавать свою ошибку не хочется. Тем более что он разозлился не потому, что Изуку молча ушел. А из-за сна. Или не сна, а реальности. — А кроме одеяла… что ты еще сделал? — с трудом подбирает слова для вопроса Кацуки. Изуку вопросительно поднимает брови, нижняя губа чуть выпячивается вперед. — Кроме этого? Просто ушел… А что? Кацуки пристально смотрит в эти его честные зеленые глаза, в которых во вчерашнем сне плясали хитрые огоньки. Нет, кажется, Изуку не врет. Он и правда больше ничего не делал. И тот поцелуй и впрямь был только во сне. Кацуки, скрипнув зубами, цедит: — Ничего. Сегодня займемся алгеброй. У тебя же и по алгебре все хреново? Кацуки оказывается прав, и в алгебре Изуку совершенный ноль. Он тот тип учеников, которые могут смело сократить числа в сумме, не задумываясь о том, что это в корне неправильно. И потом сидеть с недоуменным выражением лица, не понимая, в чем была ошибка. Поэтому у Кацуки оказываются все основания злиться на него, вымещать досаду на самого себя за то, что он никак не может избавиться от мыслей о том сне. Сколько раз он замечал, что его взгляд надолго задерживается на тонком изгибе губ Изуку, а в голове в это время вспыхивает воспоминание, и собственные губы будто обжигает огнем. Кацуки сгибает ноги в коленях и обнимает их, прижав их к быстро вздымающемуся животу. В штанах становится как будто узко и неудобно, а любая попытка перестать думать о поцелуе заканчивается ничем. Кацуки молится о том, чтобы Изуку не заметил его странного поведения или выпирающий бугорок в районе ширинки. Тогда он совершил бы харакири на месте, вспомнив при этом хокку, которые Изуку с таким восторгом цитировал. Кацуки напрягает память, но ничего не приходит на ум. Изуку в этот раз остается на ужин. С аппетитом уплетает курицу во фритюре. Мама бросает на Кацуки красноречивый взгляд, потом кивает на рисоварку. Кацуки, закатив глаза, встает и накладывает в высокую пиалу рис снежной горочкой и со стуком ставит перед Изуку. Изуку застывает на мгновение, даже перестает жевать. Кацуки садится на свое место и продолжает есть свою порцию. Тут Изуку широко улыбается и с набитым ртом декламирует: — Друг, что риса принес, сегодня будет со мной луной любоваться… Кацуки пытается прокашляться, подавившись этим самым чертовым рисом. Мама хлопает его по спине, приговаривая, чтобы ел аккуратнее и брал с Изуку пример — мол, видишь, какой начитанный. Кацуки лишь цыкает еле слышно. Остаток ужина они проводят в молчании. Когда Изуку, наконец, уходит, Кацуки опрометью бежит в туалет, закрывается там и прислоняется спиной к двери, медленно сползая вниз. Руками он наощупь расстегивает ремень на школьных брюках, дрожа всем телом и кусая губы. Пальцы юркают под резинку трусов, Кацуки жмурится до белых пятен перед глазами и вновь и вновь прокручивает в мыслях тот поцелуй, приснившийся ему. Запрокидывает голову и с трудом сдерживает хриплый стон.

📚

После этого Кацуки перестает думать о своем сне и даже вспоминать его. Все следующие дни они усердно готовятся к предстоящим экзаменам, и Изуку, кажется, даже становится в разы серьезнее. Накануне экзамена Изуку предлагает позаниматься у него дома. И Кацуки без задней мысли соглашается. К тому же он ни разу не был у Изуку дома, так что ему любопытно посмотреть, как выглядит комната этого странного задрота. — Слушай, а твоя мама будет не против, что ты привел меня? — спрашивает Кацуки. — Не-а, — мотает головой Изуку. — Она не против гостей и всякого такого… А, кстати, она сегодня задержится, так что не переживай. Мы будем дома одни. — Да я не переживаю, вот еще, — фыркает Кацуки, но невольно настораживается после такого замечания Изуку. Слишком странно он акцентировал внимание на том, что они будут одни. Ему становится не по себе. Кацуки старается отогнать это чувство. Переступив через порог комнаты, Кацуки застывает, сглотнув. Он ожидал всего, что угодно, но только не такой бардак и хаос, что предстает перед глазами. Посередине комнаты — двухместная кровать, на которой комок свалены одеяла, разбросаны подушки. Между ними можно высмотреть корешки книг. Их, верно бросили после чтения перед сном и так и не убрали на место. На стенах развешаны в разных местах плакаты. На одном Кацуки видит девушку с длинными, отливающими рыжеватым оттенком волосами. Другие выполнены в ретро стиле. На полу мягкий, ворсистый ковер, в котором утопают ступни. Около стен рядами стоят шкафы, до отказа забитые книгами, а некоторые даже не помещаются внутрь, поэтому лежат на полу рядом с дверцами. На ручках шкафов в беспорядке висит на плечиках одежда. Другая ее часть свалена на стуле, прислоненном к стене. Кацуки делает шаг и наступает на что-то, зашуршавшее под ногой. Он отходит назад и видит лежащий на полу лист бумаги. Изуку быстро наклоняется и поднимает его, бросив на Кацуки извиняющийся взгляд: — Прости, у меня здесь небольшой беспорядок… «Небольшой — это еще мягко сказано,» — проносится в мыслях, но Кацуки вслух ничего не говорит. — Это, в общем, садись за стол. Сейчас я еще один стул принесу, — тараторит Изуку, махнув рукой в сторону письменного стола. Кацуки отодвигает кресло на колесиках и садится, сжав руки на коленях. Изуку шаркает к двери, а потом и вовсе выходит. На письменном столе творится настоящий хаос. Ручки, карандаши, краски — все лежит рядом. Там же Кацуки вновь видит книги и понимает, что их в этой квартире явно можно найти где угодно. Интересно, есть ли они в холодильнике? Ну, мало ли, нечаянно их сунули туда. Кацуки отвлекается от созерцания бардака, когда Изуку с грохотом ставит стул, принесенный с кухни рядом с креслом. И плюхается на него. одним точным движением сгребает все обрывки листов, ручки и книги в сторону, так что образуется свободное пространство. — С чего начне… — Изуку ойкает, вскочив с места. — Подожди, я поставлю чайник, чтобы потом чай попить. Ты какой будешь? Зеленый, черный, травяной? — А что, прям такой широкий выбор? — поднимает брови Кацуки. Удивившись, что ему не дали выбрать, будет ли он вообще чай или нет. — Да, мама любит экспериментировать со вкусами, и всякое такое. У нее много разных. Есть с ароматизаторами, вот, например, вчера купила улун с карамелью. Прям как будто настоящая карамелька. А еще… — Давай просто черный, — перебивает его Кацуки. Изуку кивает и быстро ретируется из комнаты, зашаркав тапочками по полу. А потом так же быстро возвращается. Минут десять-пятнадцать, пока чайник не засвистел, оповестив о том, что он закипел, они решают уравнения из задачника. Потом Изуку приносит две кружки, вверх от которых поднимается горячий пар. Вкусный, цветочный, чуть приторный аромат наполняет комнату. Кацуки дует на чай и делает небольшой глоток. Язык обжигает напиток, но на кончике все же остается терпкое послевкусие, к которому примешивается прохлада мяты. Он не большой знаток чая, но понимает, что мама Изуку умеет выбирать хороший. Тепло разливается по жилам, чуть расслабляя. Кацуки откидывается на спинку кресла, делая еще несколько глотков. — Пьет свой утренний чай настоятель в спокойствии важном. Хризантемы в саду, — многозначительно замечает Изуку, отставив свою кружку чая на стол. — Ну как, вкусно? — Ага, — отвечает Кацуки. — Решай резче, не тяни резину. Изуку склоняется над тетрадью, сжав губы в тонкую линию. Карандашом быстро строчит уравнение. Выписывает игрек с длинным хвостиком, сделав резкое движение рукой. Кацуки искоса поглядывает на него. Сам он уже не готовится, уверен в своих силах. Напряженное, серьезное выражение лица Изуку вызывает странное тепло, разливающееся в груди, словно он сделал еще один глоток чая. Кацуки облизывает губы, отпивает из кружки. Изуку чувствует на себе чужой взгляд, поднимает голову и смотрит ему прямо в глаза, чуть улыбнувшись. Кацуки кажется, или в чуть расширившихся зрачках мелькает знакомый хитрый огонек. И забытый сон вновь вспыхивает молнией в его памяти. Мурашки пробегают по спине, и то ли от чая, то ли от мыслей ему становится нестерпимо жарко. Кацуки ставит на стол кружку и, кашлянув, спрашивает: — Закончил? — Вроде да, — неуверенно протягивает Изуку и отдает ему тетрадь на проверку. Кацуки водит кончиком карандаша по написанному и остается доволен. Изуку и впрямь делает большие успехи по сравнению с тем, что было в самом начале. — Только посмей хреново сдать экзамен, — говорит ему Кацуки, отдавая тетрадь. — Я все твои книги к чертовой матери сожгу, — Изуку округляет глаза и недоуменно смотрит на него. Мелькает страх в его взгляде. — Да шучу я, — фыркает Кацуки, ощутив болезненный укол в сердце. — Делай следующее уравнение. Изуку, насупившись, продолжает. Решает целый блок уравнений, после чего устало опускает голову на руки и мычит нечленораздельно: — Давай отдохнем, Каччан… Уже ничего в голову не лезет. Да и завтра уже экзамен… Слова Изуку звучат логично. Если слишком переусердствовать, вообще можно завалить экзамен. Но Кацуки обнаруживает, что ему совершенно не хочется заканчивать, не хочется уходить. Хотя беспорядок и хаос его комнаты все еще заставляет ощутить дискомфорт после привычного домашнего порядка. Поэтому он, с видом знатока, произносит: — Хорошо, немного отдохнем. Но потом еще решишь вариант, чтобы ничего из твоей тупой башки не вылетело до завтра. Изуку, не дослушав его до конца, встает, с шумом отодвинув стул. Подходит к кровати и заваливается на нее. ложится, раскинув руки в разные стороны. Кацуки поворачивается вместе с крутящимся креслом и провожает его взглядом. Изуку, чуть приподняв голову, зовет его: — Давай сюда. Посидим на кровати. «Но ты-то лежишь,» — хмыкает Кацуки, но, повинуясь внутреннему чувству, встает и садится на край кровати. Но стоит ему ощутить под собой мягкость матраса, как Изуку хватает его за локоть и тянет на себя. Не сообразив, что происходит, Кацуки обнаруживает себя лежащим на кровати. Он вздрагивает, поворачивает голову и вновь встречается взглядом с Изуку, с его зелеными глазами. Они почти не блестят, оттененные полуопущенными ресницами. Изуку убирает руку, поднимает ее к груди, чуть сжав в кулак. Кацуки невольно задерживает дыхание, не понимая, что тот творит. Но на периферии сознания обнаруживает, что ему это нравится. «Нет, что за… Какого черта мы лежим на одной кровати?» — доходит до него запоздалое осознание, и Кацуки дергается всем телом в сторону, отодвигаясь от Изуку. И тут же морщится, ощутив, как в бок ему впивается что-то острое. Он приподнимается и достает из-под себя книгу, на которую лег, даже не заметив этого. Кацуки поднимает ее над собой и читает заглавие. «Норвежский лес». Название смутно напоминает ему одну песню, которую он когда-то давно слышал. Но не успевает Кацуки вспомнить, что же это была за песня, как Изуку выхватывает из рук книгу и, издав нервный смешок, извиняется: — Прости-прости, я вечно оставляю на кровати книги, а потом забываю, что они там… Кстати, знаешь, какая моя любимая цитата из этой книги? Кацуки мотает головой. Изуку, широко улыбнувшись, раскрывает книгу и принимается ее быстро перелистывать, бормоча при этом: — Я «Норвежский лес» несколько раз перечитывал. И каждый раз новые эмоции испытывал… Так, где же она? А, вот, нашел. Знаешь, как Исида сказала про любовь? — сделав глубокий вдох, Изуку читает чуть приглушенным голосом: — «Это естественно, влюбившись в кого-то, отдаваться этому целиком. Я так считаю. Это ведь тоже один из обликов душевности…». По спине Кацуки пробегают мурашки не только от голоса Изуку, который словно щекочет изнутри, заставляет кровь вскипеть в жилах. Но и из-за слов, что вливаются в него. Он во все глаза смотрит на него. За прошедшую неделю Изуку слишком часто говорил о любви. И, пусть это были лишь цитаты из книг, Кацуки это кажется слишком странным. Он чувствует, как по щекам ползет предательский румянец. Изуку выглядывает из-под книги и тихо спрашивает: — Каччан, а если бы ты влюбился в кого-нибудь… — Кацуки не может оторвать взгляд от его глаз, они словно гипнотизируют. Сердце гулко стучит в ушах в унисон словам: — …Ты бы отдался целиком этому чувству? — Н-не знаю, — как Кацуки не старается говорить уверенно и непринужденно, голос подводит его и понижается, срывается на хрип. — Что за глупые вопросы, придурок? Он слышит тихий шорох. Изуку двигается ближе, откладывает в сторону книгу на противоположный край кровати. Комкает в кулаке покрывало, на котором лежит. — А я бы отдался целиком, — все внутри сжимается, а дыхание перехватывает на мгновение. Рука наощупь находит чужую. В наступившей тишине отчетливо слышно бешеное сердцебиение Кацуки. Изуку сжимает вспотевшие и горячие пальцы, переплетает их со своими в крепкий замок. Кацуки во все глаза смотрит на него. Каждый волосок на его теле встает дыбом, когда он видит совершенно незнакомое выражение во взгляде. Именно так и должен смотреть влюбленный человек на предмет своей любви — как всегда казалось Кацуки, как он хотел бы смотреть на Изуку. Но не решался. Кацуки невольно отодвигается назад и оказывается на самом краю кровати. Чуть было не падает вниз на пол, но Изуку подается вперед, хватает свободной рукой за плечо и тянет на себя. Их лица оказываются в сантиметре друг от друга, в миллиметре, а потом и это до смешного крохотное расстояние сокращается до нуля. Изуку выдыхает, опалив задрожавшие губы, и накрывает их поцелуем. Реальным. Настоящим. Не приснившимся. Кацуки не чувствует под собой поверхности кровати, ему кажется, что он парит в воздухе. Изуку слегка сминает его губы и крепче сжимает руку. По телу пробегают мурашки, и Кацуки невольно застывает, стоит ему осознать происходящее. Изуку целует его. Изуку держит его за руку. И до этого практически признался в любви. Теперь все слова Изуку, казавшиеся бредом или простым цитированием, обретают совершенно иной смысл. Кацуки с шумом втягивает воздух носом и отвечает на поцелуй, подавшись вперед. В голове пульсирует мысль, распаляющая чувства, заставляющая сердце бешено забиться в груди. Изуку тоже любит его, Изуку тоже, тоже, тоже… Все эмоции, что Кацуки усердно прятал в глубине души и никогда не показывал, стремительно вырываются наружу, как цунами. Он высвобождает руку и решительно притягивает Изуку к себе, обняв за талию. Изуку выдыхает ему в губы, удивившись подобному действию. Но не отстраняется, пальцы скользят по ткани рубашки, рисуя невидимые узоры. По спине стекает капля будто раскаленного пота. Становится трудно дышать. Кацуки отрывается от губ на мгновение и заглядывает ему в лицо. Очки запотевают из-за жара разгоряченных тел. Они смотрят друг на друга, тяжело и глубоко дыша. Но молчат, никто не может собраться с мыслями и произнести хотя бы слово. — Ты… — наконец выдавливает из себя Кацуки. — Я?.. — эхом повторяет Изуку. С очков медленно сползает мутная пелена, но его глаз все еще не видно. Повинуясь внутреннему инстинкту, Кацуки хватается за дужку и снимает их с Изуку. Зеленые глаза недоуменно смотрят на него, часто-часто моргают. — Что ты делаешь? — еле заметное движение губ. — Я… нравлюсь тебе, что ли? — игнорирует Кацуки последний вопрос. Очки с мягким стуком падают на ковер. Изуку с мгновение никак не реагирует, а потом усмехается уголком рта. — Не совсем так… — В смысле? — хмурит брови Кацуки. Сердце пропускает удар. Изуку двигается еще ближе. Воздух будто пропитывается электричеством, оно, кажется, даже еле различимо потрескивает. Или это собственное сердцебиение, которое слышит Кацуки? Изуку кладет ему на грудь руку и выдыхает практически в губы: — В смысле, я люблю тебя. Мой взор тебя рисует и во сне и будит сердце, спящее во мне … Кацуки широко распахивает глаза, задрожав всем телом. Он понимает, что Изуку вновь процитировал какое-то стихотворение, но почему-то эти слова заставляют его вспомнить приснившийся поцелуй и то, как он удовлетворял себя, представляя его. Кацуки чувствует, как румянец заливает лицо, и теперь кожа будто горит огнем изнутри. Дотронешься — и обожжешься. Но Изуку, совершенно этого не испугавшись, кладет ладонь на пылающую щеку, оглаживает большим пальцем. От взгляда, в котором читается настоящая любовь, все внутри сжимается, а в груди становится нестерпимо горячо. Кацуки сглатывает, ощутив внизу живота приятную истому. Изуку, улыбнувшись, подается вперед и накрывает губы поцелуем. Но совершенно не таким, какой был прежде. Губы немеют от настойчивых касаний, язык проникает в чуть приоткрывшийся рот и проводит по кромке зубов, очерчивая их контур. Кацуки кажется, он падает куда-то вниз, в полной темноте. Поэтому невольно впивается руками в плечи Изуку, словно испугавшись, что на самом деле куда-то упадет. Но он неумело отвечает на горячий поцелуй. Изуку с влажным звуком, показавшимся Кацуки до ужаса пошлым, отстраняется на мгновение, заглядывает ему прямо в глаза и свистящим шепотом спрашивает: — А ты?.. Ты любишь меня? Любишь меня так, как Гамлет любил Офелию?.. Кацуки понятия не имеет, любил Гамлет Офелию или нет. Но все равно отвечает: — Да. Изуку с мгновение смотрит, будто до него не доходит смысл услышанного. Шепотом просит: — П-повтори… Кацуки морщится и чуть не закатывает глаза. Бормочет, еще больше покраснев: — Люблю тебя, идиот. Стоит этим словам сорваться с кончика языка, как Изуку будто набрасывается на него с очередным жарким поцелуем. Кацуки как во сне чувствует, что переворачивается на спину, повинуясь невидимой силе. И в следующее мгновение обнаруживает, что Изуку нависает над ним. Тот сгибает ногу в колене и давит на бедра, заставляя их раздвинуть. Кацуки подчиняется, не отдавая себе отчета в том, что происходит. И тут же перед глазами вспыхивают тысячи искр, когда Изуку касается коленом паха. Кацуки рвано выдыхает в поцелуй, с трудом сдержав стон. Поднимает руки и зарывается пальцами в волосы Изуку, притягивая его ближе к себе. Губы горят огнем, а внизу живота все болезненно скручивается узлом. Изуку убирает колено, и тут же пах накрывает ладонь, чуть сжавшая пульсирующий бугорок. Кацуки широко распахивает глаза, и из груди вырывается сдавленный стон. — Х-хочешь? — с заметным волнением в голосе шепчет в его губы Изуку, чуть отстранившись. Между ними протягивается прозрачная ниточка слюны. Кацуки ее тут же рвет, облизав губы. — Хочу, — хрипит он, чувствуя, как жар пробегает по всему телу от низа живота. И терпеть становится мучительно. Изуку не нужно повторять дважды. Он завлекает его в очередной поцелуй, а пальцами скользит по ремню, пытаясь расстегнуть его одной рукой. У него ничего не получается. Прикосновения лишь сильнее распаляют желание. Кацуки, промычав в губы, опускает руки и сам расстегивает ремень, звякает металлическая бляшка, упавшая на кровать. Кацуки уже мысленно дрожит, представляя, как пальцы Изуку оттягивают резинку трусов и касаются возбужденной плоти. Но тот приподнимается, разрывая поцелуй. Стягивает с себя пиджак и бросает в сторону. Кацуки тяжело дышит, глядя на него снизу вверх. Его живот быстро вздымается и опускается. Изуку опускается и проводит рукой по линии пуговиц. Их взгляды пересекаются, и сквозь все тело будто проходит электрический разряд. Пот каплями выступает на лбу, и Кацуки, не без помощи Изуку, тоже избавляется от пиджака. Изуку вновь опускается и заглядывает в глаза Кацуки. Ладонь поглаживает пах, и Кацуки, сгорая от желания, невольно приподнимает бедра. Мозг плавится, дышать становится все сложнее и сложнее. Они молча смотрят друг на друга, не решаясь на действия. Наконец, Изуку приоткрывает рот, прохрипев: — Каччан, свет моей жизни… огонь моих… Он не договаривает. Кацуки, не в силах больше терпеть, притягивает Изуку к себе. И судорожно, горячо целует. Как же бесит, что даже сейчас, в такой момент, этот придурок способен вспомнить чертову цитату из такой же чертовой книги, когда он, Кацуки, едва ли отдает себе отчет в том, кто он и где он. Чуть не теряет голову от желания. Перед глазами на мгновение темнеет, а потом мир вспыхивает яркими красками, когда чужие пальцы нежно обхватывают его член. С губ срывается протяжный не то стон, не то скулеж, и дрожь пробегает по всему телу. Большой палец оглаживает влажную от естественной смазки головку, и Кацуки окончательно сносит крышу. Он толкается бедрами в руку, судорожно дышит, сопит, кусает то свои, то чужие губы. — Грех мой… — шепчет в поцелуй Изуку. — Ты… можешь… заткнуться?.. — хрипло спрашивает Кацуки, запрокинув голову. — Давай б-быстрее… Изуку оставляет поцелуи-бабочки на изгибе его шеи, заставив мурашки пробежать по распаленной коже. Осторожно берет Кацуки за руку и кладет ее поверх своего возбужденного члена, который обтягивает ткань школьных брюк. — Грех мой, душа моя… — шепчет он ему в шею. — Каччан… Кацуки больше мешает, чем помогает расстегнуть ремень на брюках. Изуку не терпеливо кусает губы, его живот быстро поднимается и опускается при каждом вдохе. А потом он жмурится и трется носом о грудь Кацуки. Пальцы скользят по влажному, горячему члену, возбуждают его самого еще больше. Кацуки впервые осознает, как приятно, до одури приятно видеть, что твои прикосновения доставляют ни с чем несравнимое удовольствие твоему любимому человеку — тот хмурит брови, краснеет, шепчет сбивчиво твое имя. Кацуки свободной рукой гладит Изуку по покрывшейся испариной шее. Низ живота сводит судорогой. Кацуки впивается в чуть припухшие губы. Еще несколько рваных движений, и он с хриплым, гортанным стоном кончает. На оголенную кожу каплями стекает собственная горячая сперма. Он точно перепачкает всю школьную форму, но именно в сейчас это последнее, о чем он может и хочет думать. Тяжело дыша, Кацуки медленно открывает глаза, которые застилает пелена удовольствия. Мелкая дрожь бьет его тело. Над собой он видит лицо Изуку, который оставляет влажный поцелуй на щеке. И потом толкается в его замершую руку. Недавний оргазм вызывает в душе внезапный прилив нежности, и Кацуки принимается почти невесомо, чуть ли не щекоча, ласкать член Изуку, заставив того заскулить в шею. «Как же люблю… люблю, — проносится в мыслях, и в груди опять вспыхивает пожар. — Пускай, как гребаный Гамлет свою Офе-как-ее-там…» Изуку, застонав, кончает через несколько мгновений. Обессиленно падает на кровать рядом, перевернувшись на спину. Они молча лежат, пытаясь привести чувства в порядок, восстановить сбитое дыхание. Кацуки смотрит прямо на потолок, пытаясь понять, что только что произошло. Первое — его чувства к Изуку взаимны, и при этой мысли сердце пропускает радостный удар. Второе — он подрочил Изуку, а Изуку ему. Кацуки выдыхает, произошедшее никак не укладывается в голове. Слишком безумно, чтобы быть правдой. Но слишком реальны ощущения и прикосновения, еще сохранившие свои следы на неостывшей коже. — Каччан, — тихо зовет его Изуку, и Кацуки тут же поворачивает к нему голову. — Слушай, то что произошло… — он густо краснеет. Кацуки скользит по нему взглядом — взъерошенные волосы, на половину расстегнутые пуговицы рубашки, заляпанной белесыми пятнами, приспущенные штаны — и обнаруживает в себе непривычное желание обнять его и прижать к себе. Покрыть щеки поцелуями-бабочками и не выпускать никогда. Сглотнув, Кацуки сжимает руку в кулак, смутившись своих чувств. — Не подумай, что я специально спланировал или типа того… — оправдывается Изуку, а глаза так и бегают из стороны в сторону. Так что Кацуки понимает, что все было как раз-таки наоборот. Но он решает сделать вид, что верит ему. Не замечает, как губы растягиваются в улыбку. — Угу, — отзывается он. Кашлянув, Кацуки решается спросить: — А как давно ты… — он замолкает, замявшись. До этого ему с относительной легкостью удалось произнести «люблю», но сейчас оно словно застревает в горле, будто это рыбная косточка. — Как давно люблю тебя? — договаривает за него Изуку. Кацуки молча кивает. — Ну… — задумывается он. — С начала этого учебного года. Мы очень редко виделись, когда учились в средней школе. Но когда пошли в одну старшую школу, я понял, что именно тебя мне не хватало все это время. — Разлука может распалить любовь, в тени души остывшую. Один лишь ты способен разделить губительную страсть, во мне ожившую… — Изуку подается вперед и касается щеки, с нежностью огладив ее большим пальцем. — А ты когда влюбился в меня, а, Каччан? Кацуки поджимает губы и хмурится. Ему совершенно не хочется признаваться в том, что он влюбился в Изуку еще в средней школе. И за все это время так и не решился сделать первый шаг. Кацуки краснеет и с нарочитой небрежностью бросает: — Да тоже в старшей. Изуку усмехается уголком рта и целует его в щеку. Кацуки чувствует себя неловко и непривычно от таких нежностей. Но не отстраняется. Он тут же переводит тему: — А те стихи… — начинает Кацуки. Изуку с любопытством прислушивается. — Это ты так пытался мне признаться, что ли? Изуку кивает несколько раз и прижимается к боку Кацуки. Переплетает пальцы в крепкий замочек. — Наконец-то до тебя дошло. Нет, я сначала хотел сказать об этом прямо… — Кацуки догадывается, что Изуку имеет в виду самый первый день их подготовки к экзаменам. — Но не смог. Я, конечно, и не думал, что ты сразу поймешь, но, чтобы так, до самого конца… — он издает беззлобный смешок, который выводит Кацуки из себя. Он мгновенно вспыхивает и фыркает презрительно: — Да черт тебя знает, что ты там лопочешь! Постоянно же цитируешь этих, своих… — …Шекспира, Басё, Ки-но Томори… — договаривает за него Изуку. Кацуки лишь закатывает глаза. И зачем Изуку называет их имена, если он все равно никого не запомнит? — Ну да, эти. Я думал, что ты просто так… «Возможно, стоит почитать этих его… черт, опять забыл, как их зовут, — думает Кацуки. — Чтобы не выглядеть полным идиотом, как сейчас…» Изуку вздыхает и прижимается еще крепче. Обнимает за пояс и кладет голову на грудь. Прислушивается, прикрыв глаза, к сердцебиению Кацуки. — Вот в математике ты хорош, — произносит он после недолго молчания. — А в остальном… Кацуки хватает его за плечи и разворачивает лицом к себе. Почти касается кончиком носа его. И выдыхает прямо в губы: — Я во всем хорош, ясно тебе? Изуку кивает и притягивает его к себе, увлекая в нежный, почти невесомый поцелуй. — Конечно. И сдашь завтрашний экзамен лучше всех, — шепотом добавляет он. Кацуки уже и забыл, что завтра будет первый экзамен по математике. Он морщится и вздыхает: — Сам-то, смотри, не завали его. — Постараюсь… Марашки пробегают, когда Изуку вновь целует его, оглаживая плечи и грудь. Кацуки никогда в жизни еще не был так счастлив, как в этот миг.

📚

Кацуки находит себя в середине списка с результатами за экзамен. Он написал математику из рук вон плохо, потому что во время экзамена не мог сконцентрироваться и собраться. Мыслями он возвращался к событиям, произошедшим накануне. И зажимал изо всех сил рот, чтобы никто не увидел его до ужаса глупую, влюбленную улыбку. Изуку же чуть не прыгает от радости, когда находит себя в самом начале списка. У него еще ни разу не было таких высоких баллов по математике. И он оборачивается, чтобы посмотреть на Кацуки. В его глазах отражается благодарность и искренняя любовь, от которой на душе становится нестерпимо жарко и хорошо. До этого дня Кацуки разозлился бы, что Изуку обошел его, сдал экзамен намного лучше. Но теперь такие мысли даже и не возникают. Какая разница, если в результате его чувства оказались взаимны?