В ночь на 27 апреля

День тяжелым грузом опускается на плечи. Расписание плотное, забитое настолько, что даже приёмы пищи отведены в определенное время. На улице поздний вечер, а если точнее, то уже ночь. Нормальные люди в это время давно спят, видя десятые сны. Хенджин только прилег на свою кровать, ощущая себя обезвоженным овощем. Сил не осталось ни на душ, ни на переодевание. Веки, словно под тяжелым грузом сомкнулись. Ещё немного и он очутится в сказочном царстве Морфея, но окончательно забыться не даёт тихий нежный голос, что зовет его. — Хенджин~а, — так далеко и неразборчиво, словно голос где-то глубоко под толщей воды, — Хенджин~и, надо переодеться, — заботливо, словно мама. Руки́ что-то трепетно, почти невесомо касается. Тепло мурашками расползается по телу, согревая. Хенджин даже не шевелится. Сознание ещё не растворилось в тишине и во мраке, а лишь отстраненно наблюдает за происходящим, словно зритель. Он позволяет себя раздеть. Позволяет вертеть собой как куклой. Позволяет… Ведь это Минхо. Его Минхо. Минхо, который специально остался ради него в Сеуле, в то время как остальные улетели в Японию. Остался в одиночестве ждать его дома, пока он, Хенджин, ходит на закрытые мероприятия. Остался, чтобы Хенджин не был в одиночестве. Остался, чтобы позаботится о нем. Эти мысли невероятным вихрем эмоций кружат сердце, окутывая его теплом. Он улыбается. Легкая, совсем простая, но такая искренняя улыбка. Собрав последние остатки сил, он приоткрывает глаза, чтобы увидеть его. Взгляд размытый. В комнате стоит полумрак, лишь настольная лампа тускло освещает уголок помещения. Минхо сидит напротив, мягко поглаживая пушистые волосы, и смотрит своим прожигающим взглядом, под которым Хенджин начинает гореть. Сердце начинает гореть. Оно бьется сильнее, громче, чтобы Минхо точно его услышал. И Минхо слышит. Он тянется, так медленно, словно в замедленной съёмке, к его лицу, к губам, оставляя на тех легкое прикосновение своих сухих губ. Хенджин облизывается. Минхо ухмыляется довольно и тянется обратно, уже в требовательном поцелуе. Целует настойчиво, но мягко, облизывает верхнюю губу, а затем нежно прикусывает нижнюю. Дыхание сбивается у обоих. Хенджин оживает, словно засохший цветок после дождя, словно Минхо вливает в него свои собственные силы. Он тянется навстречу. Обвивает руками крепкую шею, притягивая ближе, и Минхо укрывает его своим горячим телом, словно покрывало. Жарко. Хенджин готов сгореть под ним. Они не отрываются друг от друга. Лишь ближе жмутся. Минхо властно вторгается языком в нутро, проходясь по небу, сплетаясь в диком танце с другим языком. Хенджин сдаётся первым. Заглушенный скулеж срывается с влажных и покрасневших уст. Воздуха уже катастрофически не хватает, но он не даёт Минхо отстраниться. Сам льнет ближе, разрушаясь, поддаваясь чувствам. Он загнанно хватает воздух ртом в перерывах между и снова целует. Тело пробивает дрожь. Желание заполняет каждую клеточку тела, отдавая электрическими разрядами. Между ними уже искрит и норовит и вовсе сжечь все до тла. И оба к этому готовы. Оба этого хотят. Ласковое касание к шее и Хенджина подбрасывает. Он выгибается навстречу губительным ласкам, пока чужие зубы до боли прикусывают нежную чувствительную кожу, посасывают, оставляя собственнические следы принадлежности. Хенджин — его. Только его. Гортанный стон разрывает тишину комнаты и Минхо выпускает покрасневшую кожу, зализывая. Его хочется всего пометить, покусать, вылизать. Залюбить. И он не сдерживает себя в своих желаниях. Покрывает бархатную кожу поцелуями. Спускается вниз по шее, ведя влажную дорожку языком до выделенных ключиц, легко прикусывая, и спускается ниже. Руками прокладывает себе путь, пересчитывая пальцами ребра и огибая точеные изгибы. Вдыхает сладкий, легкий, естественный аромат родного тела и его ведет. Разум заволокло пеленой вожделения, как густой туман. Минхо сосредотачивается на бархатной коже перед собой, широким мазком языка проходясь по тазобедренной косточке. Сверху слышится скулеж. Бедра подбрасываются выше, норовя получить больше ласки, но у Минхо свои планы. Он поцелуями переходит на мягкие бедра, с жадностью сминает в своих небольших, но сильных ладонях, и наслаждается. Наслаждается упругостью кожи, ее вкусом, и сладкими, тихими, но звонкими стонами. Хенджин плывет от удовольствия. Перед глазами кружится комната, словно он на каруселях. Голова впервые за несколько дней абсолютно пустая, а тело напряжено не от нагрузок, а от сладостной истомы, что пробивает на дрожь. Он наконец позволяет себе отпустить себя. Не сдерживаться. Быть собой. Только с Минхо он может себе это позволить. Из опухших от долгих и голодных поцелуев губ срываются тяжелые вздохи и долгие, гортанные стоны, когда на покрасневшей и влажной головке ощущаются чужие губы. Круговыми движениями язык проходится по головке, собирая вязкие капельки. Минхо не торопиться брать глубже, даже когда чужая рука зарывается в его волосы, грубо сжимая у корней и надавливая на макушку ниже. Он в слепую ищет смазку, шаря рукой по ря́дом стоящей тумбочке у кровати, и быстро находит нужное, распределяя вязкую жидкость по своим пальцам, размазывая. И лишь когда два пальца свободно начинают двигаться внутри, расширяя стеночки, берет в рот до основания, делая вакуум. Хенджин срывается на звонкий протяжный стон, что почти переходит на крик. Он мечется по смятой и влажной от пота постели. Волосы мокрые и липнут к лицу. Тело змеей извивается, выгибаясь так, словно костей и вовсе нет. Он движется навстречу пальцам, желая получить больше, глубже, но лишь разочарованно скулит, когда ощущает пустоту внутри. Вмиг становится пусто, холодно и одиноко, едва ли Минхо отстраняется от его тела, чтобы самому раздеться до конца, смазать свой член в смазке и войти в податливое и нуждающееся в нем нутро. Из горла срывается громкое и протяжное «да», стоит Минхо войти сразу на всю длину и замереть, давая ему привыкнуть. Спустя секунды, темп набирается быстрый и размашистый. Минхо сходит с ума и рычит, стоит лишь опустить взгляд ниже и увидеть, как его член почти до конца выходит из покрасневшей дырочки и тут же полностью скрывается в ней. Зрелище не для слабонервных. Руки крепче сжимают упругие бедра, оставляя покрасневшие следы, и вбивается грубее до отчетливых похотливых шлепков мясистых бедер об округлые, мягкие ягодицы. Хенджин подстраивается под бешеный темп, подаваясь навстречу глубоким толчкам, что каждый раз задевают разбухший чувствительный комочек нервов. Крики сменились на хриплые стоны и тихие мольбы. В уголках глаз скапливается влага, и сто́ит Минхо лечь на него, толкаясь под другим углом, как слезы скатываются по вискам. Руки обнимают за широкую и крепкую спину, на которой так отчетливо перекатываются мышцы, и притягивают ближе на столько, что даже вставшие соски соприкасаются с чужой грудью. Губы в слепую тычутся, ища другие, и находят, впиваясь в нуждающемся поцелуе. Минхо сразу же углубляет его, вторгаясь языком, глубоко так, словно хочет достать до гланд. Поцелуй выходит грязным и пошлым. Слюна течет и смешивается с чужой. Хенджин стонет отчаянно и надрывно, ногтями впиваясь в сильные плечи. Бедра дрожат в судороге. Внизу живота скручивает в сладкой патоке так, словно еще чуть-чуть и там образуется большой взрыв и зарождение новой вселенной. — Господи, Минхо, — последнее, что срывается с истерзанных губ, перед тем как изогнуться ломаной стрелой от простреливающего насквозь наслаждения. Намертво вцепившееся в спину пальцы, до красных полос оставляют отметины, скользя ниже, не в силах отцепиться. Минхо даже и бровью не ведет от острой боли, все свое внимание сосредотачивая на Хенджине и собственном удовольствии. Словно хищник, он вгрызается в шею, и сделав последний глубокий толчок, изливается внутрь, срываясь на гортанный рык. Стеночки еще приятно сжимаются и пульсируют, продлевая сладкое удовольствие. Измотанный, Минхо падает без сил, придавливая Хенджина к постели. Тот и вовсе не подает признаков жизни, кроме тяжелых хриплых вздохов. Требуется время, чтобы окончательно прийти в себя и привести в порядок. До вылета из аэропорта остается пара-тройка часов, чтобы поспать. Хенджин тут же вырубился, не шевелясь и не реагируя на прикосновения Минхо, что приводил его в относительный порядок, а после лег рядом, прижимая к себе расслабленное тело. Одеяло пушистым облаком окутало их, забирая их в царство снов.