Конечно. Ну конечно! Он так и знал! Посреди ночи тихие хрипы за спиной Сатору леденят ему душу. А ещё выводит из себя то, как Сугуру пытается не шуметь и мучительно сглатывает порывы закашляться. Сильнее раздражают только его слова:
— Не надо. Ничего страшного, скоро пройдёт.
Это он в ответ на предложение принести воды. Ага. Полноценный кашель, что перебивает его, явно с ним не согласен и намерен задержаться здесь подольше. И вообще, кого Сугуру хочет провести? Хотя, будем честны, он успешно отнекивался от помощи с тех пор, как почувствовал первые признаки простуды. Но ни секунды больше Сатору не поверит в вот это вот «скоро пройдёт», «ничего страшного» и прочую ерунду.
Ему жутко от этих адских звуков, с которыми Сугуру выворачивает наизнанку свои лёгкие, и, чтобы не подать виду, Сатору цепляется за свою ярость. Она подбрасывает его на кровати, и он, как ужаленный, несётся на кухню. При этом всё же не забыв прикрыть за собой дверь в спальню, чтобы свет и шум не мешали безответственному дуралею, с которым он, увы и ах, живёт.
Сугуру же такой умный – чайник с шипением наполняет вода, бьющая из до предела открытого крана.
Сугуру же за научный подход к лечению простуды – вода внутри ни в чём не повинного чайника, с размаху закинутого на плиту, пытается не шуметь. Словно чувствует настроение Сатору докопаться сейчас до чего угодно.
Сугуру же не будет лечиться бабушкиными методами – банки в шкафу со страхом ютятся друг к другу, когда Годжо тянет к ним свои цепкие, огромные руки, чтобы вытащить на свет чай и сушёную ромашку с мятой и с грохотом швырнуть их на столешницу.
«Если лечить простуду, Сатору, она пройдёт за неделю, а если нет – то за семь дней.»
Ха-ха, как смешно. Застывший мёд, зараза такая, липкой тягучей карамелью пачкает пальцы и не хочет расставаться с ложкой, к которой он прилип. Сатору безжалостно топит его в кипятке. Отрезает от лимона огромные ломти, кидает их в пол-литровую чашку, и в тишине кухни громкий всплеск фанфарами знаменует конец приготовления.
Дурацкий чай для дурацкого Сугуру готов.
И в честь чего он закрывал дверь? Сатору теперь мнётся перед спальней с горячей чашкой в одной руке и с аптечкой в другой. Никакой свет он так и не включал, предпочёл громить кухню в темноте. Разве что избавил Сугуру от своего сердитого пыхтения и грохотания шкафами, пока готовил чай. Да, может он слишком остро реагирует и драматизирует без причины. Но только самую малость! И даже причина есть!
Он жутко бесится на самого себя за то, что был недостаточно настойчивым, слепо положился на благоразумие Сугуру в вопросах его здоровья и позволил пустить всё на самотёк. Сатору прокручивает в голове все свои безуспешные попытки заставить его лечиться, и, кажется, ещё немного, и он тоже засвистит от злости, как вскипевший чайник.
Да чёрта с два он излишне драматизирует! Его злость тут совершенно уместна! Даже жаль, что Сугуру не слышал, как он готовил чай!
К слову, всю её сдувает, сто́ит ему подумать, сколько уже Сугуру болеет, но продолжает исправно ходить в техникум и шляться по улицам. Сегодня будет восьмой день, кажется? А если простуда не прошла за неделю, то что дальше? На этот случай у Сугуру найдётся подходящая поговорка? Или сразу пневмония, бронхит, менингит и смерть? Все эти ужасы точно воплотятся наяву, если не начать что-то делать прямо сейчас. Сатору абсолютно уверен.
Поэтому он телепортируется сквозь закрытую дверь в спальню перед Сугуру, чуть не разлив своё варево прямо на него и стукнувшись пальцами ног о кровать. Матерные слова удаётся удержать в голове.
— Пей, — приказным тоном требует он и протягивает чашку.
Сугуру вздыхает, хочет что-то произнести, но снова заходится кашлем и решает не спорить. Он садится на кровати, опираясь о спинку, и лишь интересуется сиплым голосом между мелкими глотками:
— Мне завтра идти заказывать новую мебель на кухню или она пока цела?
Нет, ну посмотрите на него, он ещё умудряется шутить! Узкая тёплая ладонь шлёпается Сугуру на лоб и тщательно щупает. Но температура его тела – единственное, что не бесит Сатору этой ночью. Кожа совсем не ощущается горячей. Хоть какое-то облегчение.
— Ты завтра никуда не пойдёшь. И вообще никуда не пойдёшь, пока не выздоровеешь.
Сугуру молчит в ответ на это заявление. Сейчас спорить – себе дороже. После чая его раздражённое горло заливают горьким спреем, точным броском метают куда-то на корень языка пастилку от кашля и захлопывают рот. И напоследок резко, быстро, так, что Сугуру не до конца уверен, что́ это вообще было, чмокают в губы. Явно всё ещё раздражённо, но как будто извиняясь за свою вспыльчивость и добавляя нотку заботы в это мимолётное касание.
А от Сугуру, конечно же, никакой благодарности не жди! Вместо того, чтобы покорно лечь спать, он разворачивает одеяло, под которым успел основательно нагреться, влив в себя пол-литра чая, выпускает всё тепло и поднимается с кровати.
— Куда? — неудовольствие Сатору услышал бы даже глухой.
— В туалет, Сатору-у-у. Или твой запрет никуда не ходить распространяется на всё, что за пределами спальни?
Он снова кашляет, пока бродит в темноте по дому, но уже не так измученно. А вернувшись, оставшееся время до утра и вовсе спит спокойно. Сатору же, подремав немного, с первыми лучами солнца разводит бурную деятельность на кухне. Только гораздо тише и спокойнее, чем делал это ночью.
К восьми часам утра дверь спальни остаётся непривычно закрытой, и Сатору приятно удивлён такой послушности.
На кровати он обнаруживает трясущийся кокон из одеяла. Наружу выглядывает только шмыгающий нос. Прочитанное с утра в интернете сводит все мысли Сатору к одной – температура!
— Сугуру, тебе холодно?
Клубок издаёт невнятные и очень удручающие мычания, что Сатору расценивает как «да». Он ложится рядом и обнимает его руками и ногами. Неровные горячие выдохи вырываются из-под угла мягкой одеяльной пещеры и опаляют ему шею.
— Мне надо срочно принять что-то, — сипят оттуда.
— Ах, теперь ты всё же хочешь лечиться? — поддевает его Годжо, но тут же заявляет максимально сурово, — С этого момента мы будем делать, как я скажу.
«Мне конец,» — проносится в голове Сугуру.
Сатору тем временем продолжает:
— Прости, тебе придётся перетерпеть, пока температура поднимается. — он уже намеревается сходить на кухню, чтобы принести Сугуру попить, но тело перед ним в очередной раз дёргается от озноба, и он не может устоять, — Ну, иди сюда.
Сатору подцепляет край одеяла, чтобы юркнуть внутрь, и уже вновь оборачивает свои руки вокруг вздрагивающей спины, как вдруг замечает. И всё сочувствие улетучивается бесследно.
— Какого хрена?
Под одеялом Сугуру лежит полностью одетый, но не в домашнюю одежду, что было бы простительно, а в брюки и рубашку со свитером. Не хватает только пальто и ботинок. Хотел сбежать!
— У меня сегодня дела в техникуме, а потом ещё…
Сатору издаёт рычание напополам с обречённым вздохом.
— Никакого грёбанного техникума!
Звонок в дверь прерывает его сетования об отбитости Сугуру, который явно хочет улизнуть не просто в техникум, а сразу на тот свет.
— Открыто!
Через минуту появившийся в дверях спальни Итадори застаёт Годжо-сенсея верхом на Гето-сенсее. Длинные руки ловко стягивают с последнего одежду, пока бёдра стискивают его бока и надёжно фиксируют на кровати. Гето-сенсей немного упирается, но попытки освободиться из захвата и попытками-то нельзя назвать. Он сопротивляется слишком вяло, и всё действо походило бы на прелюдию, если бы не страдальческое выражение его лица. Хотя это – на что бы Юджи сейчас ни глядел – всё ещё
определённо не то, за чем следует наблюдать посторонним.
Его радостная улыбка, с которой он обычно приветствует сенсеев, чуть стекает вниз и становится неуверенной, брови панически жмутся к потолку, а глаза устремляются в пол. Сукуна в его голове гогочет от детского чувства стыда, охватившего пацана. Итадори резко отворачивается, но не успевает уйти незамеченным.
— А… Э? Юджи-кун? — удивлённо зовёт его осипший голос, а в животе Итадори что-то неприятно обрывается. Не нужно было ему идти искать сенсеев и заявляться прямиком в спальню, куда его не звали. — Да слезь с меня уже, Сатору!
— Итадори!
Тот оборачивается, чтобы увидеть, как Годжо-сенсей спрыгивает с кровати, оставляя своего мужа в одном белье судорожно кутаться в одеяло до самых глаз. Юджи не уверен, с каким выражением сто́ит смотреть на Годжо-сенсея, зачем-то показательно трясущего своими трофеями – мятой одеждой Гето-сенсея. Выпученные глаза, панику в которых пытается притушить робкая улыбка, появляются на его лице машинально.
— Сугуру хотел сбежать в техникум, — решает снизойти до объяснений Годжо-сенсей. — Не в мою смену! Я это заметил и, как видишь, пресёк. И я надеюсь на такой же строгий подход к больному и с твоей стороны, Юджи.
Объяснение выглядит логичным и совершенно невинным, а потому Итадори снова весело улыбается. Сукуна внутри него плюётся и закатывает глаза от этой щенячьей преданности.
— Так точно, сенсей!
— Что?! — слышится голос от кровати. — Мне не нужна сиделка! К тому же Юджи-кун может заразиться.
Сугуру сидит, замотавшись с головой в кокон из одеяла. В спешке получилось плохо укрыться, одеяло скомкалось, и из-под него торчат голени и руки до локтя. Всё это, а также до сих пор бьющий его озноб, прилипшие к лицу спутанные смоляные пряди и красные щеки смягчают и делают чуть ли не забавным его убийственный взгляд, от которого обычно бросает в дрожь всех, на кого он направлен.
— У него внутри король проклятий, Сугу, ему уже ничто не страшно.
— Это правда, — легко смеётся Юджи. — А ещё у меня отличный иммунитет, Гето-сенсей! Я только совсем маленьким болел простудой, а в школе ни разу!
— Я тоже! — так же радостно подхватывает Годжо. — Хотя, быть может, я и маленьким не болел, не помню.
Они как две весёлые собаки, у которых есть лишь одно настроение – вечно приподнятое, добродушно-оптимистичное. Наподобие лабрадоров или золотистых ретриверов. Кажется, сейчас они завиляют хвостами и весело побегут на прогулку. Будут резвиться на улице под солнышком или, скорее, в той мокро-грязной каше, по которой Сугуру вчера шлёпал целый вечер, пока ездил по делам. Ноги в лёгких кроссовках, не ожидавшие, что среди сухой весны небеса разверзнутся потоками снега с дождём, конечно же, промокли насквозь. А Сатору совсем не обязательно знать, что уже и так долго игнорируемую простуду Сугуру усугубил собственноручно, забив на прогноз погоды. Иначе ему точно не жить.
Как бы то ни было, этим двум собакам… то есть Сатору и Юджи-куну явно любая погода по душе. И среди мерзкой слякоти они найдут то, чему можно радоваться. Будут приставать к прохожим и другим, более флегматичным пёселям, чтобы зарядить всех вокруг своим жизнелюбием и передать каждому частичку позитива.
Ну, или у Сугуру едет крыша от температуры.
— Простые смертные вам завидуют, — язвит он.
Его вновь одолевает кашель, и Сатору, позабыв про Юджи, несётся обратно к постели. Он держит Сугуру за руку, убирает прилипшие волосы со лба, протягивает стакан с водой и с нежностью смотрит в лихорадочно блестящие карие глаза.
— Ты хоть не пялься так на них, ну, — урезонивает Сукуна свой сосуд через рот, открывшийся на шее Итадори. — А вообще, выпусти-ка меня, паршивец, мне надо проблеваться.
— Простите.
Итадори хлопает себя по шее и зажимает зубастый рот рукой, но мужчинам нет дела ни до кого вокруг.
Очень странно видеть Годжо-сенсея таким… размеренным? Без его шуточек, улыбки на пол-лица, резких движений, громкого голоса. Он что-то говорит Гето-сенсею, очень тихо и ласково, пока Юджи переминается с ноги на ногу и носками с принтом креветок загибает и разгибает край роскошного пушистого ковра. Он и не намерен подслушивать, просто не знает, чем себя занять и куда пойти.
Впрочем, несмотря на непривычную форму, содержание Годжо-сенсея, кажется, остаётся прежним – Гето-сенсей знакомо фыркает, как делает по сто раз на дню в техникуме, и в шутку показывает средний палец с чуть облупившимся черным лаком. И ещё шипит, когда Годжо-сенсей пытается вытащить из его правой ноздри маленькое кольцо, чтобы «легче дышалось».
Юджи, наконец, находит себе занятие – разобрать лекарства и фрукты, что он принёс в своём рюкзаке. Он разворачивается, чтобы вернуться в прихожую, и не видит, как Годжо-сенсей оставляет на тяжёлых веках Гето-сенсея поцелуи.
— Так, Юджи! — до него снова доносится бодрый голос, переключившийся в свой обычный режим разговора, — пойдём на кухню, я объясню тебе, что делать.
Через некоторое время Сугуру слышит инструкции Сатору, показывающего Юджи десятилитровую кастрюлю с морсом, который обязательно нужно будет влить в Гето-сенсея.
Когда Сугуру оставляют один на один со своей няней, он тут же говорит:
— Юджи, ты не обязан его слушаться. У вас же сегодня только со мной занятия? — дождавшись кивка, он продолжает, — Значит, тебе сто́ит пойти и насладиться выходным. Если Сатору что-то пообещал тебе взамен, я с радостью сделаю это просто так. То, что я болею, не должно быть твоей заботой.
Он закрывает глаза, почувствовав слабость во всем теле после такой длинной речи. И он прав, целый выходной без учёбы, тренировок и проклятий – это редкость, которой не разбрасываются. Но тем не менее Юджи – ну что за прелестный ребёнок – произносит:
— Да мне не сложно посидеть с вами, Гето-сенсей. К тому же я пообещал не только Годжо-сенсею, но и Иэйри-сан проследить, чтобы вы приняли все лекарства.
Юджи улыбается, а в ушах Сугуру это звучит как «пообещал не только Годжо-сенсею, но и Годжо-сенсею», потому что с какой стати Сёко будет беспокоиться насчёт какой-то там жалкой простуды? Хотя её определённо сто́ит поблагодарить за список лекарств. Как и Юджи, который купил их. Сугуру уже открывает рот, но тут Итадори улыбается ещё шире и делится воспоминанием:
— А помните, как вы сидели со мной целую ночь после того, как я проглотил первый палец Сукуны? Боялись, что он мне что-нибудь сделает во сне.
— И ты мне ничем не обязан… — кивает Сугуру.
— Знаю-знаю, я не о том. — Юджи задумывается, ведя взглядом по потолку и склоняет голову на бок. — А ещё как-то раз Нобара так ужасно сломала ногу в пяти местах, что даже с обратной техникой Иэйри-сан она восстанавливалась месяц. А Инумаки-сенпай попал под действие проклятия, из-за которого у него постоянно кровь носом лилась. И вы, и Годжо-сенсей, и даже директор Яга постоянно приходили их проведать. — потупившись и сделав паузу, Юджи кратко и с явным смущением подытоживает, — Сегодня я буду с вами, Гето-сенсей, хотите вы того или нет.
Сугуру понимает, какая невысказанная мысль кроется за его примерами. Они все – одна большая семья. Обитатели жестокого мира шаманства проводят бок о бок уйму времени, и совсем не удивительно, что не только Сугуру с Сатору и Мегуми оказались связаны прочными узами. Конечно, все они порой спорят, ссорятся, даже дерутся, но продолжают вместе тренироваться и неизменно прикрывать друг другу спины во время миссий. И какой бы разношёрстной ни была их семья, в ней всегда есть место поддержке и заботе.
Но сказать такое напрямую, конечно, неловко. Сугуру умиляется словам Юджи. Не без некоторой капли злорадства. Выкуси, Сатору, тебе-то твой безупречный иммунитет никогда не позволит ощутить такую заботу.
— Хорошо, можешь остаться, если хочешь, — соглашается Сугуру и интересуется, — А что Сатору тебе пообещал за это?
— Что сводит меня и Нобару в суши-ресторан на наш выбор.
Сугуру смеётся. Да, Сатору и не нужно болеть, чтобы всегда быть в центре внимания детей.
— Ладно. Но я надеюсь, ты не собираешься сидеть у моей постели весь день – я всё-таки пока не умираю. В гостиной на телевизоре есть фильмы, в шкафу рядом с ним – комиксы и книги. А ещё, — Сугуру точно знает, чем увлечь Юджи, — Сатору купил недавно кучу игр на приставку.
— О, правда можно, Гето-сенсей? А хотите со мной?
— Я бы, честно говоря, прилёг, — Сугуру чувствует, как его мутит, и съезжает на подушки.
Итадори вдруг вспоминает, для чего его, собственно, позвали.
— Ой! Так, я сейчас!
Он тут же наводит суету вокруг Сугуру, которую тот в глубине души считает бесполезной. Ну, подумаешь, кашель, температура да небольшой насморк. Ему нужно отлежаться денёк, а завтра он будет как новенький. Но из уважения к Юджи, со сложным выражением лица смотрящим на градусник и предельно серьёзно отмеряющим какие-то сиропы и порошочки от кашля с гадким вкусом якобы лимона, Сугуру покорно проходит через все стадии лечебного ритуала.
Он с подозрением обнюхивает, но всё же выпивает полчашки жутко сладкой красноватой жижи с ягодами под названием «морс», приготовленной для него заботливым мужем. Еда же в него не лезет совсем, на все предложенные блюда он упрямо мотает головой, и, наконец, ему позволяют лечь поспать.
В конце концов, это даже приятно – быть окружённым заботой.
***
— Ты уверен, что сто́ит его будить?
— Но Иэйри-сан сказала, что строго каждые три часа…
Слышится тяжкий вздох и голос Юджи перебивают:
— Нет, ну почему все симпатичные мужчины в техникуме уже заняты?
Боже, как он умудрился заснуть на занятии? Сугуру пытается пошевелиться, но конечности словно налились свинцом. Вдобавок с пробуждением на виски накатила тупая боль, а глаза даже под ещё закрытыми веками сушит и жжёт. Точно, он не в техникуме, а дома, оставлен болеть под присмотром Юджи и… постойте, а когда успела прийти Нобара?
— Кто, например? — за вопросом Юджи следует тишина, а после его недоуменный голос звучит на грани едва слышного шёпота, — Он ведь наш сенсей…
— И что? Ему ещё и тридцати нет.
Так. Сугуру очень сильно нужно обозначить своё присутствие прямо сейчас, пока он не стал свидетелем каких-то подростковых тайн. Но глаза отказываются открываться – веки слишком тяжёлые, а шевелиться совсем нет сил...
В его голове Масамичи отсеивается из возрастной группы «ещё и тридцати нет», а если не считать их с Сатору, то остаются только Хайбара и Нанами. А разве они заняты? Ну, то есть Сугуру совершенно точно
не предлагает ученице подкатить к кому-то из них. Просто он и сам в средней школе был влюблён в учителя по английскому языку, так что в какой-то степени понимает Кугисаки. Ничего удивительного, что она тоже находит кого-то из своих сенсеев симпатичным.
Сугуру всё так же делает вид, что спит, и, возможно, всё дело в простуде, или же он заразился от Сатору слабостью к слухам и сплетням. Как бы то ни было, он беззастенчиво слушает дальше.
— Возраст тут ни при чём, — тем временем продолжает Юджи. — Просто это неправильно. К тому же ему не нравятся девушки.
Что? Кому не нравятся девушки? Сугуру уже думал, что речь пойдёт о добродушном, открытом, лёгком на подъем Хайбаре, которого порой не отличить от учеников, но сказанное запутало его окончательно.
— Ой, но Годжо же встречался с девушками, пока учился, Иэйри-сан упоминала об этом.
Сугуру оглушительно чихает, едва успев поднести ко рту руку. Сатору наверняка сейчас занят тем же самым. Зрелище, должно быть, уморительное, особенно если он на собрании со старейшинами. Жаль, что из них никто даже не улыбнётся, – этих стариков не развеселишь звуками, похожими на нечто среднее между скрипом старой кровати и мышиным писком.
Разлепив слезящиеся глаза, Сугуру обнаруживает две пары приклеившихся к нему глаз. Юджи виновато моргает, протягивает ему кружку с морсом и градусник и просит для Нобары разрешение остаться поиграть с ним в приставку. Сугуру рассеянно кивает и вдруг понимает, что не одет. Пока он спал, озноб прошёл, а температура перестала расти. Но она всё ещё явно выше нормы, ведь Сугуру жарко, а одеяло во сне было с отвращением отпихнуто куда-то к ногам.
И благодаря этому его неприкрытый пресс оказывается под слишком пристальным взглядом Нобары.
Впрочем, он даже не успевает натянуть одеяло обратно, запаниковать и задуматься о том, что именно
он был предметом их обсуждения. Кугисаки тут же тянет «Здраааасьте, Гето-сенсей», как только замечает, что Сугуру проснулся, но мгновенно теряет к нему интерес. Её внимание переключается на полку со всякими высокотехнологичными приблудами для дома, которые купил Сатору.
Проходит очередной цикл контроля его самочувствия, приёма лекарств, измерения температуры и чтения сообщений от Сатору, который каждые десять минут атакует телефон Юджи вопросами о том, кормит ли он Гето-сенсея, принимает ли тот лекарства и стало ли тому лучше.
К счастью, Сатору не ошибся с выбором няни, ведь любой другой уже послал бы Годжо ко всем чертям. Но Юджи храбрый и стойкий, и их битва легендарна – на каждый глупый стикер от своего сенсея он присылает в ответ три своих.
— Мы немного поиграем ещё, ладно? — спрашивает он у Сугуру, отбирая у Нобары футуристичный шлем для массажа головы и глаз и ставя его назад, а затем подталкивает её к дверям.
Сугуру же только согласно мычит, с радостью вновь проваливаясь в сон. Время от времени он просыпается, чтобы переползти с пропитавшегося по́том места на сухой клочок простыни, и, кажется, слышит тихий голос Мегуми, монотонно раз за разом зачитывающим какой-то список. Но, быть может, ему это только снится.
***
— Вызови ему врача на дом, Годжо, в чём проблема?
Каблучки Сёко часто-часто стучат по пустынным коридорам техникума. Она почти бежит, надеясь, что прилипший к ней Сатору зацепится за кого-нибудь другого и ей удастся смыться. К сожалению, на протяжении всего длинного пути от двери её кабинета до самых торий они не встречают ни одной живой души. Сёко выбивает сигарету из пачки, падая на скамейку автобусной остановки и гадая, куда все провалились. За весь день она столкнулась лишь с Ягой и, к несчастью, с Годжо.
— А вдруг это что-то жутко серьёзное? А они не заметят, поставят неправильный диагноз, не вылечат и тогда… тогда… — брови страдальчески взлетают над повязкой, как только мозг начинает подкидывать картинки безвременной смерти его мужа, и Сатору резко хватает подругу за руку. — Пожалуйста, Сёко? Это будет быстро, а потом я телепортирую тебя прямо домой! Можешь даже выбрать конкретную комнату!
Годжо ни черта не смыслит в упрашивании, ведь Сёко терпеть не может его телепортацию. После них она ещё час ходит с мозгами набекрень и не понимает, что к чему. Эта дезориентированность заставляет её каждый раз отказываться от таких перемещений и выбирать привычные виды транспорта, но сегодня… А вдруг с Гето и правда что-то не так?
«Да всё с ним в порядке!!!» — кричит её интуиция, но Сёко выдыхает дым и как всегда меланхолично произносит:
— Если он здоров, а ты зря меня притащишь, то ты покупаешь мне обеды всю следующую неделю.
Сатору незамедлительно телепортирует их обоих в столовую, в огромную столовую в его с Сугуру доме, а та вдруг кажется очень тесной. Он сразу врезается взглядом в фиолетовые глаза Инумаки, замершего с половником и стаканом над кастрюлей с морсом. Его морсом, приготовленным для Сугуру! Помимо гигантской кастрюли, на столе нет ни единого свободного местечка, всё занято разнообразной едой: гора жареных куриных крылышек, какие-то пироги, укутанная в полотенце посудина с гёдза, рыба с рисом. А ещё бульон с удоном – тоже, между прочим, творение Сатору. И фрукты, много фруктов, разнокалиберных плошек с какими-то закусками, а также домашних, очаровательно неровных рисовых кексов и десяток тарелок по краю стола, в которых положено всего понемногу.
— Явился, — бурчит под нос Маки и разбивает повисшую после прибытия Сатору с Сёко гробовую тишину.
Её слова выводят всех из оцепенения: Инумаки продолжает наливать себе морс, Панда вновь рассказывает о деталях какого-то задания внимательно слушающему Юджи, а Нанами – он-то тут что забыл? – снимает пиджак, вешает его на спинку стула и цепляет палочками гёдза, тихо переговариваясь с Мегуми.
Проскользив по этому неожиданному пиру, глаза Сатору находят его виновника – Сугуру уже поднимается к нему со своего места с радостной улыбкой. Но на его пути вырастает Сёко с единственным вопросом:
— Жалобы?
— Никаких! — тут же отзывается Сугуру. Он выглядит немного бледно и голос звучит скрипуче, поэтому Сёко ощупывает его лоб и разворачивает к свету так, чтобы одним глазом заглянуть в его горло. После чего удовлетворённо кивает. — Спасибо, что пришла, Сёко, присаживайся!
— Семь обедов, Годжо, — напоминает она и направляется к столу.
Сатору машет рукой, как бы говоря «я на всё согласен». Теперь, когда Сугуру появился в поле его зрения, остальное становится неважным. Он и сам трогает ему лоб, держит лицо в ладонях, пристально вглядывается в глаза, щупает пульс. Ему срочно нужно куда-то деть тонны накопившихся за целый день тревог и беспокойств о его здоровье.
— Мне уже гораздо лучше, Сатору, правда, — произносит Сугуру, не пытаясь вывернуться из настойчивых рук, что вертят его, как вздумается. Лишь мягко улыбается.
Сатору скучал по этой улыбке. И так сильно скучал по своему безответственному, но лучшему на свете мужу.
Он всё же находит единственный повод для недовольства – мокрые после душа волосы. И начинает с новой силой сетовать на то, что Сугуру снова заболеет, и, может, всё-таки вызвать другого врача, который на самом деле его осмотрит – гневный взгляд из-под повязки бросается в сторону Сёко – и…
Когда Сатору начинает безапелляционным тоном требовать, чтобы Сугуру лёг обратно в постель, тот просто что-то шепчет ему на ухо. Удивительно, но пары слов хватает, чтобы на оставшуюся часть вечера Годжо успокоился и вёл себя, как радушный хозяин, а не гиперопекающая мать.
Он растерянно смотрит на людей за столом, изредка обозначая своё присутствие парой слов. Сатору даже забыл о своих намерениях следить за тем, чтобы никто не покусился на бульон с удоном, ведь приготовить его было практически непосильной задачей – он же совершенно не умеет это делать, в отличие от Сугуру. Но
все же потратив кучу времени, попыток и продуктов
исключительно ради Сугуру, он смог сотворить нечто съедобное.
Кажется, никогда ещё столько людей не собиралось у них в гостях. Кто-то принёс с собой домашнюю еду – все нахваливают онигири, слепленные Хайбарой, и гёдза, сделанные руками Маки, а кто-то даже готовил прямо тут, на их кухне – Сатору замечает использованную посуду в приоткрытой посудомойке.
Как-то само собой выясняется, что это Мегуми при участии Юджи и Нобары готовил для Сугуру его любимые окономияки. Сатору смотрит на своего ребёнка потрясённо и восхищённо (и ни капли не завидует Сугуру), он совсем не ожидал от этих хмурых бровей и всегда бесстрастных глаз таких проявлений привязанности. Мегуми стойко выдерживает его полный умиления пристальный взгляд, и бурчит о том, что это Юджи пожаловался, что Суг… то есть Гето-сан ничего не ест целый день. А он лишь справедливо предположил, что причиной тому является несъедобная еда, которую приготовил Годжо – слышится возмущённый вздох, – поэтому и решил помочь. Только и всего.
Сатору кивает на все его слова с понимающей улыбкой, но не особо им верит. Ах, эти подростки, и особенно подросток Мегуми! Никогда не признаются в своих истинных чувствах и мотивах. А вот Сатору не собирается ничего скрывать. Нет ничего постыдного в том, что он просто до ужаса растрогался от того, насколько же Сугуру
любим. Стоило тому слечь на денёк с температурой, как свершилось невозможное – у всех в плотном и довольно хаотичном графике образовалось время для того, чтобы навестить его. Сатору поворачивается, чтобы взглянуть на мужа как раз вовремя, когда тот, с удовольствием прикончив тарелку бульона с удоном после целого дня голодания, оставляет в уголке его губ быстрый поцелуй в благодарность.
Так что да, Сатору взрослый и не стыдится того, что расчувствовался, и ему совсем не нужно прятать едва заметные, сентиментальные слезы. Для этой цели у него есть повязка. А то, что он начинает вдруг много болтать по поводу и без – так это не потому, что он пытается скрыть свою впечатлительную натуру, а из-за того, что он слишком долго молчал. Да.
Ближе к ночи их спонтанные посиделки заканчиваются, все расходятся, и даже Мегуми не хочет остаться дома, а спешит в общежитие вместе с друзьями. И как только за ним, Юджи и Нобарой закрывается дверь, а Сугуру остаётся наедине с Сатору, последний тут же заявляет:
— Я хорошо себя вёл.
«И заслужил обещанную награду,» — добавляет он про себя.
— Пожалуй, даже очень! — смеётся Сугуру и ахает, как только его подхватывают на руки и за секунду перемещают в спальню.
Сугуру же такой красивый – руки Сатору укладывают его на кровать и уже подныривают под футболку.
У Сугуру же такое горячее тело – и Сатору знает, что температура вообще ни при чем. Та уже пришла в норму, но кровь всё равно вскипает в его жилах, сто́ит ему прижаться к коже Сугуру.
Сугуру же не победить какой-то там жалкой простудой – Сатору с предвкушением проводит носом по его шее, вдыхая любимый запах и чувствуя, как дёргается кадык под его губами.
Неплохо бы сходить в душ, ведь он так и не дошёл до него, как вернулся домой. Но чтобы доставить Сугуру удовольствие, для начала можно обойтись ртом и руками – а те у него всегда чистые, – а уж потом позаботиться обо всем остальном.
— Не забудь… ах… поблагодарить Юджи за то, что он сидел тут целый день… — напоминает Сугуру между поцелуями.
Сатору согласно мычит, с трудом, но все же отрываясь от него и произнося:
— И Мегуми! — его лицо озаряет нежнейшая улыбка, глаза блестят гордостью, как будто говоря «посмотри, какого прекрасного ребёнка мы с тобой воспитали, Сугуру!»
— Мегуми – обязательно, — кивает Сугуру и улыбается с такой же любовью в ответ, — Своими кулинарными навыками он явно пошёл в меня!
Он вскидывает бедра вверх, перекатываясь, меняя их местами и садясь сверху, пока Сатору занят возмущениями по поводу того, как все несправедливо принижают его поварские умения. Лишь когда Сугуру вытягивает его руки над головой и пригвождает их к кровати, он игриво произносит:
— Ты же знаешь правило, Сугу. У кого сопли – тот снизу!
Кувырок – и Сатору снова без особых усилий оказывается сверху, подминая Сугуру под себя.
— А нет у меня уже никаких соплей, — возражает тот, подыгрывая, и скользит пальцами вниз по пуговицам Саторовой рубашки, попутно их расстёгивая. Нижняя её часть заправлена в брюки, и, спустившись до ремня, он вытаскивает её полы, вцепляется в них, тянет Сатору к себе и выдыхает ему в губы, — И все благодаря твоей заботе.
И снова кувырок.
— Это что, «спасибо»? Неужели я дождался? — притворно дуется Сатору и совершает ошибку.
Снова оказавшись уложенным на лопатки, он намеревается продолжить круговорот их тел и ещё раз меняет их местами, не заметив, что кровать под ними почти закончилась. Сугуру, пока летит затылком на тумбочку, видит, как в ужасе распахиваются глаза напротив. Рука Сатору тут же подхватывает его голову, а радужки вмиг вспыхивают ослепляюще голубым – верный признак включившейся бесконечности. Он даже успевает повернуть их набок, и в конце концов они падают на ковёр из пружинящих грибов – творение Сугуру для их мягкого приземления.
Они молча лежат и пялятся друг на друга, пока смех, наконец, не разбирает Сугуру. Он ничего не может поделать, ему не под силу унять хихикание от вида испуганного выражения на любимом лице напротив. И он точно знает, что Сатору сейчас спросит…
— Ты не ушибся?
Как будто Сугуру не сильнейший манипулятор проклятий, а хрупкая принцесса. Его топит нежностью, что таится в этом тревожном вопросе. Он качает головой, кладёт руку на щёку Сатору и поглаживает её, пока беспокойство не исчезает из голубых глаз насовсем. Затем произносит, отсмеявшись:
— Пожалуй, не сегодня. Пойдём спать.
— Я всё равно ещё планировал пойти в душ, — размышляет вслух Сатору. — Но когда я вернусь, то, может, продолжим?..
Сугуру, снова посмеиваясь, перекидывает себя обратно на кровать. И обнаруживает, что Сатору не сдвинулся с места, оставшись лежать на грибах. Лишь вопросительный взгляд смотрит на Сугуру из-под кровати. Он резко сменяется воодушевлённым, а тело Сатору подрывается с места, как только Сугуру, прищурившись, произносит:
— Тогда поторопись.
