Деви убедила себя, что готова встретиться со смертью, что готова отдать свою жизнь и исполнить волю богини. Дралась яростно, не жалея сил, но всё-таки помня о предначертанном злой судьбой, и когда она, пошатнувшись, упала, сбитая с ног жестоким толчком, в голову врезалась мысль: сейчас всё свершится.
Над ней возвышался мужчина, чьего имени Деви не знала; он занёс оружие, и из груди его в тот же миг вырвалось остриё окровавленного меча. С хрипами, кашлем он застыл без движения; лезвие сделало полтора оборота, проворачиваясь в сквозной ране, и человек обмяк, в следующую секунду сброшенный с отвращением наземь.
Взбудораженный кровью, которую только что пролил, Доран выглядел устрашающе с безумным блеском в глазах. Он тотчас шагнул к Деви, поднимая её на руки легко и быстро, и устремился прочь. Ей оставалось надеяться, что всем, кто ей дорог, удалось спастись.
Она находилась в укрытии, пока бой не утих, и в момент, когда знакомые ей фигуры начали возвращаться, Деви потеряла покой, выискивая беспокойным взглядом самое дорогое лицо.
Камал не вернулся с той битвы. Он погиб, защищая своих, и Деви казалось, что с его смертью она сама стала мертва. Скорбь по нему, по любимому человеку, с которым строила планы, с которым не успела разделить счастье, лишила её жизненных сил, и от Деви осталась лишь тень.
Её поддерживал Доран, который тоже проживал острый приступ страданий, тоски по погибшему другу, и это связало их прочной невидимой нитью, сблизило, неизбежно толкая на безрассудное — они не могли иначе. Разговоры о Камале, беззвучные рыдания Деви, его утешающие объятия… Отчаянный поцелуй… Стыд от осознания содеянного… И вновь поцелуй, снова и снова, не знающий пресыщения, успокоения, благоразумного объяснения. Они виделись по возможности, и эти тайные свидания, полные слёз, тоски и неправильной, непростительной страсти вошли в привычку, потому что вдвоём было легче.
Доран не заговаривал напрямую о её связи с Камалом, хотя она понимала, что ему обо всём известно. Деви видела, что Доран привязывается к ней, и тяжесть его невысказанных слов тоже причиняла ей непомерную боль.
В очередную тайную встречу Доран, сидя на краю постели, привлёк Деви встать у него между ног, и, осыпая её шею и грудь поцелуями, вдруг замер.
Выдохнул в кожу, не поднимая глаз:
— Камал очень тебя любил.
Он всё же это сказал… Говорил тихо, но Деви всё равно разобрала каждое слово, будто слух сам цеплялся за любимое имя:
— Камал?..
— Он был достойным человеком. Лучшим из всех, кого я когда-либо знал.
— Прекрати…
— И это он должен сейчас быть здесь, а не я.
— Хватит! Пусти!
Доран стиснул её в крепких объятиях, не позволяя выбраться, и, вжавшись лицом ей в шею, горячо прошептал:
— Я виноват перед ним.
Крупные, горькие слёзы покатились по её щекам.
— Я виноват. Но не ты.
— Доран, прошу тебя…
Он не выпускал Деви, сдерживая её истерику, но и не щадил, спрашивая без милосердия, заставляя ворошить воспоминания.
— Ты любила его?
Деви выдохнула, ощущая, как к горлу подступает ком:
— Люблю до сих пор…
Он поджал губы, задумчиво пробормотав:
— Хорошо… Я никогда не любил. Не знаю, любил ли меня кто-то, но это не имеет значения.
— К чему ты…
Доран перебил:
— Ты можешь мне доверять. Я на твоей стороне, теперь и всегда.
Глаза застелила мутная пелена:
— Почему?..
— Потому что я пообещал. Потому что… хочу быть на твоей стороне. Потому что…
— Доран…
— Мы с тобой чувствуем одно и то же.
С новой силой хлынули слёзы, и сколько бы Доран ни вытирал её влажные щёки — меньше не становилось, но он шептал:
— Это навсегда с нами, внутри…
Он провёл ладонью ниже, к её груди, где неистово колотилось сердце, и произнёс:
— Вот здесь.
У Деви потемнело в глазах от душевной боли, которая ощущалась, как физическая, самая настоящая, нестерпимая, и она рухнула в его объятия, потому что ноги отказались её держать. Доран с готовностью поймал её, бережно усаживая к себе на колени, и заговорил тихо-тихо, как если бы желал убаюкать, утешить:
— Ты знаешь это не хуже меня…
— Что же мне делать, Доран?
Слабость парализовала всё тело, и Деви повисла на Доране, зажмурившись из-за разъедающей душу печали и всепоглощающего стыда.
Доран аккуратно уложил её на простыни, но Деви не расцепила объятий, и он сказал:
— Я не знал, есть ли у меня сердце. Но сейчас знаю, что есть, потому что оно болит.
И Деви, сражённая горем, не раздумывая, притянула Дорана, принимая, вынуждая лечь рядом. Он расположился сбоку, уткнувшись лицом в висок, стискивая ладонью её плечо.
— Я уйду, если пожелаешь…
Деви обняла его изо всех сил, боясь, что он правда исчезнет, и робко произнесла:
— Нет… Останься.
Доран прижался крепко-крепко, и Деви, всхлипывая, гладила его спину, нервно скользя ладонями от лопаток до поясницы, вдыхая его запах, пропуская через себя, страшно желая забыться, отвлечься, но близость его огромного, мощного тела заставляла её гореть. Она страдала, обвиняя себя за эту слабость, за непростительное поведение, оскверняющее любовь к человеку, который отдал свою жизнь, чтобы сберечь Деви.
Доран провёл рукой выше и достиг головы, вплетая пальцы в длинные волосы, оттягивая их так, чтобы Деви открыла шею. Только она подчинилась — Доран тут же впился влажным, жадным, немного болезненным поцелуем, но Деви словно было нужно именно так, и она вдавила ногти в широкие плечи, прижимая ближе, крепче к себе.
Она не знала поцелуев от других мужчин кроме Камала, который всегда ласкал её чувственно, едва сдерживаясь, стараясь быть нежным, стараясь не пугать своей страстью, но Доран целовал совершенно иначе. Страдания от утраты перемешались с его темпераментом, делая Дорана взвинченным, бесконтрольным, как пламя, сжигающее до тла. Он сдавливал её в сильных руках, целуя так пылко, словно одержим каждым демоном, но Деви его не отталкивала — лишь судорожно вздыхала и желала ещё. Он втягивал кожу в рот, посасывая, облизывая шею, пока та не стала горячей и мокрой с обеих сторон, и только потом приподнялся.
Запыхавшиеся и обезумевшие, они смотрели друг на друга во все глаза, и Деви, оплакивая свою совесть, прошептала:
— Я мечтала… быть с ним всегда… Я так много не успела ему сказать…
Доран несколько раз кивнул, медленно, словно действительно понимал, разделял её муки, и приник к губам, целуя по-прежнему настойчиво и требовательно, но уже более аккуратно, и Деви обвила его тело руками, отвечая на поцелуй. В это мгновение Доран был ей искренне необходим; без него в океане боли она бы не справилась, хотя Доран не мог избавить её от мучений, но тонуть вместе, прижавшись тесно друг к другу, захлёбываясь волнами из слёз — уже не так страшно. Нечто толкало их, влекло, бросало к этому, и не было в их поцелуе чего-то нечестного, лживого — чистый, прозрачный порыв, состоящий из обречённой страсти разбитых сердец. Внутри Деви было много любви, и хотя она предназначалась другому мужчине, Деви тратила её без жалости, направляя каждое чувство на
этого человека, который страдал вместе с ней и, кажется, тоже любил, вопреки всяким словам.
Деви не хотелось сбегать или прятаться; она позволила этой лихорадочной страсти, этому бездумному порыву себя захватить, и когда Доран целовал её, заставляя почти задыхаться от беспощадного, нервного напряжения, Деви цеплялась за него, как цепляются за выступ скалы, чтобы не сорваться в пропасть. Она нуждалась в человеческой теплоте, способной согреть, но Доран давал многократно больше — и
сжигал её своим натиском, испепеляя с такой силой, что даже опечаленный горем рассудок тлел. Общая боль лишила их равновесия, сковала разум, вытолкнула здравомыслие вовне, и остались только они — с оголёнными нервами, беззащитные и отчаянные, оттого бесстрашные.
Её движения были рваными и резкими, когда Деви, охваченная дрожью, начала его раздевать. Слёзы не прекращались, стекая по скулам, и Доран ей виделся словно в тумане, окутанный полумраком, такой же одурманенный, как и она сама.
Он отшвырнул верхнюю одежду, оставаясь лишь в штанах, вновь припадая с десятком поцелуев к её лицу, сцеловывая слёзы пылко и бережно, будто желал унять чувство вины. Деви коснулась обнажённой рельефной спины, тут же раздвигая ноги пошире, и Доран лёг на неё, вдавливая своим весом в постель. Тяжёлый, широкий и твёрдый, горячий мужчина, который раньше вызывал страх, сейчас не внушал ничего, кроме непреодолимого желания стать ближе, влечения, жадного не от похоти, но от стремления почувствовать что-то хорошее. Она доверилась ему, ощущая магнетическое притяжение, беспокойное, неправильное и запретное, и волнение, пронизывающее каждую клетку, заставляло её подчиняться, сдаваться, жарко целовать в ответ, всхлипывать и опять — целовать. Его ладони, горячие и большие, блуждали по телу, повторяя каждый изгиб, стягивая сперва топ, затем юбку, и каждое действие Доран сопровождал поцелуями, оставляя на коже мокрый темнеющий след.
Деви следила, как он ласкал её груди, как прошёлся поцелуями по трепещущему животу, как устроился между бёдер лицом и закинул её ноги себе на плечи. С первым движением языка внешний мир перестал существовать; шелест листвы за окном был беззвучен, вечерняя прохлада не касалась кожи, и даже собственный голос, срывающийся на едва слышные стоны — до слуха не долетал. Доран слегка отстранился, бросая на Деви невменяемый взгляд, погладил нижние губы, раздвигая их, и склонился вновь, целуя мягко, с необыкновенной нежностью.
Душу раздирали противоречивые чувства: Деви хотела бы всего этого с
другим мужчиной, с любимым, которого на этом свете больше не существует, но который жив в её сердце, и любовь которого она ощущает, может, из-за помутившегося рассудка, через касания Дорана. Будто не Доран, а Камал нежен с ней, будто Камал ласкает её между ног, сбривший бороду и усы, остригший длинные волосы, с новоприобретённым шрамом на левой стороне лица. Деви гладила его по голове, пропуская сквозь пальцы волнистые пряди, почти как у Камала, и хотя она не успела увидеть, узнать, какой Камал горячий и нежный в постели, думалось ей — что он вёл бы себя именно так, как Доран сейчас.
Он вскинул взгляд, когда Деви всхлипнула в очередной раз, и прошептал:
— Не плачь… Отпусти…
Деви глубоко вздохнула и выдохнула несколько раз, вытирая слёзы с лица, и опять посмотрела вниз, где Доран, нахмурившись, прислонился лицом к бедру. Его пальцы плавно скользили вдоль влажных складок, пока он глядел на Деви с отчаянной страстью, не моргая, не пряча сияющих глаз.
— Хочешь ещё?
Она кивнула:
— Да…
И он следом приник ртом к нижним губам. Двигал головой неторопливо, медленно и вдумчиво, и Деви дрожала, чуть-чуть выгибаясь, уязвимая из-за чувственных ласк. Он ввёл пальцы, не причиняя боли, но с ощутимым трудом, и снова посмотрел на Деви, спрашивая так, будто не верил происходящему:
— Вы не спали?
Она покачала головой:
— Нет…
Он согнул пальцы в ней и осторожно задвигал рукой, вновь обхватывая ртом нижние губы, втягивая, посасывая ритмично и нежно, и Деви бросило в жар. Доран ласкал её долго, не уставая, но потом вдруг поднялся, укладываясь рядом на спину, и потянул Деви на себя. Растерянная, Деви не сразу сообразила, что именно ей следует сделать, и смущённо взобралась на его бёдра, чувствуя сквозь ткань, как сильно напряжён его член, но Доран её подтолкнул выше:
— Идём сюда.
Она подползла наверх, оказавшись почти на груди, и Доран возбуждённо прошептал:
— Вы-ы-ыше, котёнок… На лицо…
Деви вспыхнула телом; между ног с новой силой возросло возбуждение, и, заведённая и измученная, она сделала, как он велел. Доран надавил ей на бёдра, потому что Деви не решалась сесть, и нежных складок опять коснулся его язык. Доран толкнул язык прямо в неё, аккуратно, но настойчиво приподнимая и опуская Деви, и когда она задвигалась сама, он убрал ладони с её бёдер, проскользив к стопам. Она осторожно насаживалась, вытянув руки вперёд, держась за изголовье кровати, пока Доран поглаживал её пальцы на ногах, сжимая каждый поочерёдно, и эта неожиданная маленькая нежность вызывала в Деви невероятный трепет.
Истощённая всеми чувствами сразу: вожделением, физической слабостью, душевной болью и потребностью ощутить себя в безопасности, она выдохлась, понимая, что бёдра дрожат от движения, и отодвинулась, усаживаясь у Дорана на груди.
Его горячие руки прошлись от колен до ягодиц, и Доран прошептал:
— Устала?
Оробевшая, не привыкшая обсуждать такое ни с кем, Деви смущённо пожала плечами, и он кивнул:
— Ложись.
Она сползла с него, возвращаясь в прежнее положение, и Доран, приподнявшись на локте, впился глубоким, страстным поцелуем, выбивая из Деви сдавленный стон. Он сжал её талию и завёл ладонь ниже, между ног, углубляясь пальцами в мокрые складки, отчего Деви застонала вновь, и Доран, прислонившись к виску, протянул:
— Дорога-а-ая…
Кожа покрылась мурашками от его интонации, и Деви, охваченная необъяснимой потребностью обрести утешение, успокоить истерзанное болью сердце, из страха даже на миг почувствовать себя одинокой в непоправимой беде, прильнула к Дорану, впиваясь таким же жадным, голодным, болючим поцелуем в шею, какими впивался он несколько минут назад. Доран сейчас же на неё навалился, слегка придавив, поощряя кусачие ласки, вздыхая, поглаживая Деви по голове. Они находились в большом нервном потрясении, сведённые с ума преувеличенной жаждой телесного наслаждения, желанием приласкать друг друга, но прежде всего — успокоить самих себя.
Деви шептала:
— Скажи, что ты мой.
Осознавая, что Доран, наверное, скажет что угодно в этот момент, но голос его звучал искренне:
— Да, я твой… Не волнуйся.
Он стянул штаны, скинул их на пол, и Деви, не испытывая отторжения, удивления или возмущения, раздвинула ноги, не думая ни о чём. Доран лёг на неё, тяжёлый, взбудораженный, и его проникновенный взгляд тоже казался прикосновением. Деви обняла его молча, скрывая лицо в изгибе плеча, и он плотно прижался, совершая первый глубокий толчок.
В тишине раздался раздвоенный стон, глухой и надрывный, состоящий из омрачённого счастья, болезни, утраты, не расцветшей любви, и Доран, напрягшись, толкнулся ещё раз, кусая кожу на её плече. Деви не ощущала боли от проникновений, но странное чувство всё же ширилось в ней, нечто вроде восторженного возбуждения, и она упивалась этим блаженством, стараясь отбросить стыд. Они уже делают это, что же теперь страдать?
Всё ощущалось, будто в бреду, хотя оба были трезвы, и слёзы стекали к её ушам, когда Доран шептал, успевая стирать влажный след:
— Дорогая… хорошая… Не плачь…
Он двигался плавно, неразмашисто, нежно, и перед собой она видела уже не чужого мужчину, не постороннего человека, а кого-то родного, того, кто правда её поймёт. Его кожа была горяча, мускулы напряглись, делая корпус твёрдым, словно из стали, и его мощное тело будто закрыло собой её от всего, что причиняло боль. Она искала его ненасытные губы, терзающие и ласкающие одновременно, сгорая под ним в беспощадном огне.
Между бёдер от члена сильно тянуло, потому что Доран входил глубоко, с каждым толчком издавая тихий и страстный вздох. Он вдруг вышел, властно разворачивая Деви набок, к себе спиной, и она не успела опомниться, как он снова проник. Большая ладонь легла на нижние губы, надавливая умело и нежно, и Доран целовал её шею, заставляя внутри полыхать. Он ускорился, двигаясь для неё и себя, и Деви чувствовала, что он сам растворяется в этих объятиях, забывая про всё, лишь бы Деви было сейчас хорошо.
Она вздрогнула, ощущая прилив эйфории, расползающийся между ног, и запрокинула голову, не издав ни звука, догорая в сильных руках. Доран прижался, целуя Деви, тяжело выдыхая, и гладил её, как величайшую драгоценность — жаль она не видела его лица. Стоило ей расслабиться, и Доран вышел, тоже встречая оргазм.
Он не нашёл в себе сил сразу уйти и ещё долго лежал, целуя Деви, смотря на неё, обещая быть рядом, быть верным, и с каждым словом Деви казалось, будто душевная рана действительно способна когда-нибудь затянуться, оставив на сердце несчастный рубец.
***
Не забывай, храни в своём сердце
Шёпотом нежно сказанные слова.
Мы встретимся снова, мы будем вместе,
Но до тех пор — помни меня.
Взглядом, обращённым в небо,
Когда касание ветра обнимет тебя,
И прольётся из глаз твоих светлых
Памяти росчерк — твоя слеза.
