Вообще-то я говорил

До Нико доходит слишком медленно. Возможно даже непростительно долго. А ведь по началу он даже не видит ничего предосудительного. Да, конечно, волоски на коже волей-неволей начинают приподниматься на уровне животных рефлексов, никак не подкрепленных мыслительными процессами, когда мелкий лезет обниматься к Джастину после практически каждой выигранной карты. Но к нему вроде бы как тоже, причем первому, соблюдая все правила субординации, а Джастин просто сидит от него по другую руку в их буткемповском практисе. И тот факт, что мелкий обычно даже после победных официалок не ведет себя столь эмоционально, пока как будто бы не сильно бросается в глаза. Более сознательно шерсть, в смысле волоски, и не только на руках, но и вообще на всем теле начинает подниматься тогда, когда за Ильей намечается тенденция проводить слишком много времени с Неманьей. С его собственным братом, и возможно именно это по-своему триггерит, наконец привлекая внимание к надвигающейся проблеме. Мелкий и раньше довольно часто тискался с Расмусом, но то ли всё же в меньших объемах, то ли с Нильсеном у Нико своя внутренняя субординация, капитан как никак, а здесь — брат, все вот эти вот соревновательные инстинкты. И Илья, которого он не первый и не второй раз обнаруживает буквально в объятиях старшего, когда возвращается из практиса последним и находит занятый диван и этих двоих бутербродом — то мелкого, валяющегося под крылом у Неманьи, то наоборот брата, улегшегося спиной на хрупкие ребра и залипающего в телефон. Конечно, он ничего не говорит прямым текстом — ни брату, потому что тот до сих пор не в курсе об их отношениях, и посвящать его в них он пока не готов, как и кого бы то ни было еще, ни самому Илье — потому что... Да черт его знает, почему. Возможно, он все еще слишком благоговейно относится к этому удивительному ребенку и предъявлять ему за что бы то ни было, кроме пропущенных в плэнт соперников, кажется настолько же предосудительным, насколько предъявлять щенку за то, что он описался от радости в момент прихода хозяина домой. Но так или иначе — с каждой подобной ситуацией кулаки начинают сжиматься все туже, эмаль на зубах протираться все глубже, а чаша терпения наполняться все стремительнее. Для того, чтобы она не просто перелилась, а буквально опрокинулась и перевернулась к херам, оказывается достаточно одного единственного фактора. Чужака. Брат ли, капитан ли, да даже Джастин, в конце концов — это все равно так или иначе уже в той или иной степени близкие люди, которым Нико может бессознательно доверять. На которых может беззвучно рычать, раздувать ноздри, царапать свои ладони, чтобы не отвесить крепкого леща за прикосновение к принадлежащему ему и только ему мальчишке, но все равно понимать, что на самом деле никто из них даже мысли не может иметь о том, чтобы смотреть на Осипова иначе, как на ребенка, за которым нужно приглядывать. Ну и опционально холить и лелеять. Но всё это доверие вообще ни на йоту не распространяется на чужаков, и пусть даже эти чужаки могут быть для самого Ильи ближе, чем некоторые из собственной команды - например чем тот же Алекси, с которым общий язык так и не удалось найти в той степени, в которой Осипову удаётся захватить сердечки всех, приходящих под крыло Расмуса. Но это - всё равно чужак. И Нико не имеет ни малейшего понятия, что там скрывается в темной голове украинца, когда обнаруживает их в коридорах между практисами. Валеру, слишком вальяжно опустившего свою грязную лапу чуть ниже талии Осипова, и Илью, который заискивающе косится снизу вверх с этими своими лукавыми искорками во взгляде и практически упирается подбородком в узнаваемый жёлтый логотип на груди. Илья ощущает неладное буквально с порога, едва распахивает дверь в их с Нико номер, когда Валера растворяется в практисе Нави, а он сам получает своё законное время на отдых. Какое-то нездоровое напряжение вибрирует и ощутимо электризуется в воздухе, и напряжённый взгляд снизу вверх, который он обнаруживает, проходя из импровизированной прихожей непосредственно в саму спальню, лишь подтверждает интуитивное чутье. Нико встречает его сосредоточенным, пронзительным и непривычно холодным взглядом, сидя на краю кровати с широко расставленными ногами и сцепленными в замок ладонями, на которых под слегка загорелой кожей перекатываются набухшие вены, заставляя Илью ощущать прокатывающийся по спине холодок... И одновременно сгущающееся внизу живота опасное тепло, плавно стекающее всё ниже и ниже. Таким Нико он не видел никогда. Наедине, по крайней мере. Во время игры, особенно на сцене, когда Нико особо эмоционален - да, он может быть опасным. Вспыхивающим с одного неудачного выстрела, выкрикивающим нечленораздельную смесь из английского, русского и родного боснийского мата, бьющим кулаками по столу так, что у сидящего рядом Ильи жалобно хрустит клавиатура. Но наедине он всегда преображается до неузнаваемости, становясь абсолютно мягким, как плюшевый мишка, ласковым, заботливым и весёлым, готовым в любую минуту дразнить его своими двусмысленными шутками. Сейчас он выглядит совершенно иначе. Так, что колени дрожат и то и дело пытаются подогнуться, когда Илья всё же сбрасывает с себя кроссовки и проходит вглубь номера, натягивая на лицо самое невозмутимое выражение, насколько это вообще возможно. Он ведь не дурак. Он прекрасно понимает, что сейчас происходит. До последнего не верил, что сработает - что Нико окажется в нужное время в нужном месте, что заглянет в нужный закоулок гостиничного коридора в тот самый момент, когда Валера сам будет немного недоумевать от такого резкого порыва тактильности своего приятеля, который, конечно, всегда ей отличался, но всё же когда они пребывали в непосредственной близости гораздо дольше, а не сейчас, когда им удаётся пересекаться в основном только по чистой случайности на общих турнирах. Но, по всей видимости, крайне ненадёжный план срабатывает просто идеально - и как бы ни дрожали коленки и ни становились ватными пальцы на руках, Илье всё равно удаётся вернуть во взгляд ту самую святую невинность, а губы при этом растянуть в едва заметной ухмылке, которую Нико вряд ли сможет сейчас расценить как победную. - Oh, you're already here! - What. Was. That. - у Нико даже голос меняется - становится более хриплым, жёстким, низким, вибрируя не в глотке, а где-то между рёбрами, пробирая самого Илью до мурашек, волнами растекающихся по рукам и ногам. - What? Game? Yes, I played a bit sloppy, haven't check Heaven before plant, I know, it happens to everyone. - This fucking Ukrainian kid. Why did he touch your ass? - Нико цедит каждое слово отрывисто, будто пытается его прорычать, пока на виске красноречиво пульсирует налившаяся кровью вена. - My ass? What? We were just hugging because we haven't seen each other in a very long time. - Just hugging? He touched your ass and breathed into your hair as you pressed against his chest. Maybe you kissed and you still think that it's okay? А вот здесь главное - всё сделать правильно, потому что Нико набирает правильную, просто идеальную кондицию, но, зная его вспыльчивость, достаточно одного неверного движения, чтобы вместо желаемого результата получить разрушенные отношения и раскол в команде вместе со встающей под угрозу карьерой. Главное - не дать возможности уйти. Приблизиться, вопреки всем покалывающим кожу искрам испепеляющего гнева, которые сейчас исходят от мужчины. Шагнуть ближе, оказаться лицом к лицу почти вплотную, намеренно наклониться, выравниваясь буквально глаза в глаза. - Even if it is true, so what? Кожу на лице внезапно что-то обжигает. Илья даже не сразу понимает, что именно, потому что это ощущается, будто кипяток, которого в номере не может быть по определению, если Нико, конечно, не закипятил к его приходу чайник, которым в отелях не пользуется никогда и никто. И только потом видит ладонь Нико, растираемую его собственными пальцами. Это не какая-то шутливая оплеуха, хотя и их Нико в его отношении никогда себе не позволял, не поднимая на мальчишку руку даже с какими-то невесомыми щелбанами, совершенно нормальными для дружеского общения. Это самая настоящая пощёчина, от которой щека вспыхивает огнем, вызывая моментальный рефлекс схватиться за неё, остудить и закрыться, спрятаться в собственных ладонях. Но Илья сдерживается. Лишь стискивает крепче зубы, пропуская через себя жгучую боль и задирает нос выше, одним этим едва заметным жестом провоцируя - осознанно провоцируя Нико ещё больше. - Fucking slut. I've joked so many times that you're "Shlyuha", but i never thought you're really a slut. Tell me, am I really not enough for you? Kissing with me, fucking with me is not enough for you? - You're too... Soft, you know?.. Наверное, нужно быть самоубийцей, чтобы говорить такое в лицо человеку, чей отпечаток ладони уже горит на твоей щеке, и на чьих скулах желваки гуляют настолько отчётливо, что достаточно одного неверного слова, чтобы вместо ладони навстречу лицу полетел уже кулак, и скорее всего уже не по щеке, а по чуточку вздёрнутому кончику носа со всеми хрустящими вытекающими последствиями. Но Илья отбитый. Наглухо. Он играет не со спичками, он поливает бензином открытое пламя, произнося всё это с демонстративно сожалеющим видом, незаметно вздергивая подбородок ещё чуть выше - будто пытается сработать не на уровне сознательных чужих действий, а подкинуть идей чужому подсознательному, которое почти наверняка сейчас существует максимально раздельно с вспыхнувшим сознанием. Бинго. Идеально, в точку, стопроцентное попадание. Дыхание выбивает из лёгких раньше, чем Илья вообще успевает осознать, что происходит. А когда тело наконец обретает способность сфокусироваться и на собственных ощущениях, и на картинке перед глазами, под спиной обнаруживается прохлада смятого одеяла, перед глазами - лицо Нико, приобретающее практически звериный оскал на идеальном кипельно белом фоне натяжного потолка, а на шее - пальцы. Пальцы, которые сдавливают поверхностные вены, сжимают кадык, практически перекрывают трахею, вынуждая с надрывным хрипом хватать широко раскрытым ртом воздух, которому практически некуда проходить, но дальше... Нико на том самом полубессознательном уровне почти уверен - мальчишка сейчас одумается. Поймёт, как глубоко заблуждался относительно своего ебучего "too soft", забарахтается, пытаясь выбраться из мёртвой хватки, вдавливающей его хрустящими позвонками в матрас, но вместо этого слышит... Стон. Илья, мать его, Осипов стонет под пальцами, которые в этот самый момент оставляют самые настоящие синяки на его тонкой бледной шее. Стонет как последняя блядь - громко, протяжно, хоть и сдавленно по понятным причинам. Стонет на весь воздух, оставшийся в лёгких, запрокидывая голову и впиваясь своими тонкими пальчиками в матрас, вынуждая Нико ненадолго разжимать пальцы - но не от жалости или страха навредить всерьёз, а лишь от обезоруживающего недоумения, которое вообще не сразу догоняет, что происходит. - You... You... God, you're such a whore... You really like it? Okay, I show you my "too soft", if you want it so much. Рука разжимается полностью, позволяя мальчишке дернуться вверх грудной клеткой, с громким, захлёбывающимся звуком впуская в лёгкие порцию кислорода. Нико даже не видит смысла его удерживать. Он сам никуда не денется. Даже не попытается взбрыкнуть и сбежать, и будет покорно лежать, шумно вдыхая и выдыхая, пока ему это позволяют, в ожидании своей участи. И внимательно, сука, слишком жадно наблюдать за тем, как крепкие, жилистые, покрытые тёмными густыми волосками руки развязывают шнурки на спортивных брюках, сходу спуская их до середины бёдер, чтобы ещё через пару секунд уже успевший подняться на чистом адреналине член ткнулся в пухлые губы, с которых срывается сдавленный хрип, когда на хрупкую грудную клетку опускается вес чужого тела. - Open your mouth and take it. Нико говорит... Даже не совсем говорит - натурально рычит диким зверем, но и не думает дожидаться, пока слова возымеют свой эффект - толкается сам, раздвигая тут же поджимающиеся на уровне отработанных рефлексов зубы и пропихивая головку в машинально сжимающееся, еще не готовое к подобной грубости горло, вынуждая давиться, срываться на судорожные порывы неотъемлемого рвотного рефлекса, на подавление которого нужно время и немалые приложенные усилия. Время, которого у Ильи нет от слова совсем. Потому что Нико абсолютно не намерен ждать. Он давит — давит весом своего тела на ребра, не позволяя набрать воздух в легкие, даже если мальчишке каким-то образом удастся попытаться вдохнуть хотя бы носом, давит головкой на корень языка, буквально издеваясь над чужой сверхчувствительностью, которую слишком долго старался уберечь от любого возможного дискомфорта. Это грязно, неэстетично, с какой стороны ни взгляни — это про отвратительно утробно булькающие звуки, с которыми Илья пытается сдержать рвоту, которую Нико совершенно не побрезгует вызвать — в этом у Осипова уже не остается сомнений. Это про слюну, которая вспенивается толкающимся в глотку членом и лезет из уголков растянутых губ, а в какой-то момент, когда мелкий оказывается особенно близок к провалу и давится с судорогой, прокатывающейся по всему телу — кажется, даже идет носом. Это должно быть так дико и мерзко по ощущениям, что здесь просто не может быть места возбуждению, но... Но у Ильи стоит. У Ильи стоит так, что возле пупка, к которому склоняется чуть загнутая к животу головка, собирается лужица смазки, в которую вляпываются крепкие пальцы, с изощренным любопытством ощупывающие пространство за спиной в поисках ответной реакции. И именно это ощущение недвусмысленной липкости, которую не спутать ни с чем, вырывает первое сдавленное шипение сквозь зубы принципиально до этого момента не издающего ни звука Нико. - How can you like it so much? Fucking whore... Come on, take it deeper, I know, you'll like it. Казалось бы, куда глубже, но у Нико все в порядке с фантазией. Возможно, гораздо лучше, чем мог предположить очень зря пожаловавшийся на его чрезмерную мягкость Илья. Воздух неожиданно резким толчком врывается в легкие — глаза практически склеиваются от непривычно густых слез, которые рефлекторно текут практически беспрерывно, когда глотке буквально не дают возможности сомкнуться. Именно поэтому мальчишка даже не сразу понимает, что происходит — только чувствует неожиданную легкость в груди, которую больше не сдавливает весом чужого тела. Но, увы, это облегчение — всего лишь обманка. Секундный перерыв, который Нико берет для того, чтобы развернуться, упираясь коленями по обе стороны от взмокших, слипшихся от слюны и слез волос. - Get yourself ready. Or I'll fuck you just like that, without lube. И как Илья должен ухитриться это сделать — Нико не волнует от слова совсем. Облегчать ему задачу он не планирует никаким образом, а вот усложнять — более чем. Усложнять лишением всякой возможности вдохнуть, сглотнуть или вообще сделать хоть что-то своей глоткой, кроме бессмысленных судорожных сокращений вокруг члена, который больше в нее даже не пытается ритмично толкнуться. Теперь он просто погружается полностью, до конца, до вжимающейся в нос мошонки. Нико не щадит ни в чем. Он входит в раж настолько, что собственная жёсткость начинает заводить, адреналин пульсирует в висках с шумным глухим стуком, и от любого жалобного сдавленного звука, доносящегося откуда-то снизу, яйца поджимаются и, по ощущениям, нахер завязываются узлом. Ему реально не брезгливо. Это какое-то извращённое возбуждение, но черт возьми, у него до боли стоит не столько от тугого горячего ощущения, сдавливающего головку, сколько от всего, что он видит и слышит. От приглушенного его собственными яйцами хныкания, от вида этой мордашки, которая всегда смотрится настолько девственно невинной, а сейчас перемазана соплями, слезами, пенящимися слюнями, покрывающими до сих пор алеющую после его пощёчины щеку. И если тот не выдержит и попрощается с желудочным соком, потому что мальчишка ничего не ел с самого утра - это не собьёт настрой ни на йоту, и его абсолютно ничего не смутит в том, чтобы размазать содержимое вывернутого желудка по и без того липкому лицу. Но Илья держится. Просто каким-то чудом держится, хотя это кажется уже физически невозможным. Будто само безапелляционное указание на то, что ждёт его дальше, не то заставляет собрать в кулак все возможности своего организма, не то наоборот отвлекает, потому что порванная задница любого пугает определённо больше, чем перспектива заблевать себя и своего благоверного. Он даже... Черт возьми, подстраивается. Умудряется пропустить, сдержать все судорожные порывы, не только подкатывающие к горлу, но и прокатывающиеся по всему телу, и сам же запрокидывает голову, находя угол, в котором головка не будет так сильно давить на корень языка, жалобно всхлипывая лишь в те моменты, когда воздух на полном серьёзе подходит к концу, чтобы получить возможность хотя бы уголком рта или залитым слюнями носом втянуть порцию живительного воздуха. Он, блядь, даже реально не просто слышит, он прислушивается к тому, что ему говорят. У Нико брови буквально к линии роста волос поднимаются, когда он видит, как мальчишка, вопреки всему, что происходит в этот момент с его ртом и глоткой, подтягивает заметно дрожащие колени к груди, на ощупь стягивая с себя спортивные брюки и любимые белые боксеры, которые Никола уже не раз просил не снимать перед заходом в душ, испытывая отдельное эстетическое наслаждение от того, как нежно розоватая кожа начинает просвечивать сквозь намокающую ткань. А следом... Блядь, до этого Нико даже сам бы не додумался - тянется руками к своему лицу, но не для того, чтобы оказать хоть какое-то, мало мальское сопротивление, а лишь для того, чтобы... Зачерпнуть пальцами густую жижу из всех естественных жидкостей, скапливающуюся на подбородке под уголками растянутого членом рта, прежде чем протолкнуть их, смазанных таким извращённым образом, в свою задницу. На его счастье - с относительной лёгкостью входят сразу два. Они с Ковачем всё ещё находятся в том условно конфетно-букетном периоде, когда трахаться хочется на каждом углу, в любой позе и в любое время суток. И вчерашний день не является исключением даже несмотря на разгар турнира, а с утра не всегда готовый к раннему сексу на голодный желудок Никола дотрахивает мальчишку своими пальцами в душе, пока тот додрачивает свой ненасытный утренний стояк под горячими струями воды. И Нико об этом тоже прекрасно помнит. И, возможно, именно благодаря этому на глубоко подсознательном уровне не переживает за задницу мелкого, вопрос подготовки которой - скорее формальность, чем жизненная необходимость. Развлечение на несколько минут, в которые Нико с каким-то совершенно извращённым в своей непривычной жестокости удовольствием наблюдает за тем, как мальчишка ерзает, дёргается, пытаясь прижать колени ещё ближе к себе, чтобы втолкнуть в себя свои тонкие пальчики ещё глубже, пока всё это безбожно мешает делать заполняющий глотку член. Это хорошо. Даже очень хорошо. Сама эта поза — такая раскрытая и в то же время по-младенчески милая. Илья хорош в любых — в этом нет сомнения, его великолепно драть раком, оттягивая отросшие пряди светлых волос, его охуенно брать, закинув длинные тонкие ноги себе на плечи, но сейчас вот эта аллюзия на что-то очень детское смотрится просто идеально. Настолько идеально, что дальнейший план едва не проваливается вместе со спущенной в глотку спермой, которая слишком неожиданно подкатывает к самой грани, перейдя за которую обратно пути уже не будет. Благо, у Нико слишком богатый и насыщенный опыт, подкрепленный регулярным повторением и оттачиванием мастерства в последнее время. И только его усилиями он успевает вовремя дернуть себя назад, выскальзывая из измазанного слюной рта с ответным надрывным вздохом расправляющихся заново легких. - Keep yourself open while I fuck you, otherwise I won't let you come at all. Вот ровно так “open”, как мальчишка делает это прямо сейчас на бездумном автоматизме. Прижимая острые коленки к судорожно вздымающейся в жадных вдохах груди и накрывая своими маленькими ладошками ягодицы, чтобы раздвинуть их до предела, показать свою нежно розовую, идеально гладкую и так блядски возбуждающе растянутую, мокрую дырку. Дырку, которую Нико сегодня не собирается одаривать смазкой. Идея Ильи, вспыхнувшая абсолютно спонтанно, ему более чем импонирует. Это достаточно мокро, густо и идеально для того, чтобы проникновение ощущалось буквально на грани. На грани между тугой болью и усиливаемым ей удовольствием. Ровно так же, как для него самого, когда он так же нарочито небрежно собирает шершавыми кончиками пальцев пену со рта мальчишки и размазывает её по своему члену перед тем, как протолкнуть себя внутрь жадно пульсирующих мышц. Горячая тугость обхватывает сильнее чем обычно, когда он буквально выливает в Осипова по половине тюбика смазки, стенки натягивают уздечку, почти причиняя боль, но та тут же растворяется в сводящем мозги до темноты перед глазами удовольствии - отчасти от невыносимо узкой пульсации, в которую попадает чувствительная головка, отчасти - от того, каким жалобным всхлипом отзывается на это проникновение мальчишка, выламывающийся в пояснице так, что ягодицы чуть не выскальзывают из напрочь мокрых ладошек, но те тут же судорожно сжимаются сильнее, помня о назначенном за непослушание наказании. А в том, что Илье мучительно, до физической боли необходимо кончить, нет ни малейшего сомнения. В любой другой ситуации Нико повёл бы себя совершенно иначе. Измазал смазкой всю задницу снаружи и изнутри, щедро облил собственный член, входил бы медленно, настолько, что мелкий сам бы начал скулить и пытаться насадиться глубже. А потом выжидал - долго, пока не станет совсем свободно, с удовольствием переключая на это время внимание на сжатые крошечными напряженными комочками соски, чувствительные до такой степени, что где-то на подкорках Ковача до сих пор записана идея попытаться довести мальчишку до оргазма, не прикасаясь к нему ниже пупка вообще, ограничиваясь лишь мучительно долгим вылизыванием и аккуратным сжиманием зубами сосков. Но сейчас всё абсолютно иначе. Сейчас ни о какой мягкости не может быть и речи. Только секс. Грубый трах, ебля, какие там ещё есть подходящие порнушные эпитеты, которые никогда не сочетались в сознании с образом Ильи - даже когда Нико вполне себе страстно брал его сзади, но сейчас это именно оно. Ни секунды на передышку после того, как яйца шлепаются о взмокшую задницу. Он сразу, сходу толчок за толчком, набирает размашистый темп, без жалости втрахивая мальчишку в скрученные узлом простыни. До горящей от будущих ссадин кожи на спине, до ужасно пошлого мокрого хлюпания в растраханной заднице, до звонких шлепков яиц о ягодицы, на которых остаются процарапанные следы от ногтей самого мальчишки, до последнего цепляющегося за них соскальзывающими пальцами под практически не прекращающийся скулёж - щенячий, ритмично всхлипывающий на каждом толчке. Но этого недостаточно. Почти - да, возбуждение поднимается, нарастает, хотя кажется - куда ещё больше, зудит в яйцах, сводит низ живота, но всё равно как будто застревает где-то совсем рядом, у самого основания члена. Но нужно больше. Одно конкретное действие, которое рванёт окончательно все барьеры. Действие, которое приходит абсолютно спонтанно, когда гудящий от возбуждения и гула надсадных всхлипов мозг внезапно подкидывает картинку - ту самую, в которой мелкий самоуверенно задирается, провоцирует своими "а что если и так", и почти незаметно вздергивает подбородок. Почти - но всё же заметно, и вся суть посыла, который ещё тогда был принят на уровне бессознательном, доходит до самого сознания только сейчас. А в следующее мгновение грубые пальцы сжимаются на вибрирующем от ритмичных вскриков кадыке. Резко, до боли, до почти хрустящих хрящей трахеи, до полностью перекрываемого воздуха без всяких шуток и игривых аллюзий на подобные практики. Наверное, Нико мог бы убивать за тот взгляд, которым отзывается мальчишка, взметывающийся от неожиданности так сильно, что руки всё же выпускают мокрую задницу и беспомощными изломанными крыльями взмывают над его спиной. Это чистое исступление. Тотальная чернота, одним секундным взрывом заполняющая всю радужку и тут же растекающаяся в тени затягивающей её мутной пелены неадекватного, иррационального, но абсолютно испепеляющего в своей силе удовольствия. А в следующее мгновение Нико слепнет сам. Реально на полном серьёзе на несколько секунд слепнет, когда чужие мышцы стискивают его так сильно, что воздух ударом под дых вылетает и из его собственных легких, а где-то на отголосках тактильных ощущений живот окатывает густым горячим теплом, утягивая в неизбежную ответную реакцию, заливающую таким же тягучим жаром всё нутро бьющегося под ним в синхронном оргазме мальчишки. *** - Hey, Ilya... Are you okay? - шершавые пальцы без капли брезгливости вплетаются в мокрые волосы, убирают с лица прилипающие ко лбу и щекам пряди, оглаживают все еще дрожащие, как и все тело после испепеляюще оглушительного оргазма, скулы. Это... нежно. Мягко, заботливо и абсолютно не похоже на все то, что происходило в этот самом гостиничном номере буквально несколько минут тому назад. И от той агрессии, которая держала в вибрирующем напряжении каждую мышцу на по-звериному ощерившемся лице не остается ни следа. На ее место приходит мягкая озабоченность, искреннее волнение, и практически сразу же следом — праведный, но абсолютно шутливый гнев, закладывающийся характерной морщинкой между бровей и отзывающийся звонким, но почти невесомым шлепком по узкому, такому же липкому, как и все остальное тело, плечу, когда взгляд улавливает совершенно довольную улыбку, расплывающуюся до самых ушей на разморенной мордашке. - You fool! You could have just asked me to be tougher, without hugging with this fucking kid! - естественно, Нико понимает, что сейчас произошло в глобальном смысле этого слова. Да, до него доходит непростительно долго, но все же доходит примерно в тот момент, когда Илья скулит как последняя сука, вместо того, чтобы сопротивляться откровенно грубым, даже насильственным действиям в своем отношении. И пусть вначале это какой-то тихий писк подсознания, но постепенно на подкорках картинки сходятся воедино и к тому моменту, как Ковач заставляет мальчишку давиться своим членом, он уже прекрасно понимает, что именно этого от него и хотят. - Actually, I told you. - голос Ильи звучит настолько удовлетворенно мурлыкающе, расслабленно и откровенно, даже слишком нагло счастливо, будто его только что выглаживали, выцеловывали и вылизывали от макушки до кончиков пальцев ног, а не ебали в ссаженное горло и растянутую до свободно вытекающей из нее прямо на одеяло спермы задницу. Проблема в одном — он прав. Очевидное не очевидно, но Илья абсолютно прав — он действительно об этом говорил. Причем даже не один раз, и сейчас, постфактум, Нико не может этого не признать. Несколько раз намекал довольно призрачно, изгибаясь и подставляясь под мало мальскую спонтанную грубость в порыве страсти. Потом пытался подать пример сам, раздразнивая слишком порнушно демонстративными жестами вроде выкручивания своих сосков или звонких шлепков по собственной заднице. Наконец, говорил прямым текстом, предлагая попробовать «что-нибудь новенькое» вроде связывания или легкого удушения — последнее, правда, словами мелкий сформулировать так и не смог, поэтому скорее не говорил, а показывал, старательно прижимая ладонь Ковача к своей шее, пока тот не менее старательно втрахивал его в свою кровать. И все эти намеки, телодвижения и прямые разговоры Нико умудрялся каким-то магическим образом игнорировать, целиком и полностью зацикливаясь на своем видении формата их интимного взаимодействия. Поэтому единственное, что он сейчас как адекватный мужчина и хороший, ну или по крайней мере пытающийся им быть, партнер — это честно признать: - Okay. I admit. The only fool here is me.