Истинный Бог

С заостренной скулы едва ли скривившегося в отвращении лица вниз по щеке стекала густая бордовая кровь, собой оттеняя кожную бледность. Складка, залегшая меж черных бровей, никуда уходить не спешила, как и грязь убитой нечисти, что осела на зернистой фактуре кожаных перчаток. Ловкое движение умелых рук, убранный в кобуру поверх сутаны кольт со стволом, испещренным рунами… И залитое красным поле. Саске, презрительно отшвырнув от себя мертвую и неестественно выгнутую оболочку с зияющей дырой во лбу, миг спустя невольно вздрогнул. Замер. Он ждал. — Святой отец, — со спины горячо и глумливо шепнули на ухо, обхватив бледное горло ладонью с черными когтями на длинных пальцах, — за что так с детками? Позади из густой переливающейся красной энергии, энергии до помутнения в глазах знакомой, явилось нечто и жаркой рукой, скользнув по груди в черном одеянии, властно прижало к себе. От близости с существом по силе равному дьяволу внизу живота Саске потянуло, а после дыхание едва сбилось: губы, наверняка ухмыляющиеся, поцеловали шею. Голова его повернулась лишь слегка, веки, чуть опустившись, взгляд сделали томным. — Они сожрали целое поселение, — тихо ответил Саске, упоенный жаром могущественного тела за спиной. Раздался хриплый едкий смех. Зубы прихватили мочку уха, длинный язык — прошелся по линии челюсти. — На моем счету оно не одно, но гору трупов я собой еще не пополнил. Тебе не совестно? Из груди вырвался полный обреченности выдох, от удовольствия — почти стон. Открылся лоб: голова обескураженно опустилась не плечо позади; губы — смазанно коснулись щеки в надежде затронуть лукавый рот хоть сколько-то. — Никогда не пополнишь, — прикрыв веки, Саске поднял к лицу искусителя руку. — Потому что люблю. Ладонь гулять по телу перестала, а та, что сжимала горло, хватку свою только усилила. — Потому что не хватит силенок, — низко и злобно прорычал голос, обладатель которого в отвращении сморщился, пока удлинившиеся когти обещали проткнуть тонкую кожу шеи. — Глотку тебе вспороть могу хоть сейчас. Саске, едва прикрыв веки, скривил губы от подступающей к горлу тошноты, от грязи, что, поселившись внутри, собой омрачила и сердце, и душу. Проклятье, сделка с дьяволом, которую он не заключал, и муки на века. Муки от того, что был готов воспевать рожденную бездной тварь, пред ней слабеть и от ее нехватки — гибнуть. — Убей, если того желаешь, — ласково шепнул он и расслабился всем телом, выродку сатаны позади себя отдаваясь полностью. Чужая сила, воздух вокруг сделав тяжким, вспыхнула разом. Скорость, с которой Саске оказался вдавленным в пропитанную кровью землю, впечатляла все так же. Волновала багровая, почти материализовавшаяся в три начальных хвоста, энергия, что бесчисленно убитыми еще много столетий назад прожгла и отравила ее насквозь. Перед лицом засияли красным глаза, вертикальный зрачок которых рассек радужку. Светлые волосы, обманчиво облюбованная солнцем кожа и росчерк дьявольских на щеках меток. По три линии с каждой стороны, что собой свидетельствовали о силе, покорить которую никому не было под силу. — Мне твое разрешение ни к чему, — ядовито выплюнули в лицо, пока душили сильные руки, а пространство вокруг сгущалось и звенело, своим давлением обещая в труху стереть кости. — И если возжелаю, ты вспыхнешь по щелчку пальцев. Саске, не боясь ни смерти, ни того, что грехи, всю его суть пропитавшие, обещали ему гореть в аду, бесконечно ощущать, как плавится кожа, как оголяются нервы, кости; как душа, рожденная светлой, под всем этим гнетом кричит и становится только уродливее… сейчас смотрел, замирал и бесконечно восхищался ликом своего личного божества, что вот-вот ему переломит шею. Дрожащие руки в перепачканных черных перчатках потянулись вверх, огладили горящее ненавистью лицо, нырнули к светлым прядям и, в них оставшись, с уходящими силами притянули ближе, когда в попытке насытить легкие воздухом невольно приоткрылся рот. Дьявольские глаза, смотря в смиренные черные, в глаза, в которых вместо страха — одержимость и чувственность, с ужасом выхватили судорожное движение. Руки отпустили вмиг, словно обжегшись, и по обе стороны от разметавшихся черных прядей вспороли пальцами землю. Подальше от хрупкой человеческой шеи. Саске, тут же за голову притянув к груди растерявшегося над ним демона, закашлялся, пока тот, бесконечно напряженный, сильный и до ужаса испуганный, с пульсирующим зрачком упирался лбом в плечо и боялся пошевелиться. Почти убил. Почти лишил жизни единственного из людского рода, кого хотелось оберегать. — Люблю, — настойчиво шепнул Саске севшим голосом на ухо, носом ведя от скулы к виску. — Люблю тебя, Наруто… — поцеловал он мягко и, с подрагивающих рук стянув перчатки и бросив их в сторону, по новой запустил пальцы в слишком мягкие для демонической твари волосы. Трепет, взволнованный вздох, когда носом втянул запах перемешанной с кровью хвои. Неуместная нежность, мягкость; надоедливый бред, так легко льющийся в уши. Наруто приподнялся резко, все так же пылая злобой, и давление, лишь на мгновение стихшее, о себе заявило вновь. — Мне плевать, — прошипел он с отвращением в губы. А после, сверкнув ненавистью глаз, приник с остервенелым животным поцелуем. Губа Саске, клыками разорванная, кровоточить стала в ту же секунду, и поцелуй, даря насыщенный вкус железа, углубился со стороны Учихи, что бесстыдного стона сдержать не сумел. Язык Наруто, властителя огня и ветра, толкаясь в глотку, со страстью, не сравнимой ни с чем, оглаживал язык Саске, его искал и, натыкаясь, как никогда заставлял содрогаться тело, за тысячи лет успевшее возлежать с бесчисленным количеством тел. Тел никчемных, гадких. Наверное, оттого и отрывал каждому после всех действ голову, поистине получая удовольствие лишь от их крови, реками выплескивающейся из разорванных артерий. А это тело… Этот человек. К его ногам могущественный сын преисподней мог бы положить весь мир, попроси он только об этом. Невыносимо… Как минимум — ощущать, как его бледные костлявые пальцы касаются шеи и оттягивают волосы. От губ оторвавшись с растянувшейся меж ними кровавой слюной, огладив потемневшими глазами то, как потемнели глаза чужие, с каким тошнотворным очарованием по лицу растекся румянец… Узумаки ощутил оглушительный звон в ушах. Забилось отравленное сердце, а когда, положив ладонь на чужую вздымающуюся грудь, почувствовал, что сердце в ней тоже бьется и запредельно, так, будто в последний раз, — сдался. — Ненавижу тебя, — приникнув к шее, сокрушенно вымолвил он. Клыки кожу все же проткнули, а руки, спустившись к одежде, ее разорвали с желанием, что в области паха горело нестерпимо. Устремившаяся прочь коловратка, пуговицы. Сутана для них стала ложем, а все оружие, все ножи и единственный верный Учихе револьвер — не мешались совершенно, под резким движением рук сместившись куда-то в стороны. Вкус медовой крови, растирающий в порошок весь дьявольский холод, всю бесчувственность, лишал здравого смысла голову и так нездоровую, а спираль скручивалась, пылала и рождала собой то, к чему рвение, казалось бы, уже давно должно было стихнуть, ибо пресытился. Но не им. Притяжение; сотрясающая пространство вокруг первозданность одного единственного желания — владеть целиком и полностью. Саске, чье тело пробивала насквозь дрожь, чувствуя на своей шее горячий рот, мягкость языка, упивался жаждой, с которой нечистое, но воистину — всемогущее и великое, существо слизывало его кровь. А стоило его раскаленным рукам коснуться напряженной груди, после — живота, подхватить под поясницей и прижать к себе так, будто он, Саске, лишь легкое перышко, — рассудка не стало. Сильное тело он обвил руками, бедрами подался вперед и, ощутив всю твердость чужой эрекции, низко простонал и самозабвенно откинул назад голову, попутно с этим думая, что еще немного, и не выдержит. От звука, приласкавшего слух, от движения бедер, что опоясывающей томной сладостью отдалось внизу живота, Узумаки судорожно вздохнул. Зализав рану, после — языком двинувшись вверх, он прикусил острую челюсть и, на губах ощутив новую порцию крови, крови чужой и грязной, той, что принадлежит тварям потусторонним, ее со злобой и отвращением слизал, очищая и щеку, и скулу. На теле это человека, на Саске — чужая кровь, его испачкавшая… Непозволительное допущение. — Мерзость, — гортанно рыкнул он. — Ты мой, Саске… мой. И капли чужой крови на тебе быть не должно. От услышанного у Саске кругом пошла голова, застучало в висках; жар лихорадочный, неистовый заклубился и мучительно сжался внизу. Мир подернулся пеленой, а чужие губы, вновь примкнувшие к губам, растревожили рану нестерпимой страстью и ее преумножили в сотню раз, когда, оставляя багровые следы, сквозь нетерпеливые покусывания поцеловали шею, ключичную впадину и сами ключицы — острые и тонкие. Но стоило обжечься о холодный металл цепочки, что собой держала массивный христианский крест, ласка прекратилась. Узумаки в рамках когда-то устоявшихся в голове Саске норм сделал нечто непозволительное — сорвал ту с его шеи и, сжав в пальцах, испепелил. И Учиха проследил за этим с безразличием. Богу ведь он уже не поклонялся и за ним не следовал. Ибо Бог у него было один. Тот Бог, что оскалившись, с довольным прищуром оценил покорность и рукой, в которой мгновение назад вспыхнул оберег от всего нечистого, с силой провел по оголенной груди вниз, наслаждаясь гладкостью кожи молодого поджарого тела. Россыпь шрамов от битв с нечистью по-особенному волновала что-то внутри. Однако… ничто не волновало так, как реакция на пальцы, что уверенно проехались по брюкам в области паха. — Вас, священников, раздеть проще простого, — ухмыльнулся Узумаки, а затем разом сорвал излишнюю на теле черную ткань, на дрогнувших ногах оставив лишь массивные берцы. Саске, перед ним откровенный, нагой и раскрасневшийся, смотрел из-под полуопущенных век, и во взгляде его было столько вожделения и жажды, что даже демон, сотворенный в похоти куда более извращенной, сглотнул с робким восхищением. Чернота волос, бровей и ресниц… Бледная кожа, отметины, что на ней осели от шеи до ключиц, следом — рельеф мускул, ребра, с выгнутой спиной лишь больше проявившиеся; острые тазовые косточки, которые нестерпимо захотелось ощутить в собственном рту и… налитый кровью член, от нехватки внимания явно страдающий. С жаркой пульсацией о себе напомнило возбуждение, взгляд Узумаки потемнел бесстыдно, а Саске, протянув руки к обтянутым в черную кожу бедрам, попросил низким голосом: — Сними все это. Наруто, оскалившись, над ним завис и, касаясь его откровенно, ладонью с нажимом ведя от основания вверх, а после — ловя губами тихий стон, прошептал: — Хочешь, я твой приказной тон заглушу более занятным делом? Саске улыбнулся и на грани полного безумия сделал это нагло, смотря глазами в глаза и содрогаясь, потому что Узумаки смотрел в ответ с неподдельным интересом и голодом. — Хочу, — из себя еле выдавил шепот Учиха с почти слезящимися глазами. И он действительно хотел — все и разом, хотел целовать сильное тело, и чтобы это тело — его вколачивало в землю со всей имеющейся мощью, чтобы оно разрывало его кожу зубами, губами — доводило до исступления, чтобы Саске молил. Молился. Ему одному, стоял на коленях, их стирая, и работал ртом, совершая истинное богослужение. И благо все песнопения почти распятого пред Узумаки тела к нему вознеслись в чистом виде, и он, с себя сорвав кроваво-красную шелковую рубашку, явил Саске голый торс с читаемыми кубиками изящного пресса, посреди которого красовалась печать, его бескрайнюю силу хоть как-то сдерживающая. — Я ее с тебя сниму, — пообещал Учиха с блеском почитания, обожания и в общем — фанатичности, заглядывая в алую радужку. — Я для тебя все сделаю, — зашептал он и, ухватившись за сильную шею, приблизился к губам. — Я за тебя умру, — припечатал он и с нежным трепетом едва ли поцеловал, от всего происходящего сходя с ума. У Узумаки перехватило дыхание. Глупая, бессмысленная любовь. Любовь, что его убивала и превращала в безмозглую шавку. Он рыкнул, поцеловал и, выловив болтливый язык, его прикусил мягко, чтобы едва выпустить кровь. Вновь ощутить вкус… Манящий и опьяняющий. — Не умрешь, — с жаркой хрипотцой выдал он, — сделаю так, чтобы за мной вечность бегал и сдыхал от своих поганых человеческих чувств. Саске безбашенно и болезненно улыбнулся, соглашаясь безмолвно, а после, сглотнув скопившуюся во рту кровь, уперся одной рукой в землю, другой — мягко надавил на смуглое плечо. Он подался вперед, словно загипнотизированный, и заставил Узумаки выпрямиться, после чего, сев перед ним на колени и смотря мутными глазами в глаза, сказал: — Ты зачем-то медлишь. Обе его руки опустились и стали расстегивать кожаные брюки на напряженном теле; губы примкнули к губам вновь, веки прикрылись. Разобравшись для затуманенной головы поразительно быстро и с тазовых костей стянув тяжелый материал вниз, Саске с наслаждением сжал в худых пальцах твердый член, что в руку лег донельзя приятно. Его Бог. Его святыня… Две тысячи лет прострадавшая на людской земле чертовщина, что, нетерпеливо толкнувшись в прохладную ладонь, схватила за волосы и, свободную руку опустив на поясницу, прижала к себе вплотную. В растерзанный рот Саске он протолкнул язык, на этот раз целуя глубоко и неторопливо, пока подрагивающая от трепета бледная рука плавно двигалась и сжималась. Саске, жмурясь, простонал в рот, когда его притянули еще ближе, и второй ладонью скользнул к выпирающим лопаткам, царапнув их короткими ногтями. А затем разорвал поцелуй и губами сместился к мочке уха, к шее и кадыку; с наслаждением отметил, как назад откинулась голова с золотыми волосами, и, меняя темп, с которым двигалась рука, на более размеренный, по желанному телу поцелуями стал спускаться ниже. Руки опустились на смуглые бедра, влажный язык прошелся по аккуратным кубикам пресса. Узумаки, на него взглянув сверху, сбито выдохнул, руками огладил раскрасневшееся лицо и, когда Саске языком сначала слизнул выступившие капли, а после, подняв глаза вверх, изнывающий от желания член погрузил в рот, ощутил себя совершенно безоружным. На все это смотря, Узумаки закусил губу и рукой провел по щеке, в которую игриво уперлась головка. Он усмехнулся, таланту Саске позабавившись, однако быстро растерял всякую веселость, когда талант о себе в очередной раз дал знать. Глотка Саске показала всю свою глубину, язык — ловкость, пока с нажимом вел вдоль выступивших вен и бесконечно распалял, касаясь всех чувствительных участков. — Шлюха, — вдруг низко простонал Узумаки, отчего прикрывший глаза Учиха вздрогнул и, узрев на дьявольском лице мучительное удовольствие, ощутил, как с новой силой загорелась, воспламенилась тугая спираль в паху. А после глухо простонал сам, когда Наруто, на затылке сжав в кулаке черные волосы, толкнулся в его рот. А после еще и еще, уже теряя всякое терпение. Вниз по щекам хлынули слезы, и далеко не горечи; челюсть расслабилась, а глаза, так и смотрящие вверх, сияли не слезно — восхищенно. Благоговейно. Пока пальцы обеих рук под собой сминали бронзу кожи. До кульминации Узумаки себя доводить не стал и, резко покинув жар, мягкость и влагу покорного рта, толкнул Саске обратно на спину, впился в губы и почти обомлел от того, как чувственно на это отозвался Учиха. Его сухая горячая ладонь обхватила член Саске, однако желание того лишь распалила, не дав и шанса на окончание тугой и сладкой пытки. Глаза Узумаки прищурились в восхищении: Саске из-под черноты ресниц смотрел прямо и любовно, наверняка боясь разорвать зрительный контакт. А затем Учиха ощутимо вздрогнул, резко выдохнул: подушечка большого пальца мягко коснулась горящей головки. Он жалобно обронил: — Наруто, прошу… И он мог молчать: все читалось во взгляде, однако озвученное взбудоражило демоническую кровь, и Узумаки, избавившись от спущенных брюк, погрузил в рот Саске два пальца. Их кончики надавили на язык, скользнули дальше — к горлу, с поворотом кисти — провели по нёбу и, наконец, с характерным звуком вынырнули изо рта, от него ведя тонкую нить слюны. Смоченные длинные пальцы двинулись ниже и, когда Наруто склонился с усмешкой к лицу и низким голосом сказал: — Умница. …вошли внутрь. Он неприятного ощущения Саске шикнул… с удовольствием. Все, что делал его Бог, доставляло наслаждение. То, как клубилась в воздухе мощь его алой энергии, как собой наверняка уже жгла окружающее их пространство и воздух. А мышцы расслаблялись, пока внутри сгибались и разводились в стороны пальцы, в действиях которых не было необходимости… Саске растерзал бы все свое тело, не жалея ни сантиметра, лишь бы ощутить внутри себя все естество его Бога. Когда внутрь вошел третий палец, Узумаки без труда провел ими по одной единственной точке, что заставила лежащего на собственной сутане Саске изможденно всхлипнуть и прогнуться в спине, попутно с этим сморгнув с глаз слезы. И ждать никто не стал. Наруто, на себе устроив худые ноги, в бледное крепкое тело вторгнулся резко, во всю длину. Саске простонал протяжно, откровенно и громко. Его Бог его суть наконец заполнил… Толчки грубые, напористые, Саске, наконец, действительно вбивали в землю. Он выкрикивал томно, краснел и плавился, стараясь все так же смотреть и любоваться любимым лицом и телом. И Наруто, над ним нависая, смотрел в ответ в его черно-серую радужку, вглядывался в провал расширенных зрачков и видел в них собственную погибель. Когтями водил по молочной крепкой груди, фанатично царапал кожу и, забывая, как дышать, все смотрел и смотрел, как тот, кому он при первой встрече хотел вырвать сердце и его сожрать, стонал под ним, почти плача. И преисподняя бесчувственная тварь от этого млела и бесповоротно терялась. Терялась, падала в омут. Внутри Наруто заклокотала жгучая потребность быть рядом только с ним. Склонившись почти вплотную к лицу, он вплел в черные пряди пальцы, и, темп чуть сбавив, поцеловал шею, ее плечевой изгиб и утробным шепотом прорычал: — Мой… Только мой. От страстно желаемых слов Саске, дрожащей обессиленной рукой себя едва ли коснувшись, кончил, напоследок сладко и громко простонав. И Наруто, смотря на длинную изящную шею с багровыми отметинами, на следы собственных зубов; смотря на то, как тонок и при этом силен был стан Саске, какого лунного оттенка была его кожа… Смотря на смоль волос, нежную припухлость губ и красные на них подтеки; слыша, как он дышит, как стонет, видя всю чистоту его души и чувствуя окольцевавший его жар… излился внутрь него следом. Тело пробила дрожь, и он, уронив голову на вздымающуюся грудь, почти рухнул, пока тягучее удовольствие покидало его вспышками. Тепло и легко… Саске. Гудящая мгновение назад энергия стихла; просветлело залитое красным поле, пробились запахи мокрой травы и земли. Тело он покинул и, подхватив его под поясницей и приподняв собственную голову, поцеловал мягко шею, губы — нежно и трепетно. По-прежнему дрожащими руками Саске пригладил его волосы, открывая лицо и отвечая на поцелуй неспешно, а после, выловив мелькнувший под золотыми ресницами взгляд, вдруг забыл, как дышать. Он, схватив демона за лицо, его торопливо отстранил. Тот нахмурился, посмотрел, приподнимая веки еще больше, и Саске, расплываясь вдруг в счастливой глупой улыбке, тихо сказал: — Твой правый глаз стал голубым. От этих слов Узумаки, будто обжегшись, резко сел и закрыл часть лица рукой. Он смотрел недоверчиво и испуганно, смотрел, боясь пошевелиться, как приподнимается Саске, как хватает его ладонь и, целуя запястье, сквозь улыбку шепчет: — Сын преисподней влюбился? И Наруто, смотря на этого человека, на Саске… Ничего из себя не смог выдавить, ровно как и оторвать от точеного лица взгляд и утихомирить разбушевавшееся в груди сердце. Тот рассмеялся с легкой хрипотцой и, обнимая свое личное проклятье за шею, сказал ему на ухо: — Проведи со мной вечность. А Наруто, не сумев оттолкнуть ни сейчас, ни когда впервые увидел и захотел убить, опустил на бледную спину уже совсем не обжигающие ладони. Глупая человеческая любовь. И он — далеко не самый разумный.