Выше человеческого

***

Она появилась в моей жизни, подобная яркой, ослепительной звезде. В мыслях я её так и назвал в тот же момент: «Звезда». И я совсем... совсем не успел понять, как Звезда в какой-то миг превратилась в Звёздочку. Увидев её в первый раз я вдруг осознал, насколько все люди вокруг меня плоские, глупые, серые… А она — Мэйбл Пайнс — была живой. Она была настоящей. Самой настоящей из всех, кого я встречал. У неё был стиль, совсем неподходящий нашему маленькому городку, громкий смех и блестящие добрые глаза. Она тусила с теми, кого в нашей школе гнобили, и сама попадала под горячую руку, а я… Я был тоже глупым, как все люди вокруг меня. Я считался самым привлекательным парнем не то, что школы, — всего города, пожалуй; я знал об этом, но никогда не хвалился, просто принимал как должное. А вот популярность свою я любил. У меня тогда… только-только зародились отношения. Пироника была такой же популярной, как я, мне нравилось то, что нас обсуждали, нравилось целоваться с ней у неё дома, прижимать к себе на глазах у всех, видеть, что нашей парой восхищаются, и с улыбкой, полной самодовольства, слушать восторги друзей о том, что я молодец — урвал такую красотку. Мне казалось, что это всё — правильно. И, изредка бросая в школе взоры на смеющуюся Мэйбл, думал: она не стоит того, чтобы потерять всё это. Глупо, глупо, глупо… Ничего я не думал. Не умел думать. Разве могу я считаться умеющим думать, если не понимал тогда — она на самом деле стоит всего? Я не заметил, упустил из виду, как позволил себе это, — но мы начали сближаться. Это было так аккуратно, осторожно, едва ли заметно… Я не мог не бросать на неё долгие, задумчивые взгляды — она была прекрасна, удивительно прекрасна. И в моменты громких споров со своим странным братцем, и тогда, когда обсуждала с подружками парней, и даже на уроках физкультуры — запыхавшаяся, с горящим взором пытающаяся отобрать у меня баскетбольный мяч, даже такой она была прекрасна. Мне стоило держаться на расстоянии — но я, как всегда, облажался. Разве не мог я не помочь ей с математикой, когда она просила и смотрела на меня своими огромными, щенячьими глазами… Они у неё были красивые. То ли зелёные, то ли бирюзовые — и напоминали раннюю весну. У Пироники глаза не были такими. Дело было не в цвете вовсе. Просто всё, что я видел в глазах Пироники, — было страстью, равнодушием, очередной детской обидой на меня. А глаза Мэйбл были такими же живыми, как и она сама, — в них была целая Вселенная. Она просила меня помочь с математикой, а я смотрел в её эти глаза, любовался ими и почему-то ужасно был горд тем, что за помощью она идёт не к своему суперумному братцу, а ко мне. И, конечно, помогал. А надо было бы — задуматься. У нас обоих были свои жизни — я знал, что у неё постоянно меняются парни, которые ей «нравятся», что были парни, которым нравилась и она, но ничего дальше коротких интрижек не заходило; у меня же была Пироника. Но стоило нам со Звёздочкой ежедневно оказываться в одном классе, и мир прекращал существовать. Да, рядом постоянно были одноклассники, но могли ли они заметить то, что так упорно не хотели замечать с ней мы сами? Мои «случайные» прикосновения становились всё смелее, и я должен, должен был заставить себя остановиться, — но понимал, что она от этих прикосновений не отстраняется, льнёт к ним сама, терялся и продолжал. Я — не контролируя этого абсолютно — тянулся к ней, неосознанно всегда оказывался рядом. Улыбался и ловил её улыбку в ответ. Ощущал сладкий-сладкий запах духов и хотел только одного — раствориться в этом запахе навсегда. Всё это — оно было каким-то переходящим границы человеческих чувств, трепетным и волшебным, не тем, что обычно у подростков считается любовью, чем-то куда выше… И это было взаимно. Мне хотелось верить, что моя Звёздочка ничего не понимает, и мне просто всё кажется. А потом я услышал их разговор с подругами. Одного обрывка словно специально кинутой так громко фразы Мэйбл хватило сполна, чтобы понять — всё она чувствует и видит: «Я бы, наверное, не сумела бы стать любовницей, даже если бы любила парня». Это был очевидный намёк. А я был глупым. Прекратил ли я всё происходящее с Мэйбл? Нет, не прекратил… Осмелился ли я расстаться с Пироникой? Не осмелился. А учебный год тем временем подходил к концу — неумолимо, быстро… Мне казалось, что всё будет длиться вечно, и я её никогда не потеряю, что совсем скоро — но ещё бы чуть-чуть времени, ещё чуть-чуть! — и я ей признаюсь, но и сам не заметил, как наступил день прома. Моей парой была, конечно, Пироника, а Мэйбл пришла с каким-то незнакомым мне пареньком. И я не должен был ревновать, потому что сам пришёл с девушкой, — но я ужасно, ужасно ревновал. Я впервые по-настоящему осознавал, насколько всё это неправильно, — что рядом с ней должен быть я. Что не Пироника должна считаться моей. А Мэйбл. Она пришла в ярко-жёлтом платье, и это тоже было для меня, для меня одного — она знала, что мой любимый цвет — жёлтый, что я обязательно, не изменяя своим привычкам, приду в жёлтом костюме. Пироника терпеть не могла жёлтый и категорически отказалась надевать что-то помимо цвета своей любимой фуксии… Мы смотрелись с ней, наверное, нелепо. А с Мэйбл… Даже не будучи парой на этом мероприятии, мы с Мэйбл умудрились совпасть. Она была словно яркое солнце… Я хотел, чтобы моя звезда упала мне в ладони. Но потерялся, запутался… и упал сам. Внутри была пустота, и всё оживало лишь тогда, когда я смотрел на неё — мою неземную, немножко странную, весёлую девочку… Девочку… Нет, девушку, которая подходит мне как никто другой. Люди вокруг оставались по-прежнему картонками, и до ушей доносилось только одно — её звонкий смех. Когда заиграла медленная песня, я должен был пригласить Пиронику — я знал, понимал, что все ждут этого. Но я смотрел на свои ладони и чувствовал, как они дрожат в нежелании снова прижимать к себе не ту, что хотят прижать на самом деле. Мне хватило только одного, чтобы решиться, — подняв голову, я увидел её тоскливый, выжидающий, грустный взгляд в мою сторону. Всё стало понятно, как дважды два. Я больше не хотел и не мог жить обманом. Я просто знал — если не решусь сейчас, моя жизнь будет сломана. Я больше не смогу узнать, что такое счастье. Ни-ког-да. — Ты не простишь меня, Пироника, но однажды — возможно — поймёшь, — и, не оглядываясь, я направился к Мэйбл. Мне не нужно было говорить — я просто протянул ей свою ладонь, и она, словно делала это каждый день, аккуратно вложила в неё свою. И мне вдруг стало так хорошо, как никогда не было. Мир вокруг перестал быть серым, стоило её ладони оказаться в моей. Я осознанно, специально повёл её в самый центр этого зала. Все вокруг смотрели на нас, шептались и даже, кажется, фоткали, а мне было абсолютно плевать. Я наконец-то сорвал свою Звезду, и все мои желания исполнились. Было уже далеко не важно, что будет дальше. Я просто знал, что поеду туда же, куда поедет учиться она. Я поеду за ней хоть на край света. Потому что так долго глупым быть просто нельзя… Пора умнеть. Когда она, не останавливая нашего танца, уткнулась мне лбом в грудь, я обомлел, и было даже как-то стыдно от того, насколько сильно бьётся сердце — а она, прижавшаяся, это слышит. Звёздочка же — неожиданно безрассудно счастливая — прошептала: — Дождалась. Всё внутри в один миг перевернулось… а потом я её — наконец-то — поцеловал.