Первым делом вскрыть подарки

Сколько Гон себя помнил, он всегда начинал праздновать свой день рождения ещё в постели. Когда он был маленьким, бабушка с Мито будили его с первыми лучами солнца и приносили с собой традиционный для Китового острова сладкий рисовый пирог. Сверху мерцали крохотные огоньки свечей — уже чужой традиции с большой земли. Это казалось самым вкусным угощением и не в последнюю очередь из-за того, что в обычный день есть в постели не разрешалось. После загадывания извечного желания — стать настоящим Охотником — и первого куска пирога следовали подарки, маленькие приятности, которые вносили разнообразие в жизнь на острове. Новые рыболовные снасти, удобная для бега и исследований одежда, сшитая своими руками, крепкая палатка, чтобы ночевать в лесу на западном берегу. А иногда ему дарили маленькие занятные сувениры из далеких стран, завезенные контрабандистами. Позже, когда Гон покинул Китовый остров, он отпраздновал два дня рождения с Киллуа. Они делили одну постель на двоих почти везде, куда приводил их полный приключений путь. В первый раз Киллуа разбудил его на Небесной Арене ударом подушкой по голове, жалуясь, что Гон слишком долго дрыхнет и сил ждать, когда они пойдут праздновать, уже нет. Во второй раз он был гораздо спокойнее и вместо сладостей оставил у изголовья кровати целую стопку новой одежды, которую Гон с благодарностью примерил в НЗЖ. Тогда личный маленький праздник не казался ему чем-то особенным, пока вокруг каждый день происходило миллион вещей одновременно. Но наедине с Киллуа эти дни все равно оставляли теплое, почти трепетное ощущение на душе. В этом году его день рождения отличается от предыдущих. Гон вновь встречает его в постели и опять, как было с Киллуа, не один. Но в этот раз его будит не запах сладостей и не смех над ухом, а настойчивые поглаживания. Спросонья ему кажется, что это Кон — его питомец с острова, лисомедведь, который детёнышем попал ему в руки и вырос в огромного сильного зверя. Подросшему Кону нравилось наваливаться на него сверху и играюче фырчать над ухом. Гон чувствует знакомое тепло тела, касания мощных, но аккуратных когтистых лап и мокрый язык, который, как и всегда, норовит лизнуть его руки или лицо в жесте доверия и привязанности. Однако он быстро понимает, что горячее тяжелое тело, которое придавило его сверху, ничуть не пушистое — наоборот, совершенно гладкое. Человеческое. И губы, которые прижимаются к его челюсти, точно не звериные, пусть и не лишены хищной игривости. Над ухом раздаётся вздох и тихий влажный звук одновременно с касанием уже с другой стороны лица. Гон с мычанием поворачивает голову и наконец приоткрывает глаза, когда мокрые поцелуи переходят на висок, а мочку уха прихватывает чья-то зубастая пасть. Прямо перед его лицом — Хисока. Без макияжа и укладки, растрепанный и с невероятно довольным видом, уголки губ вот-вот треснут от широкой ухмылки. Он полностью обнажен — как и сам Гон, это отчетливо ощущается, когда Хисока сползает немного ниже, не прекращая придавливать его к постели. Сознание немного проясняется, и Гон вспоминает, каким странным это казалось вчера ночью: ощущение открытой кожи на коже, тяжелое тело сверху и настойчивая, почти агрессивная ласка. Засыпать рядом с Хисокой — безумная идея, даже несмотря на то, что вчера ему пришлось довериться в новом и столь неловком деле. Но умелых поглаживаний и поцелуев хватило, чтобы Гон потерял бдительность и провел ночь в чужой постели. Хисока целует его в шею и ключицы, вылизывает небольшой шрам на плече, едва не урча, и опускается все ниже и ниже. Поцелуи переходят на грудь — зубы безболезненно сжимаются вокруг соска, — а после и на напряженный живот. От щекотного ощущения Гон вздрагивает и наконец спрашивает: — Что ты делаешь? — его голос немного сиплый, тихий, связки еще не восстановились после вчерашнего. Хисока отрывается от вылизывания кубика пресса и приподнимает голову. — Разогреваю тебя перед важным днем, — отвечает он, хитро щурясь. Не отводя взгляда от лица Гона, он вновь подаётся назад и целует выступающую косточку таза. Теперь он удобно лежит между его ног, и у Гона начинает сильнее биться сердце, стоит Хисоке оставить поцелуй на самом неожиданном месте. Инстинктивно хочется сдвинуть бедра, но крупные ладони уверенно разводят их в стороны. Теперь он полностью открыт перед Хисокой, и ему вновь приходится поверить, что тот не воспользуется такой уязвимостью. Гон уже возбужден. Ему не понадобилось ни спарринга, ни умелых напористых касаний, лишь ощущение чужого тела сверху во сне. Хисока больше не теряет времени — потеревшись щекой о его бедро, он принимает его член в рот целиком, и Гон охает, распахивая глаза. Вчера они не дошли до этого, ему хватило поглаживаний по всему телу — и совсем немного внутри, — хватило мокрых поцелуев и ощущения, как сильные руки мнут его бока и бедра. Пока Хисока ритмично опускает и поднимает голову, его ресницы дрожат, он надломленно сводит брови, будто сам уже на пределе. Его язык умело скользит по стволу, обхватывая его в тесный горячий кокон. Так мокро, приятно, хорошо, несмотря на то, как странно это ощущается. Хисока осторожно прихватывает нежную кожу зубами, словно хочет показать, что выбирает не причинять ему боль, и Гон вздрагивает. Раздается приглушенный смешок. Хисока поднимает глаза, улыбается вокруг члена, и от такого вида пульсация сердца в висках стремительно уходит в пах. Все тело горит, бедра подрагивают, и Гон неосознанно хватается рукой за яркие волосы. Без геля и укладки они гораздо мягче, и Хисока нисколько не возражает, когда он зарывается в них пальцами. Наоборот, не отрываясь от члена, он поднимает руку, чтобы направить Гона, подсказать без слов, что ему можно сжать кулак покрепче. И Гон так и делает, выбивая из него глухой гортанный стон, который передаётся от глотки сразу в член глубокой пульсацией. Головка проскальзывает по ребристому нёбу глубже, и Гон уже совершенно не сдерживает стонов. Он никогда не думал, что это может ощущаться так приятно. Никогда не думал, что с Хисокой может быть так невероятно даже без смертельной схватки. Бедра вздрагивают, подаются вверх, и Хисока почти не мешает ему вбиваться в рот, лишь придерживает ладонями, чтобы Гон оставался открытым перед ним. Он оказывается на грани слишком быстро, умелые отточенные движения подталкивают его к яркой вспышке удовольствия. Хисока теснее зажимает ствол, обхватывает губами у самого основания, вновь гортанно стонет — и Гон кончает. Вбивается как можно глубже, жмурится, рвано стонет, пока по телу прокатывается волна жара, которая идёт от низа живота до макушки и пальцев на ногах. Сердце стучит в висках, дыхание сбивается, а Хисока никак не отстраняется. Уткнувшись носом в живот, он продлевает ему удовольствие, лаская его языком и принимая его до последней капли, пока Гон не чувствует себя абсолютно выжатым. Только после этого Хисока выпускает его изо рта и, влажно чмокнув головку напоследок, приподнимается, облизывая губы. Он удобно усаживается между его раздвинутых ног и прижимается тяжелым членом к его бедру. От его торжествующей улыбки в низу живота вновь вспыхивает жар, и Гон с широко распахнутыми глазами следит за тем, как Хисока наклоняется ниже, чтобы прошептать: — Готов вскрыть остальные подарки?