Мокрые сесилии

Летом дожди тёплые. Мона слушает, как ливень выстукивает дробь по стеклу, и вздыхает. Сосредоточиться не выходит. Бируши не помогают. Летние дожди неприятны. Приходится загибаться в душном доме, потому что окно не откроешь, не запустив внутрь ветер и обильные брызги капель. А у Моны пол устелен картами, свитками, уложен книгами, стены завешаны атласами и приборами, а на столе кипа неоконченных работ… Мона не любит летние дожди. Они застают её, когда она только отходит с кучей сумок от лавки Бланш, открывает дверь на крыльцо «Кошкиного хвоста», возвращается из библиотеки или с «королевского приёма владычицы Нирваны Ночи». У Моны в прихожей лежит зонт — красивый, механический, из Фонтейна — но так уж вышло, что она ни разу им не воспользовалась. Вот просто звёзды не сходятся, чтобы она гадала именно в тот день, когда собирается дождь. Поэтому приходится мокнуть. Пробираться через ливневую завесу, прикрываться шляпой, тихо ругаться сквозь зубы и мокнуть. Сырая одежда до невозможного неприятна, и даже тёплая ванна и мягкий халат не возвращают душевного равновесия. Мона просто ёжится в кресле, подобрав к себе ноги, и ждёт, когда дождь закончится. В такое время вода в гадальной чаше мутнеет, работа простаивает, и не остаётся ничего другого, кроме как терпеливо ждать. Не сетовать на судьбу, не вздыхать… А дождь не прекращает барабанить по стеклу. Летние дожди Мона терпеть не может. А вот Кли она просто обожает, а потому не может сопротивляться, когда та бесцеремонно тянет её за руку на утёс Звездолова. Зачем? Ловить лягушек в пруду по пути, собирать сесилии, жмуриться оттого, насколько сильный наверху ветер, а ещё бежать обратно по тропинке вниз, чтоб дух захватывало от набираемой скорости. Кли проделывает всё это уже тысячу раз, и, наверное, чуть меньше раз ведро лягушек тащит именно Мона (мчаться вихрем с горы, расплёскивая воду и лягушек во все стороны, конечно, неудобно, и Мона любезно соглашается подержать их «немного» до самого дома). Лягушки нужны для важных зелий, а за сесилиями Кли отправляет Лиза с усталым голосом и вымученной улыбкой, так что рыцарь Искорка с энтузиазмом хватается на поручение, неизменно зовя с собой лучшего в мире «придворного мага». Мона ищет цветы, пока Кли резвится на зелёном лугу. Сесилии вытягиваются от малейших дуновений ветра, лепестки их кажутся почти прозрачными, невесомыми, хотя одуванчикам они, разумеется, не ровня. Одуванчики — дети ветра. Монштадтцы — тоже. Монштадтцы и одуванчики — как единое целое, и нельзя думать о жителях Лунного Города, не вспоминая белые пушинки ветряных цветов. Сесилии совсем не похожи на ни на тех, ни на других. Мона срывает стебель осторожно, нежно-нежно. Сесилии не приживаются в безветренных местах, поэтому их не найдёшь красующимися на окнах горожан. Однако ни в Логове Ужаса бури, ни на мысе Веры они также не встретятся путнику. Сесилии растут только здесь, на утёсе, за высокой травою — Мона не помнит, почему так. Читала, может быть, когда-то, но ботаникой особенно яро не увлекалась. Надо будет спросить у девчушки, что торгует цветами напротив городских ворот. Или же… Дождь брызжет внезапно, не оставляя шансов уйти заблаговременно. Кли взвизгивает, когда крупная капля задевает кончик её уха, и поднимает взгляд к небу: С юга ветер гонит большие чёрные тучи. Будет гроза. Мона закатывает глаза: только этого не хватало! Кли ловит капли ртом, кружась на месте, и уходить не собирается — только довод о том, что все расстроятся, если она заболеет, действует, и она догоняет Мону, по дороге вниз прямо слетая. Мона впервые в жизни бежит с ней вместе. Сверкает молния, через мгновенье громыхает, Кли глядит на Мону с широко распахнутыми глазами, улыбается в возбуждении и натягивает шапку почти до бровей. Нос у неё красный… Мону убьют. Камни, ямы, кочки, рытвины — Мона едва не ломает ноги, задевая неровности каблуками, но упрямо бежит, прижимая охапку мокрых цветов к груди. Другой рукой она держит Кли крепко-крепко, как будто нет сейчас на свете ничего главного, кроме выскальзывающей ладошки и весёлых вскриков после каждого грома. Моне самой хочется забыться, плюнуть на всё: на шляпу, статус, гордость, — и пищать, как девчонка, и щуриться в небо с тревожным восторгом, и бежать, припрыгивая, навстречу ветру. Кли предлагает срезать у Храма Сокола, а Мона вздыхает: похоже, сегодня она не вылезет из ванны в течение часа. Летние дожди тёплые, да, но даже после плесканий в реке в жару губы синеют, а зуб не попадает на зуб. Мона чувствует, как Кли дрожит. Мона, наверное, дрожит тоже. Огни города уже близко, каких-то пару минут, и они спрячутся под сводчатыми воротами, и всё будет хорошо. Мона так думает. Надеется. А Кли вдруг ахает громко и смеётся с новой силой, и бежит ещё быстрее, но руку Моны не отспускает. У Моны сбивается дыхание, под рёбрами саднит — хочется рухнуть вниз, лицом в грязь — плевать, главное — остановиться. Но затем и она смотрит вдаль. К ним идёт скорым шагом фигура под ярким зонтом — совсем нелепым среди зелени травы, под беспристрастным дождём, в этих руках — красно-жёлто-оранжевым с цветами-маркотами. Подарок Моны. Неудивительно, что Кли сразу его узнала. Неудивительно, что он взял именно этот зонт. Они заметили его издалека. Больше всего на свете Моне хочется оказаться в тепле, а потому она уже ничего не боится. А потому она вслед за Кли бросается к её брату и почти прижимается близко, только что не стремится к нему в объятия. Альбедо мягко хлопает Кли по спине и кивает Моне. Кли кидается рассказывать всё, что было — сбивчиво, с жаром — про дождь, про лягушку красивую, бирюзовую-необычную, про то, что пришлось её оставить там, потому что ведро они забыли, или потеряли, или бросили по дороге, и про гром, и про то, что Кли не насчитала больше «трёх», и про ветер, и про Мону… Альбедо слушает полувнимательно. Моне он предлагает взяться за его локоть, чтобы идти под одним зонтом было сподручнее. Моне уже, честно говоря, плевать. Она вымокла, как бродячая собака, выкисла, как неубранное бельё, и теперь не ругается вслух лишь из-за присутствия ребёнка. Альбедо благоразумно молчит. Когда может, когда хочет, когда понимает прекрасно, что Моне нужно, он это делает. Мона просто благодарна. Ноги ведут их сами — вернее, ноги Кли. Та без колебаний сворачивает к дому, который сдаёт уже несколько лет старик Гётте. К дому Моны. И они заваливаются туда втроём: промокших дам встречает аромат напитка из… Сумеру или Натлана?.. Мона не помнит. Мона не помнит, чтобы она всё это готовила, но не косится на Альбедо — нет. Альбедо провожает Кли в ванную комнату, а Мона просто прижимается к косяку виском и прикрывает глаза. Альбедо почти всегда понимает Мону прекрасно. Мона вздрагивает, когда кто-то пытается забрать у неё мокрые цветы. Цветы — сесилии. Нежные. Не мондштадцы, но тоже живут здесь. Каким ветром их когда-то сюда занесло?.. Альбедо мягко отнимает прилипшие к её груди стебли и говорит, что всё будет хорошо. Не думает, не надеется. Знает. Мона ему верит. Горячее разливается по телу, Мона сидит за столом, за окном темно и сыро, а Кли — в тепле, а Альбедо — рядом. Моне впервые в жизни хорошо, когда идёт дождь, и даже нет дела до того, что идёт он летом. К летним дождям Мона, наверное, привыкнет. Если Альбедо будет встречать её под зонтом, то даже от всего сердца их полюбит.