Вспышки

***

- Доктор, я, конечно, очень сожалею, но мне мозгоправ совсем не нужен. – сгусток крови изо рта майора с громким звуком полетел прямо вниз, на чистый, только помытый работником, пол психиатрической лечебницы. Смирительная рубашка неприятно, до жгучей боли, сдавливала руки в крепкой хватке, тело со всех сторон охватывало ремнями, а на шее отпечатывались ярко-алые отметины. Приходилось сгорбится, чтобы широкие мужские плечи не так сильно утягивала ткань, пошитая точно не по его меркам. - Игорь, давайте без колкостей. – лечащий врач сложил руки в замок, оперившись на больничный столик. На доктора падал приятный, теплый солнечный свет, поблескивающий в его овальных очках, в то время как пациент находился чуть ли не в самой темени, сидя напротив. – Мы оба знаем почему Вы здесь. Гром нахмурился, сдвинув брови к переносице и оглядев взглядом психиатра сверху вниз. Полицейский, по обычаю, насквозь мог просканировать человека, поняв, что за фрукт такой перед ним тут сидит. Но с ним всё было совсем по-другому. Уложенные назад каштановые волосы, будто выглядящие так совершенно специально, худощавое лицо и непривычно длинная борода выстраивали совершенно неоднозначный образ. Больничный халат был строго посажен на типичную офисную рубашку, а шея была обвязана галстуком. Темно-синим или черным Игорь так понять и не смог. Доверия док не вызывал от слова совсем, но и отторжения полицейский не чувствовал. Мужчина издал смешок, на мгновение поднимая уголки рта вверх, ногами отталкиваясь от стола и отъезжая на стуле с колесиками, увеличивая расстояния меж ними. - Ничего вы не знаете, Вениамин Самуилович. Даже и понятия не имеете. - Может, сам поведаешь? – Рубинштейн усмехнулся, уверенным движением стянув с себя стеклышки, опустив взгляд и повертел их перед собой в руке. Другой рукой придвинул тоненькую бледно-белую, как халат, папку, на которой темными печатными чернилами было вычерчено «ДОСЬЕ», а чуть ниже линеечки с фамилией и именем. Глаза бегали от бумажки и обратно несколько раз. Одним махом страница была перелистнута, палец стукнул по абзацу, а после придвигая текст ближе. – Знаешь, обычно я медицинским карточкам не особо верю, поэтому жду и рассказ от тебя. К личному делу были прикреплены не только описания происшествия, место нахождения, фоторобот и много всякой ненужной информации, которую обычно наблюдают в рапортах, но и фотографии с места события, которые Игорь видел впервые. И среди них он разглядел её. Юлю Пчелкину. Ещё живую, с ошейником на шее. Красные шелковистые волосы оседали на плечи журналистки, глаза обеспокоенно смотрели куда-то в сторону, ноги подкашивались, находясь на «живом» шахматном столе. У сурового майора петербургской полиции слеза по щеке съехала. Он выдвинул шею чуть вперед, поджав губы, чтобы не дай бог не всхлипнуть от нарастающей боли где-то в области груди, осматривая снимки. Затем снова взглянул на врача. Сквозь утиную ткань рубашки было видно слегка дрожащее от нахлынувших эмоций тело, сжатые вместе колени. Сухие губы разлепились, выдавая лишь тяжелое и надрывистое дыхание, пытаясь выдавить хоть звук, что давалось достаточно трудно. - Разве я могу навредить кому-либо? Вы так считаете? – руки сжимались в кулаки и обратно, голубые глаза слегка дергались, а сердце вот-вот выпрыгивало на волю. - Вы уже вредили. – страницу вновь перелистнули. Фотографий стало больше, но уже не из Венеции. Рубинштейн постарался хорошо: поднял архивные репортажи и статьи из местных газет. Грому предстали множество разных людей, которых он был вынужден калечить ради крупицы информации по тому или иному делу, которые, благодаря своим методам, он раскрывал быстрее всех. – Где же проходят ваши границы, товарищ Гром? - Я людей не убиваю. - голос стал намного тише и томнее, чем прежде. Мужчина судорожно кусал губы, метясь от одной фотокарточки к другой, узнавая своих старых знакомых с заданий. На первой один из местных уличных авторитетов, с которого пришлось трясти информацию про холодильники, а вот другой, который был вжат в выбитую ногой дверью ради допроса. И кучу других бедолаг, побитые майором. - Чтобы умерить свой гнев вы и это сделать можете, не так ли? Поймите, телесные наказания – лишь Ваша отправная точка. – палец несется вниз по листу бумаги, указывая на нижнюю фотографию. Вот он, лицо Петербурга, подносит к себе поганца Разумовского, удерживая, и направляя острый кусок разбитого стекла прямо у горла. Эмоции пылали и горели огнями, такими же, какие были на улицах Питера когда-то, вспышки гнева возгорались где-то внутри, заставляя вжиматься в стул, сильнее заламывать пальцы. Хотелось наброситься на работника лечебницы, самому вырядить в больного, а после держать в палате для особо буйных, как делали с ним самим. Плечи вздымались от прилива ярости, но ни единого слова не раздалось в кабинете более. Рубинштейн лишь вновь натянул улыбку, сажая на нос окуляры. - Мы обязательно будем работать над этим, Игорь Константинович. Но в начале, проведем небольшой тест.