Шесть-ноль-пять

Сакура в том году расцвела с опозданием аж в целых восемнадцать дней. Температура заметно прибавила пару градусов Цельсия, а воздух стал куда более влажным и тяжелым, - доказательством тому послужили медные кудри, что теперь вились еще пуще и страшнее прежнего. Чуя же ныне был на грани того, чтобы к чертям срезать большую долю своей, со слов окружающих, роскошной шевелюры.  Вообще, по наблюдениям мальчика этой весной поменялось многое.  Начиная с банальных азов - японского климата, заканчивая - им самим, - поменялось все.  Раньше Накахара бы нагло фыркнул, старательно давя такие вот отголоски рефлексии. Сейчас же юнец начинает постепенно глубоко уходить в себя, разглядывая в зеркале лазурные хрусталики под жгучими лучиками солнца. И правда ведь, он - уже не тот.  Чуя в четырнадцать - заботливый лидер "Овец". В пятнадцать - именитый участник "Флагов" с большим потенциалом и эго. Он же в шестнадцать - полноценный руководитель и преемник Огая. В семнадцать - проблематичный, вечно спорящий и бурляще живой рядом с таким любимым Осаму. В его же восемнадцать Чуя совершенно не понимает, когда жизненная тропинка успела так резко перемениться, а некогда невероятная энергия стремления к жизни потускнеть.  Накахара, кажется, все тот же самый - та же кровь, та же плоть, тот же ум. Но что-то ведь действительно изменилось.  Дазай, например, тоже изменился.  Не в предыдущие четыре года, а именно сейчас. Рыжий это ощущал какой фиброй своей стеганной души.  Даже их взаимоотношения, как бы шатен не старался это скрывать, тоже очень, очень угасли. Можно сказать, завяли словно первые цветы после неожиданной изморози средь теплого мая.  Ожидая звонка от Мори в добрые четыре утра, мальчик все же задумывается над этим "чем-то" за чашкой горьковатого черного кофе. Послевкусие отвратное, зато бодрит просто на "ура". Расковыривать только что зажившие раны до ужаса не хочется, заниматься копошением, - увы, в своей биографии, - тоже. Но рыжий делает это. Не то, что бы ему действительно хотелось, - это все тревожная натура берет вверх.  Да, Накахара пережил много. Достаточно для его восемнадцати с копейками. Флер неизвестности прошлого, коим он был обречен и по сей день, нож спину от лучшего друга, от подобия семьи, затем ужасающее появление Арахабаки, смерть "флагов" по вине новоиспеченного братца, и.. Дазай.  Хироцу часто говорит, что забыть можно все, кроме непосредственного настоящего, - Дазая ему не забыть никогда.  Чуя, к сожалению, также перманентно уверен, что Осаму из его памяти ни за что не выкурить. Ни единая Дазаевская фраза, взгляд или поступок, словно, касание или ион ни при каких обстоятельствах не сотрется из Чуиной матрицы. Ни за то время, когда им было всего четырнадцать, ни за то, когда шестнадцать, ни за сейчас, - чертов надломый период.  И Чуя знает, что Осаму то все видит. Чувствует все это новое так же резко и неприятно. Так, словно голую плоть полощут раскаленным клинком. А еще шатен упорно молчит, прячась под своим излюбленным покрывалом наигранного неведения. Дазаю же легче сделать вид, что ничего не происходит, чем основательно взяться за их проблемы.  Глава исполкома же выбирает естественный уклад жизни - игнорирование, в то время, как слишком ответственный Чуя мечется в углах своей ледяной постели, вновь преследуемый еженедельными кошмарами.  А Осаму?  Все то он видит.  И Чуя, увы, видит и привычного уже-не-только-напарника, и "это" тоже. Видит, что Дазай уже вовсе не тот. В пять-пятнадцать на телефон приходит сообщение: удивительно не то, что не от Босса. Удивительно, что от Осаму.  "–Прости, Чиби" - тускло высвечивается на дисплее новенького смартфона.  Рыжий не понимает. Нервно цокает, испуская подобие раздраженного выдоха. Из-за сонливости получается как-то даже слишком терпимо.  "–Наверное, этот идиот опять прикалывается", - наугад прикидывает мальчик, оставляя сообщение висеть неотвеченным.  Допивать уже остывший кофе не хочется тем более. Ждать весточки от Огая еще какое-то время, уходя под толщ своих переживаний - тем более. Накахара плюет, наспех накидывая шляпу и пальто - лишь бы не находиться в приевшейся своими образами кухне.  На улице свежо и уже даже светло. Тепло настолько, что юноша, подходя к своему недавно торжественно врученному Огаем авто, все же меняет курс мыслей, а затем и действий: получается удивить самого себя. В итоге, рыжий бредет к главному офису пешком. Тут, наверное, минут двадцать пять. Не слишком много, чтобы устать, и достаточно, чтобы проветрить голову.  Дорога не затягивается, ровно без погрешностей в пять-пятьдесят семь уже "Накахара-сан" придавливает подушечкой указательного пальца наибольшее число на панели управления лифта. Это утро кажется таким плавным, словно ненастоящим. Чуе же навязчиво думается, что все подозрительно спокойно. Интуиция подсказывает, что день будет явно не лучшим в его карьере, - в горле все пересыхает, отчасти по причине того, что когда эта же самая интуиция трижды спасла малыша Чу в катакомбах, то он стал ей доверять совершенно безотказно.    Ровно к шести железные дверцы открывают вход в кабинет Мори. Рыжий не спеша проходит, разглядывая породнившегося за годы мужчину в каштановом кресле с бордовой обивкой прямо напротив Йокогамской панорамы. Огай сегодня выглядит каким-то вовсе неживым.  –Привет, – сипит рыжик, совершая остановку у деревянной вешалки из того же благородного каштана. –Неважно выглядишь. Не уж то все таки давление? – снимая пальто, все же интересуется, ведь природное любопытство берет безоговорочный верх. Огай ни после первой, ни после второй реплики не шевелится. Постепенно появляются подозрения, что старик и вовсе не дышит. Руки в замке жеманно подпирают подбородок, взгляд же устремлен в глубокое "никуда". Босс выглядит куда более загадочным, чем обычно, - Накахара удивляется, что Огай может быть еще более пугающим.  Пауза задерживается, повлекая за собой нервозность, кою, как Чуе кажется, он уже может даже осязать. –Дазай сбежал, – беспристрастно срывается с губ наставника. Сердце Чуи в одночасье падает, грозясь и вовсе напрочь разбиться.  Интуиция не подвела. И Накахара впервые этому настолько не рад.  Все же, многое действительно поменялось.  –Ты же знал, что он сделает это? – давит из себя юноша, теперь уже старательно удерживая все тот же целостно презентабельный фасад. Огай же спиной чувствует, что мальчик в шаге от нервного срыва. И если эспер этот шаг сделает, то они дружно всей Йокогамой взлетят на воздух, - Дазай, который мог бы успокоить всего-то одним касанием, теперь рядом нет.  –В любом случае, не думал, что так скоро.  В шесть-ноль-пять по щеке Чуи Накахары впервые за долгие семь с половиной лет скатывается солоноватая слеза.  Он не плакал, когда его предала семья, "Овцы". Не уронил ни эмоции даже когда все "Флаги" были убиты.  Но сейчас, когда такой судьбоносный ураган по имени Дазай Осаму покинул его жизнь, возможно, и навсегда, - рыжику хотелось впервые горько рыдать.  –Через полчаса придет Коё-сан. Разделим бутылочку 85-го вместе, – фамильярно оттеняет руководитель, мерно шагая навстречу, – не думай об этом. Он все равно бы это сделал, Чуя.  Мальчик кивает, сжимая кулаки до появления контура белесых костяшек. Тут же случайно прокусывает губу, грозясь разразиться истерикой прямо перед Мори. Какой стыд. И как же его это сейчас не волнует.  Чуя изначально чувствовал, что Дазай больше не тот.  И в шесть-ноль-пять он окончательно это осознал. Того Дазая больше нет. И никогда не будет.  Двойного черного больше нет. Он будет жив лишь в памяти тысяч жертв, унесших этот секрет с собою в холодную могилу.  Чуин подростковый инфантилизм теперь основательно раз и навсегда отправляется туда же.