***
В какой-то степени Гарри жалел о своём решении избегать темы соулмейтов как можно дольше. Хотя полностью оторваться от реальности у него отчаянно не выходило — не когда рядом Рон и Гермиона, не перестающие любить друг друга открыто уже как пятнадцать лет со злосчастного четвёртого курса. Не когда смерть его собственных родителей прослыла романтической историей соулмейтов века. «И умерли они в один день…» Хах? Тошнота наказывала всякий раз, стоило ему услышать разговоры об этом в школе. Теперь, впрочем, он по крайней мере мог прятаться от них в кабинете своего магазинчика — «Души Мастера Артефакторики». От наличия в жизни Рона и Гермионы это его не спасло, как и от постоянных заказов различных парных изделий для тех самых соулмейтов. Прямо-таки соблазнись или страдай — только Гарри и после всех побед не решался искать свою судьбу. Казалось, что рок не покинул его и теперь. Страх вновь оказаться втянутым в неприятности перевешивал чувство одиночества. А может, он был и жертвой, и палачом. Не зря его парные брачные изделия, соединяющие души соумейтов навсегда, стали столь известны общественности. Как писала потом всякая газета: «Тема верности соулмейтов выжжена у Гарри Поттера на лбу — а его руки выжигают физическое её воплощение в виде парных помолвочных браслетов». Много ли они знали, что придумал эти браслеты не он, а Драко Малфой, которому супруга в их ношении отказала. Оно и понятно: никто не мог лишить Луну Лавгуд свободы. Но Хорёк оставался диким счастливчиком хотя бы потому, что та его после этой выходки не оставила. Может быть, именно в этом заключалось проклятье соулмейтов — само их существование связывало людей путами, какими не могли никакие смехотворные артефакты. Гораздо приятнее проходил процесс создания этих браслетов для тех, кто решался на брак после потери своей «половинки» — тогда украшение и правда соединяло разорванные души в одну. Он же не видел мотива пытаться слиться с кем-то, сам обряд напоминал ему о поиске души Воландеморта — как будто в противовес этому ублюдку Поттер соединял души уже единые, действие столь же удручающее. И какое-то время Поттер даже подумывал продажу этих браслетов для «не нуждающихся» прикрыть, но собирать информацию о каждом клиенте казалось нарушением этикета, а иного способа узнать чистую правду о покупке он не видел. К тому же, браслеты, к его шоку, оказывали потрясающее действие на ментально больных людей, и выяснилось это побочное благодаря стечению обстоятельств: бабушка Невилла, к тому времени ещё державшаяся на плаву, заказала их для своего сына и невестки, которые после этого оправились достаточно, чтобы ими смогли заняться соответствующие специалисты. Может быть, именно на фоне облегчения миссис Лонгботтом тогда и ушла из мира. Сам Гарри, впрочем, потерял сон и покой. Если браслет так помог родителям Невилла, то мог бы излечить и Седрика, верно? Мысль пугала и привлекала одновременно, пока он не вспомнил, что для применения оного требуется если не соулмейт, то хотя бы второй человек, с которым тот хотел бы провести жизнь вместе. Гарри не мог так рисковать — ни сам, ни привлекая кого-то иного. Даже расскажи он родителями Диггори и найди те пару… насколько было бы этично вмешиваться в его судьбу? Может быть, он и не хотел ни с кем делить свою жизнь? Да что там, Седрик впал в кому, только ставши совершеннолетним, а проснулся бы с супругой и мешком обязанностей. Нет, Гарри не поступил бы подобным образом. Они ведь друзья. Его круг общения оставался тем же самым со школы, только их направленность менялась с друзей на врагов и обратно. В своей уединённости он чувствовал себя комфортно, и нарушать её не собирался. И Седрик не покинул этого списка тоже — раз в неделю, час к часу, Гарри навещал его в палате, и заодно интересовался результатами проверок родителей Невилла, с которым порою сталкивался в коридорах. Их ожившие лица поселяли в Поттере зависть, а не облегчение, и из раза в раз смотреть в лицо Лонгботтому младшему становилось всё сложнее. Отчасти он за приятеля и радовался, но чувство это омрачалось неэтичными к обсуждению переживаниями. Гарри много читал, сидя в жёстком кресле рядом с кроватью Седрика: часы бежали незаметно, звучание голоса добавляло ощущения общения. Может быть, Седрик и был его другом, но едва ли тот считал подобным образом. Гарри ведь было всего четырнадцать — смешное число, разница в мировоззрении наверняка казалась старшему колоссальной, но Диггори всё продолжал приглашать Гарри прокатиться на мётлах, пирожки эти глупые таскал, а потом и вовсе… прыгнул под этот луч. Зачем? Зачем? Извиняясь за те шутки? Порядочность? Жалость? Как много часов жизни гриффиндорец провёл после того события, думая над этими вариантами, не сосчитать. Если Гарри и придумает способ его спасти, то не по прихоти своих чувств, но из желания вернуть должок. Меньшее, что он мог бы сделать. Его ждала мастерская.***
Гермиона аккуратно достала из сумки блюда. Рон также сноровисто убрал с них Стазис и отодвинул той стул, чтобы она села. — Что ты учился готовить на это раз, Рон? Рыжий широко улыбнулся, широкие мозолистые ладони слегка сжали плечи Гермионы, прежде чем он сел за соседний стул. — Итальянская кухня! Триппа, ризотто и mastazzuoli — начал с относительно простого, но сытного. На столе были и обычные английские закуски, какой-то пирог, который Гарри прислала тётушка Андромеда. Пили они сегодня вишнёвый сок. Местами Гарри подозревал, что «обучение» кухням мира, хотя и имело начало в попытках разделять домашние обязанности и развития у Рона хобби, по большей степени представляло собой операцию «вытащи Гарри из панциря». Ни слова против он не имел. — Ты молодец, Рон, — в действительности Уизли всегда нуждался в похвале за любые начинания. Точно маленькая собачка, он воспринимал любое доброе слово, как положительное подкрепление, и черта эта в какой-то степени обворожительна. Но мыслями Поттер был далёк от этого стола, и пища, несмотря на всю свою привлекательность и потрясающий вкус, не могла унять волнения внутри него, ложилась поверх неспокойного желудка. — Ты сегодня очень задумчивый, — заметила Гермиона, когда Рон перестал довольно лепетать о том, сколько времени он провёл за плитой. — Возможно? — согласился Гарри. — Что с того? Гермиона кинула на него быстрый взгляд. — Ничего. Просто переживаю. Поттер вздохнул. Не чтобы он собирался хранить эту информацию от них вечно. — Вы же помните… Седрика? Рон промычал, Гермиона распахнула глаза. — Как бы мы могли забыть! Он же… — …я думаю, что нашёл способ его исцелить. Гермиона оборвала себя на полуслове. Двое обменялись взглядами, как делали всякий раз, стоило им подумать о чём-то похожем, и осторожно развернулись к нему, продолжающему внешне равнодушно есть. — Как? Но Гарри не пояснит им, что собирается совершить. Он ведь знает их, как никто другой, и предугадать их реакцию не так уж и сложно. Гермиона покачает головой неодобрительно, но волнения её будут касаться не этики, — пусть она и упомянет это вскользь, — а того, к каким эмоциональным трудностям себя приведёт Гарри в этот раз. Рон непременно заявит, что можно найти и менее сложные пути, а если и не получится, то лучше уж сосредоточиться на настоящем. Для ребёнка из семьи Уизли у него была поразительно трезвая позиция о переживаниях о прошлом. Он смог отпустить будущее и не цеплялся за прошлое — Гарри почти завидовал ему. В их словах, как всегда, не будет ни капли лжи, но всего единожды… Лишь в этот раз. Гарри хочет пожить мечтой. Пусть то и будет сладкая ложь.***
Когда он закончил седьмой курс, то долго не мог определиться, куда же пойти дальше — до того момента его путь определялся одной явной целью, но за ней он совсем потерял свои собственные. Полёты после комы Седрика потеряли своё очарование; война отбила всякое желание преследовать преступников, хотя поначалу такое решение казалось практически очевидным. Тогда Гарри решил, что не будет впредь следовать за решениями, требующими крови. Не было рядом и взрослых, чьё мнение ему хотелось бы учесть при выборе карьеры. Родители погибли так давно, что и обращаться к их памяти становилось всё сложнее, а крёстный и Люпин, которые умерли так рано, едва ли могли послужить хорошим примером, понял он со временем. Но было в памяти о них нечто цепляющее — Карта Мародёров. Гарри нередко мечтал иметь карту, что указывала бы ему путь в жизни, даже если это дорога из туалета в спальню. Тогда-то он и заинтересовался артефактами, а позднее понял, что и Дары Смерти по сути своей напоминали их. И пока он проводил время, занимаясь изучением разнообразных вещиц и приборов на Гриммо, не заметил, как Гермиона успела записать его на обучение в Гильдию. Он на неё, впрочем, ни капли не злился — этот толчок ему был как никогда необходим. А за обучением вся вина, что преследовала его с раннего детства, постепенно ушла через руки в инструменты и сказалась на итоговой работе: комиссии он предоставил прибор, позволяющий определять настроение невербальных пациентов. Впоследствии им было изготовлено множество артефактов для Мунго. Отчасти такая работа позволяла ему исправить ущерб, нанесённый Воландемортом, но за который почему-то именно он чувствовал ответственность. С другой стороны, это позволяло ему днями прятаться в подвале. Идея магазина принадлежала Драко. Правда, вышла она в этот мире не в качестве помощи, а ворчания — «хоть магазин бы открыл уже, лоботряс этот ваш», что Луна передала после в виде цитаты и с индифферентным выражением лица оставила Рона и Гермиону разбираться с последствиями.***
Когда у Гермионы и Рона не получалось его образумить или что-то от него вызнать, то подсылали к нему Джинни — потому что они все её боялись, и потому что младшая из Уизли знала тысячу способов добиться своего. — Выкладывай, — заявляет она, выставляя на стол в его гостиной магловское пиво. Познав алкоголь, младшая из Уизли решила, что маги смыслят в алкоголе меньше не-волшебников. — Что? Пытаешься меня споить и вызнать все мои секреты? — усмехается Гарри, но Джинни не передаётся его лёгкий настрой и она откидывается на спинку дивана, осматривая комнату. — Тут всё так же страшно, как и в первый раз. — Приходишь ко мне домой, требуешь от меня раскрытия секретов, ещё и обстановку критикуешь? Моё домовик ударил бы тебя книжкой по этикету, — без злости отвечает он. — Это от неё у тебя такая шишка? Ах, прости, кажется, это твоя голова. Гарри не сдерживает смешка. — Ты ничуть не изменилась с тех пор, как я видел тебя в прошлый раз. Устроившись к Гарпиям, Джинни практически перестала появляться дома. — Выпьем за это, — они и правда чокаются бутылками; атмосфера разряжается как по волшебству, когда в комнате только они вдвоём. Поначалу остальные воспринимали это за наличие между ними какого-то конфликта, но со временем привыкли. Что ж, им пришлось. — Так что там с твоим Седриком? Гарри приподнимает брови. — Моим? — Ну не моим же, — закатывает глаза рыжая. Форма Холихедских гарпий облепляет её тело, точно перчатка. Она наверняка прилетела либо сразу с тренировки, либо собиралась туда после, несмотря на выпитое. — Слышала, ты его лечить собрался? Гарри чувствует, как некомфортно становится в теле. Сразу замечает и как пристукивает ногой, и как напряжены мышцы шеи и челюсти. — Не лечить. У меня есть… — он тяжело и глубоко вздыхает, — что-то вроде временной меры. Джинни отпивает из бутылки. — Какой же? — Браслеты, которые я делал… — Точно, они ведь помогли родителям Невилла, верно? — тут же догадывается смышлёная гарпия. — Но ты ведь не можешь надеть на него этот браслет, да? Это… насилие. — Да, не могу и не хочу, — тут же соглашается Гарри. — Но у меня… у меня есть одна идея. — Хм? — Я работаю над этим уже месяц. Что, если мои браслеты будут не вечными, а, скажем, только на год? Как досвадебная клятва быть верным, понимаешь? — Но тогда должны быть какие-то ограничения, так? Гарри отставляет бутылку на журнальный столик, двигается на краешек кресла. — Ты можешь носить только один такой браслет за свою жизнь. Тогда, даже если кто-то прознает, что я такое изготовил, то он всё равно не сможет использовать эти браслеты со злым умыслом. Уизли промолчала. — Хочешь сказать… Ты готов носить этот браслет год вместе с ним и лишишь тем самым себя возможности в будущем носить что-то такое, если встретишь свою пару? Гарри… — Это меньшее, что я могу для него сделать, Джинни, — с нотой просьбы прошептал Поттер. Ладони у него вспотели, голова кружилась от коротких вздохов. — И я давно решил для себя, что не хочу никого искать. В этой гостиной висели часы. Они показывали время в разных странах — предположительно в тех, с которыми раньше семья Блэк имела дела. Сейчас их тихий ход заполнил возникшую в комнате тишину. — Я никогда не оспаривала твои решения, — произнесла наконец та. — Но ты должен подумать, на что идёшь и… какую цену готов заплатить. В конце концов, Седрик поступил так сам. А ты всегда тяжело отпускал прошлое. — Джи… Рыжая вздохнула, потягиваясь на диване. — Чего расселся? Собирайся, прокатимся во дворе на твоих рассыпающихся мётлах! Ещё одна причина, по которой к нему отправляли принцессу Уизли, заключалась в том, что та без проблем переключала его на хороший настрой.***
Нотации ему читала уже Гермиона — в своей заботе она походила на педантичную бабулю. — Гарри Джеймс Поттер!.. Немыслимо! Гарри зевнул. — Гермиона, три часа утра… Ты в порядке? — Ты в порядке? — В полном, — хихикнул тот. — На самом деле, я чувствую себя так хорошо впервые за многие годы. С лица Гермионы мгновенно испарилась вся решимость, и она аккуратно примостилась на его кровать. — …ты всё решил? Поттер кивнул, особо не задумываясь. У него было время всё обдумать — более чем достаточно, в самом деле. Подруга вздохнула, черты лица мягкие и меланхоличные в свете тусклой луны, освещавшей комнаты. Уже через мгновение она обняла его, как делала, когда в школе его мучили кошмары по ночам, словно хотела забрать все его переживания, но не знала, как выразить это словами. — Ему будет восемнадцать, Гарри, — тихо напомнила она. — Ты вырос, хотя иногда я всё же в этом сомневаюсь, — Поттер не удержался от смешка, и почувствовал, как Гермиона улыбается ему в плечо, — но он остался таким же, знаешь? Это верное замечание. Он столько часов об этом размышлял. По правде говоря, это первое, что пришло ему на ум, когда он посетил Седрика после появления у него идеи об использовании браслетов. Его лицо и тело старели вместе с Гарри, но никто не мог дать гарантий, что он слышит хоть что-то из монолога, что окружающие вели всякий раз в его палате. Родители барсука посещали его чаще, и иногда они сталкивались в коридорах. Не иначе как по удаче Гарри удалось узнать, что Седрик представлял, кто является его соулмейтом, и даже обещал родителям их представить, но выполнить обещание так и не успел. Это… выбило из него воздух. Поттер не имел никакого права грустить по этому поводу, и всё же нашёл себя с мокрыми глазами перед койкой Седрика в тот же день. Обычно он рассказывал, что происходит в мире, какие-то политические новости, или об однокурсниках Седрика; читал разные книги, открыл для себя многие сказки волшебного мира, которые старший любил по словам родителей. В этот раз всё пошло не по плану — сам не заметил, как начал бубнить о собственной жизни; о всех запретах, что накладывал на себя всю жизнь; о том самом запрете, что не дал ему возможности хотя бы получить отказ от самого Седрика. Если бы тот только мог ему отказать, отпустить, стало бы ему легче? Воспоминания о прошлом в разуме Гарри не утихали, столь же яркие, будто всё происходило вчера. Душой он остался в тех временах, когда Седрик опирался на перила моста и внимательно вслушивался в переживания младшего. Ветер трепал его чуть волнистые волосы, солнце делало кожу мягкой и тёплой даже на вид. И как он смеялся — точно лучи собирались в медовых глазах, бархатистый голос заполнял воздух. Небо покрывалось оранжевым покрывалом, оттенённым на фоне тёмно-синего неба, а воздух стремительно терял температуру, но Гарри никогда не замерзал — его грели шутки, ореховые нотки в чужом шампуне и румяна на щеках. Воздух пропитывался ещё неясным ощущением духоты и упавшей влажности, казалось, что в лёгких зарождается огонь. Только вот огонь горел в самом Гарри — рядом с Седриком это получалось так же просто, как дышать. Даже если сейчас Гарри и не думал о Седрике в романтическом плане и делал браслеты ради спасения, он не мог отрицать, что в глубине души его чувства остались не тронутыми. — Я знаю, — прохрипел Поттер, внезапно потерявший способность говорить. — Я делаю это не ради себя. Ты же знаешь. Я просто всегда хотел всех спасти. — Что насчёт тебя? — спросила Гермиона, отстранившись и поймав его взгляд. — Кто спасёт тебя? Она покачала головой, когда Гарри промолчал, и взяла его за руки. — Мы с Роном очень переживаем. Знаю, он не мастер это показывать, но Рон не перестаёт читать о блюдах магических стран, которые повышают выносливость и дарят успокоение. Все мы стараемся помочь тебе в своей манере, но как нам это делать, если ты топишь себя сам? — в её голосе вновь зазвучала обида, глаза заблестели. Это пробуждало в Гарри чувство ненависти к себе, жалость даже. Верно: и жертва, и палач. Но если он не сделает того, что в его силах, то будет страдать куда больше. — Я не могу просто забыть об этом. Просто… поддержите меня в этот раз, — попросил он. Гермиона фыркнула. — Когда мы этого не делали? Кстати, где там наши с Роном подвески с Любовным зельем? — Сразу после браслетов, — расставил приоритеты Поттер и поспешил отклонить от летящей в него подушки.***
Он заканчивает браслеты в декабре. Холодный зимний ветер в это время года приводит в чувства после ночей, проведённых в мастерской, а медовой напиток, который заваривает Кричер, греет внутренности, стоит вернуться к рабочему месту. Наверное, он справляется так быстро именно засчёт этих маленьких обрядов. Задний дворик Гриммо восстановлен им уже как пять лет. Тут появилась и беседка, и небольшой садик с розами, — которые росли пышнее и ярче, чем у тёти, — и маленькая площадка для приземления и старта гонок на мётлах. На душе у него, впрочем, всё так же беспокойно. За всё это время он успел и поговорить с родителями Диггори, которые временную меру одобрили, и несколько раз перепроверить свои исследования. Браслеты в его руках — тонкие, результат использования стекла в качестве основного материала. Они станут незримыми в момент, когда их наденут. Так Седрик сможет общаться с окружающими без нужды объясняться. Не хотелось бы обременять его таким балластом, не когда Гарри и без того покусится на его личную жизнь столь дерзким образом. Последняя неделя до дня «Х». Теперь ему стоит приняться за работу над другими заказами.***
Гарри знал, что миссис и мистер Диггори будут присутствовать в комнате, когда придёт время процедуры. Это знание отнюдь не делает процесс менее смущающим. — Браслет будет действовать год. Этого времени хватит, чтобы он обсудил всё со своим соулмейтом, если вдруг лечение не будет действовать. Я могу изготовить постоянные браслеты бесплатно, вы всегда можете ко мне обратиться, — без запинки пересказывает он заготовленный текст. — Это сработает? — волнуется миссис Диггори. Гарри надломано улыбается. — Будем надеяться. В худшем случае ему придётся делить со мной браслет год, в лучшем — он очнётся. — Спасибо, Гарри… — отец Седрика хлопает его по плечу. Уже не такой активный, седина покрыла его волосы в большинстве мест. — И счета… Мы знаем, что это ты оплачивал их последние годы. Он хмурится в ответ. Можно было бы попробовать отрицать, но толку? — Это меньшее, чем я мог помочь. На самом деле, он оплатил счета не только лишь Седрика, но и ещё парочки других пострадавших — называйте это благотворительностью, или как хотите. Гарри прекрасно понимал, что причиной является вечное спасательство. И долг. И… Это ощущение контроля безнадёжности. Он старается не касаться Седрика дольше положенного, быстро проговаривает заклинания шёпотом. Браслет, сжимающийся вокруг его запястья, холодит кожу. Ощущение скорее неприятное, и Гарри осознано делает пару глубоких вздохов, когда чувствует подступающуюся панику. — Если всё пройдёт хорошо… он очнётся завтра. Меня не будет тут, нам вообще не стоит с ним особо видеться, чтобы не укреплять эту связь, поэтому вам придётся рассказать ему всё самостоятельно… Вот, я составил буклет с ответами на возможные вопросы. Вы можете присылать мне и письма, моя сова будет рада полетать. Родители Седрика переглядываются, но он успешно отклоняется от их взглядов. — Тебя не будет здесь, Гарри? — Боюсь, что нет, сэр. Это только всё усложнит. — Это не… навредит? — Нет, Седрик ничего от этого не почувствует, — уверяет он их, вставая. — Не беспокойтесь. Ему хватает сил на улыбку, но уже сейчас Гарри чувствовал, как часть боли Седрика мгновенно передалась в его тело и разум. Да, он сделал всё возможное, чтобы тот не испытывал никаких побочных действий от браслета. Никаких наказаний за измены, за них будет в ответе Гарри, даже если «изменять» будет не он. Единственное, чего не смог сделать Поттер, так это убрать разделение эмоций партнёров — и чтобы этого не допускать, им необходимо как можно меньше видеть друг друга. Гарри отключается, стоит дойти до кровати.***
Всё не так уж и плохо, когда он просыпается на следующий день. Тело ноет, но никакой боли будто бы и нет — только слабые от напряжения мышцы. К ужину Гарри даже восстанавливается достаточно, чтобы спуститься в подвал и поработать над материалами для следующего заказа. Идею Рон и Гермиона передали ему вместе: первый думал об ожерелье для Мии, что косвенно отказалась от подаренных им духов, запаха которых оказывается никогда не любила… в отличии от запаха Любовного зелья. Только вот Рон не знал, что и Гермиона собирается ему что-то подарить — их годовщина нещадно приближалась. Он рассказал им о своей идеи тут же, потому что побоялся, что та придётся не по вкусу, но они оба пришли от неё в восторг. «Наконец-то от тебя будет пахнуть не только этими странными соусами для твоих острых блюд», тут же осветила Рона Гермиона, но произнесла она это с лёгким сердцем. «Ты любишь мои странные соусы для моих острых блюд!», возмутился Рон в похожем тоне, и Гарри мысленно поставил себе галочку — заказ одобрен. Так и вышло — одно наложилось на второе, и вот Гарри сидел с зачарованной тетрадью, горько раздумывая о том, что придётся разбираться с изготовлением зелья, которого он избегал многими годами: в классе ему в момент неизбежной сдачи заложило нос, а на экзамене попалось другое. Особо распространённостью в быту оно не пользовалось, несмотря на всеобщее к нему тяготение, поэтому и проблем в избегании не имелось. Поттер, впрочем, переживал не столько даже об изготовлении зелья, сколько о том, что подобный подарок может стать и популярным — как когда-то стали браслеты. Тогда о спокойствии можно забыть… Ему придётся спросить с них клятву о неразглашении — вот что точно. Он откладывает мысли о зелье в долгий ящик, и приступает к подбору материалов: Рону нравится золото, а Гермиона предпочитает серебро. Что-то неброское, но и не отдающее дешевизной. Рону шёл зелёный цвет, как и всякому рыжему, а Гермиона смотрелась бесподобно в лунно-голубом и серых оттенках. Свой выбор Гарри остановил на флюорите — минерал один, а цветов его множество, что могло бы помочь ему создать ожерелья парные, но всё равно направленные на каждого из них. К тому же, он довольно легко плавился, и его легко можно обернуть вокруг тонкого стекольного сосуда в виде небольшого сердца, в котором и будет храниться пара капель Зелья Любви. За своими размышлениями Поттер и не заметил, как потратил неделю за схемами и подбором правильных магических инструментов, заклинаний и зелий для стабилизации материалов и ограничения их взаимодействия друг с другом. Небывалый прилив сил был непривычен, идеи не переставая перебивали друг друга, поэтому в конце концов ему приходилось оставаться в мастерской практически без перерывов, даже еда оказалась позабыта. К концу десятого дня, когда Поттер уже было решил приступить от проб и ошибок к изготовлению основы, Кричер заставил его взять выходной, отправив в ванную и наказав спуститься позже для полноценного ужина. У Гарри не нашлось сил возразить — этот перерыв мог послужить для него столь необходимой возможностью подкрепить запасы маны, о которой он узнал достаточно при обучении в Гильдии. Собственно, и Магию Душ, которая стала основой для браслета, тоже изучалась им там же — в мире, где существуют соулмейты, эта сфера оказалась неуместно неизученной. Гарри получил своё Мастерство в том числе засчёт исследований на эту тему. Горячая ванная, наполненная дикими лечебными травами, работает как по волшебству, восстанавливает и его душевное равновесие, и заживляет многочисленные ранки на убитых в мастерской руках. Ему не приходится особо стараться — зачарованные мочалки, пенза, ножницы для ногтей и прочие необходимые гигиенические инструменты позаботятся о нём по отработанной схеме. Чары в этой комнате он до сих пор не разобрал, какими бы чудесными они ему ни казались, но уровень этот явно выше его по крайней мере ещё на пару десятков лет жизни. Кричер приготовил ему и одежду — хлопковая белая рубашка и такие же коричневые брюки он надевает, едва сдерживая зевоту. На горячей коже лёгкий мягкий материал кажется сносной заменой одеяла, и лишь влажность заставляет Гарри поднять со стула, на котором и лежала одежда, и отправиться вниз по лестнице. Скрипящая древесина холодит Гарри ноги, но помогает справить с дремотой. До столовой он доходит как в трансе, усаживается на стул и берётся за стакан с водой, тут же его поглощая. Тарелка перед ним пустует и некоторое время Поттер тратит на мысленные попытки решить задачу — узнать у Кречера, где же обещанная ему еда, или подождать, пока тот сам всё исправит, но рисковать тем самым уснуть в сидящей позе. Так проходят первые две недели со дня, как он надел на Седрика браслет. Работа не помогает ему забыться, как бы он ни пытался. Под кожей запястья зудит, в груди что-то трепещет от желания куда-то бежать и встречать, но желания эти Гарри подавляет как самый последний трус. Или — благоразумный благодетель? Если бы только родители Диггори знали, какими эгоистичными и лицемерными на самом деле являлись желания Гарри… Устроившись в кровати со свежим бельём, уносимый застывшей в костях усталостью в сны, Поттер признаётся себе, что друзья его как всегда оказались правы, но чувство это не особо искреннее.***
Гораздо искреннее страх, когда по утру, после быстрого ободряющего душа, Кричер извещает его о посетителе — мистере Диггори. Ощущения связи по браслету явно показывали ему, что с Седриком всё в порядке, что он очнулся — отблески чужих эмоций вставали комом посреди горла, — но шанс некоторой погрешности всё равно существовал. Гарри дал им адрес лишь из вероятности возможной консультации, если что-то пойдёт не так, но он и не подозревал, что подобное в принципе будет иметь место — свою работу как Мастер он не недооценивал. «Мистер Диггори будет ждать вас в гостиной», известил Кричер и благополучно исчез уже как пять минут назад, которые тот самый Хозяин и потратил на попытки привести разум и облик в порядок. Спускался вниз он трусцой, чуть ли не по три ступеньки разом — тревога подгоняла по лестнице, как жалящее от Джинни в коридорах Хогвартса когда-то в прошлом. Перед комнатой Гарри позволил себе постоять лишние две секунды, дабы наладить дыхание, и вошёл, едва удержав руку от глупого стука — это ведь его дом, в конце-то концов. Старые привычки умирают дольше всего. — Добрый де… Чего Поттер не ожидал, так это наткнуться взглядом не на потухшие серые глаза Мистера Диггори, или морщины по всему лицу пожилого мага, а быть встреченным широкой белозубой улыбкой Диггори младшего. Неосознанно он сделал шаг назад. Потом второй, третий, четвёртый… И вдруг нашёл себя по другую сторону двери, из которой и вышел мгновением ранее. — Гарри? Поттер не отозвался, с остервенением журя себя за то, что ни уточнил у домовика о госте, ни приказал тому не пускать Седрика в любом случае. Им нельзя видеться — ни в коем случае. Разве он не упоминал этого родителям Диггори? Гарри с трудом различал, сердится ли он на подобную оплошность или попросту в ужасе от открывшихся перспектив. Ему хватило и секундного виденья, заставшего врасплох, но душой он чувствовал отчаянное желание заглянуть за дверь, впиться взглядом в чужое худое — сейчас столь живое и радовавшее здоровым румянцем, — лицо, мягкую и неброскую одежду в типичных для Седрика тёплых оттенках. И желание это овладевало им всё стремительнее. Времени на размышления в запасе тоже не нашлось — отчётливо послышались шаги, а потом по ту сторону красного дерева послышался лёгкий, почти незаметный стук. — Гарри? Прости. Я не вовремя? Поттер прикусил губу, осторожно прислоняясь головой к прохладной двери. Он и не заметил, как лицо и шею окатило жаром от напряжения. — Нет, — выдавил Гарри, но прозвучало это столь неубедительно, что ему пришлось собраться и добавить увереннее: — вовсе нет. Э-э-э, привет? По ту сторону послышался смешок, отозвавшийся у Поттера в животе дробящим волнением. — Привет. Привет… — ненадолго он умолк, но прежде чем Поттер успел что-либо ответить, Седрик вдруг заметил: — это самый странный диалог в моей жизни. Никогда не думал, что фраза «говорить со стеной» будет так близка к реальности. Так и будем? Гарри пожевал нижнюю губу, прикидывая варианты. — Нам нельзя видеться, — решил он. — Я говорил твои родителям. Это… — …усилит связь, я знаю. И всё же, — в голосе слышалась улыбка. Как бы он хотел её увидеть. — Давай, Гарри, я всё равно уже тут. Разве ты не скучал? Я хотел тебя отблагодарить. Поттер слышал искренность в его словах, но больнее всего оказалось осознавать, что он её и ощущает. Это совершенно новое поле для взаимодействия — такая открытость была для Гарри непривычна. Это и есть более эгоистичная причина нежелания Поттер с ним встречаться: как он мог бы вести себя с Седриком, умеючи скрывать чувства, не имело значения, поскольку тот теперь мог отличить его ложь от правды за секунду. — Не бойся, — будто, или всё же знаючи, произнёс Седрик. — Это в новинку и для меня. Открыть дверь казалось чем-то и зверски сложным, и таким привлекательным, что от звука поворота ручки сердце у Гарри подскочило в груди. Он и не заметил, как повернул её сам. Что ещё хуже — Седрик его не подгонял, отойдя от двери на несколько шагов. Это ли придало уверенности Поттеру или скользящие по душе чужие чувства радости, предвосхищения и ожидания, сказать бы он не силился. Объятья, встретившие его на полпути, сильные и мягкие, такие родные — точно те, что запомнились ему ещё во время школы. Он пах ромашкой и нугой, свежестью и высушенным на солнце бельём — а за окном стояла зима. Гарри отчаянно искал в этих объятьях облегчения, но само их существование противоречило этому облегчению. Это, должно быть, глупо — искать утешения у человека, который нуждается в нём сам, но в чувствах Седрика не было ни единой гнетущей эмоции, которые поразили самого Гарри. Как по-разному они смотрели на этот мир — и как отчаянно Поттер желал увидеть эту реальность глазами Седрика. Похож ли он на мерцание огней Хогвартса во тьме? На едкие неоновые пластинки, выставленные на витрины магазинов? На ярчайшие отблески души, которые Гарри соединял в браслетах? И как в его реальности выглядел Гарри — тенью под рябиной или таким же ярким отблеском солнца, как и всё вокруг? — Тяжело тебе пришлось? — тихо спросил Диггори, и впервые с момента их встречи в голосе читалась грусть. Поттер абсурдно хрюкнул ему в плечо и медленно отстранился. — Это ты у меня спрашиваешь? Седрик вскинул брови. — Как мои обстоятельства приуменьшают твои переживания? Гарри не нашёлся с ответом, обескураженный простотой чужой философии. — Хозяин, — объявился Кричер так вовремя, спасая от ответа, — завтрак на вас и гостей подан, — и тут же ретировался. Это максимум, к которому они смогли прийти за всё время совместного проживания. Больше благодарности, чем за уничтожение медальона, домовик испытал лишь после «ремонта» Гарри портрета Вальбурги, чем он занялся сразу же после получения Мастерства и сделав пару выводов в своих исследованиях в Магии Душ. Тётушка орать перестала — любви в ней от этого ни на грамм не прибавилось. В тишине они отправились в столовую.***
Седрик оказывается одновременно и образом, что сохранил в памяти Гарри, но и полной его противоположностью — он даже задался за завтраком вопросом, точно ли говорит с тем парнем, с которым был знаком в прошлом. Будь они не знакомы и не лежи последний в коме столько лет, Гарри не поразился бы переменам, может, не заметил бы их вовсе — трудно сказать, как тот вёл бы себя тогда, каким человеком бы вырос. Но Седрик не рос, он не менял своё мнение, не читал книги и не слышал новостей из Большого мира — так почему же изменения в нём оказались столь радикальны? Гарри с трудом проглотил очередную ложку каши. — Значит, ты пришёл… — Увидеться. Мы так давно не общались — ну, то есть, для меня не прошло и дня, если говорить сознательно. Поттеру до боли хотелось рассмеяться — вовсе не от радости, но от тревоги и напряжения. Седрику повезло, что он волшебник, иначе не встать ему с кровати ещё скоро — Гарри всё ещё имел связи с обычными людьми и представлял, какие последствия были бы для организма магла. — Это всё очень здорово, — решает сказать он, — но видеться нам нельзя. Ты видел, чем это закончилось. — Хочешь сказать, я не заслужил объятий, если бы не эти твои разработки? Гарри выдохнул и внезапно хихикнул. — Вовсе же и нет… — но встречаться взглядом с медовыми глазами Седрика он не спешил. — Это попросту навредит твоим отношениям с соулмейтом. — Соулмейтом? — переспросил тот, нахмурившись. — Когда я собирал информацию о том, как бы тебе помочь, то узнал от твои родителей, что ты догадываешься, кем является твой соулмейт. Это не так? — Хм. Полагаю, что так. Гарри это знал, но не сказать чтобы оказался готов. И всё же он постарался придать себе воодушевлённый вид. — В общем, ты понял… К тому же меня ждёт заказ — Гермиона не спустит мне с рук, если я не сделаю для неё этот кулон с треклятым Любовным зельем, — старается он разрядить атмосферу, но нос морщит по-настоящему. — Любовное зелье? — склоняет голову затихший Седрик. — Кулон? Я могу посмотреть? Гарри не уверен, чему так удивляется. — Зачем?.. — Я ведь ни разу не видел твоих работ, помнишь? А. А, вот оно что. Да, как-то это непредусмотрительно с его стороны — Седрик ведь столько не видел, пропустил, не имел возможности узнать. Гарри задолжал ему это, по крайней мере. Или так он говорит себе, пока соглашается.***
Мастерская Гарри располагается снизу, рядом с темницами, ритуальным залом и парочкой хранилищ с едой, от которых Кричер его постоянно отгоняет. Он бы с удовольствием отвёл Седрика в магазин, там рабочее место почище, ниточка к ниточке и чары навешаны на всякую поверхность, чтобы не загрязнялись. Тут же, в своей настоящей Мастерской, Поттер предпочитает не заморачиваться. Что можно очищает сам, другие загрязнения иногда счищает Кричер. Здесь темно, порой сыро, но летом не бывает жарко, в отличии от магазина, на который не удаётся наложить чары из-за диссонанса. Столы в стиле всего дома — чёрные столешницы, прибитые к трём стенам и небольшой островок посередине с инструментами и мелочовкой, которая понадобится в любой момент. Освещение потребовало от него сноровки — здесь есть и обычные свечи, но и изобретённые им магические гирлянды: идея пришла ему в голову на первое одиночное справление Рождества, когда он понял, что гирлянды обычные в этом доме работать не будут, а о волшебных ему слышать не довелось. Луна доработала внешний вид, а Гермиона помогла развесить. Сейчас он зажигает именно их — закреплённые по периметру комнаты и пересекающие потолок в несколько рядов — и приглашает Седрика войти. — О, — выдыхает тот. — О. Так это правда. Ты и впрямь взялся за это. Гарри кивает, щурясь от неловкости. — Так получилось. Глаза Седрика блестят под светом гирлянды, жёлтые зайчики прыгают по радужке. — Над чем ты сейчас работаешь, говоришь? Гарри лохматит волосы, потирает лицо ладонями, собираясь, и проходит к левому блоку — рабочей поверхности. — Кулон для Гермионы и Рона на годовщину. — Они всё ещё вместе? — интересуется Седрик, располагаясь сбоку. — Куда они денутся? Смешок отскакивает от стен подземелий эхом, Гарри не старается сдержать ответную улыбку. — Верно, я слышал, что они соулмейтами оказались. Так в чём суть этого кулона? — Сути в нём пока как раз и не достаёт, — жалуется Поттер, как часто делал в четырнадцать. С Седриком так легко было разговаривать, это не изменилось и теперь. — В нём будет Любовное зелье, как аромат. Как духи, понимаешь? Но как будто… чего-то не хватает. Какой-то интересной функции. Я всю голову себе извёл и ничего не придумал. — Мм. Чтобы всегда чувствовать любимый запах? Интересно, — предложенный кулон он берёт с осторожностью и оглядывает со всех сторон. Вот кому тишина никогда не мешала: сам Гарри от неё принимался говорить всякую чушь. — А что за материал на цепочке? Твёрдый, но податливый, и как будто стекло. — Стекло и есть, — кивает Гарри. — И флюорит. Я их зачаровал, они мягкие вот тут, чувствуешь? Но формы не теряют, потому что это свойство закреплено. Руны на стекле смотрятся как узоры и не бросаются в глаза. — В школе ты совсем не упоминал об артефактах. Замечательная работа, я такого не видел. — В школе я ими и не интересовался, — спокойно признал он, осторожно убирая основу в ящик и доставая заготовки в виде сердца. Их несколько: цветные — красные и зелёные, голубые и жёлтые; формы анатомического сердца и привычного нарисованного. Он думал сделать было вместо сердца книгу и что-то, ассоциирующееся с готовкой — половник, тарелку с пастой, кондитерский колпак, — но в последний момент решил оставить свой выбор простым и понятным. Седрик вздыхает и лицо его выражает сожаление, а через каналы браслета к Гарри плывёт чужая грусть, от непривычки его тут же бросает в дрожь. — Я многое пропустил. — Да, — аккуратно отвечает он. — Но теперь у тебя есть время наверстать. Лучше так, чем никак, верно? — Твои браслеты, Гарри, опасная штука! — рассмеялся Седрик. — Но спасибо тебе большое, ты прав. И он вновь раскрылся, разведя руки в сторону: Гарри с детства восхищался этим уязвимым действием, полным доверия, — и потому, в том числе, не мог отказать ему в них. — Но в качестве благодарности, — довольно зажмурился Диггори, когда они разорвали объятья, — я помогу тебе с кулоном, идёт? — И долго ты будешь использовать это как оправдание? — из-под бровей глянул Гарри на него, однако в голосе злости ничуть не прибавилось. Он размышляет с секунду о том, каково бы было ему — проснуться через пятнадцать лет комы и не иметь ни работы, ни прежних интересов, хобби, друзей; вынужденно давить улыбку… или в самом деле ощущать себя счастливым из-за того, что очнулся? Гарри не мог представить восторга от подобных открытий, но он и не был на месте Седрика, чтобы судить. А их связь не давала подобных подсказок — только поверхностные ощущения. — Хорошо, — решил он, — я буду тебя ждать. И был вознаграждён мягкой улыбкой.***
Спустя пару дней Седрик вновь объявился на пороге его дома, как и угрожал — обещал, в смысле. В свободных хаки штанах, водолазке коричневого цвета и пальто. С многообещающей ухмылкой на лице он и вручает Гарри пирог от родителей. — Они тебя обожают, кстати, — замечает тот, раздеваясь в прихожей и натягивая тапочки, переданные от Кричера. За время встреч в палате они и правда успели поговорить не один раз — тысячи пожеланий выздоровления и извинений с его стороны; примерно столько же сожалений о сказанном и извинений — с их. — Приятно знать, — выдавил Гарри улыбку, пока внутри у него бурлила тревога. — Ну? Показывай, куда идти. — Пообедаем? — предложил он. — Я ещё не ел, а Кричер был очень рад возможности приготовить что-нибудь сложное, когда узнал, что я жду гостей. — Какой хаффлпафец откажется от еды? — возмутился Седрик несерьёзно. — Вперёд. Гарри обожал острую еду — как она жгла горло и распыляла аппетит; а ещё он любил прогулки к ближайшему китайскому ресторанчику, где благодаря артефакту автоматического перевода его любили, как внука. Там он был всего лишь уставшим клиентом с синяками под глазами и крепким кулаком; очередным одиночкой, поглощающим сытную как-домашнюю-лапшу, а не Героем в отставке. Туда же, — или в другие семейные кафе, — он сбегал и от готовки Кричера. Видите ли, каким-то чудесным образом тот готовил не что попросят, а что сам считал необходимым. Командовать строже Гарри не разрешала Гермиона, да и едва ли это бы помогло — в выборе блюд с ним была особенно согласна Вальбурга: то ли действительно любила пресную и «полезную» пищу, то ли испытывала особенное наслаждение от страданий Поттера даже после своего преображения. Сам он готовить после многих лет рабства на кухне родственников отказывался и потому соглашался на все, только бы достаточно насытиться и продолжить работать. Или лежать, глядя в потолок. Или летать над Лондоном под сильными чарами. Или… В общем, ни кухня, ни сам приём пищи Гарри уже давно не интересовал. Поэтому на спокойное решение и просьбу Седрика добавить специй в своё блюдо он реагирует вполне резонно уже после того, как тут же даёт разрешение. — Так разве можно? — спрашивает он напрямую, следуя на тем на кухню и наблюдая, как тот ловко возится в шкафчиках под причитания эльфа. — А почему нет? — пожимает парень плечами. — Ага! Нашёл… Так… — где-то в глубине шкафа зазвенело нечто стеклянное. — Мы постоянно в школе пробирались на кухню, если хотели чем-то перекусить; и брали дополнительные солонки, которых никогда не было на столе — некоторые из наших любили сильно солёную еду. — Столько сил и ради еды? — пробормотал Гарри, впечатлённый. — Еда стоит всех усилий, — мгновенно возразил тот. — Только не говори, что тебе нравится пресная еда? — разочарованно протянул Седрик. — Вроде бы ты любишь… что-то китайское. Гарри скорчил лицо, даром, что бывший барсук его не видел. — Нашёл! — воскликнул тот. — Соль, перец, сушёная зелень. Можно жить. Что думаешь? Под завывания эльфа Поттер мог только облегчённо вздохнуть. Ужин был спасён. Одного он никак не мог понять — откуда в Седрике столько информации о современном мире? Его осведомлённость поражала. Сам Гарри не смог бы осилить подобного потока данных за столь короткий промежуток времени. Наверное, будь он в ситуации Седрика — ныл бы чего похуже хотя бы год.***
Любовные зелья — не самое сложное в исполнении из арсенала зельеваров. …но не Амортенция. Она хранится практически без срока годности, а её запах стойкий до самых последних мгновений. Благодаря тому, что от зелья исходит пар, его гораздо легче использовать как духи — испарения приносят нужны аромат куда надо. А кудесники-зельевары в прошлом году нашли способ нейтролизовать воздействие Амортенции, сохранив при этом её аромат. Сейчас духи с входящей в состав Амортенцией делал только один мастер, и у Гарри не имелось таких средства — вариант с помещением в сосуд простого обезвреженого зелья был экономнее и избавлял будущих владельцев от обязанности покупать духи по завышенной цене. Доставая серебряный котёл, книгу зелий и необходимые ингредиенты, Гарри обращается к осматривающемуся Седрику: — Так откуда ты знаешь, как варить это зелье, говоришь?.. Некоторое время тот молчит. — …читал? — Что, в школе? — Ты можешь меня проверить. В начале своего пути Поттер бы отмахнулся, доверяя, но опыт и практика научили его внимательно относиться к качеству работы, особенно если её исполнял не он. — Хорошо, — решился он. — Приступай, а я займусь свои делом. — Ты придумал, какое свойство хочешь добавить? — заинтересовался тот в ответ. Гарри вздохнул: у него была одна сомнительная идея. — Поисковик… Поиск соулмейта. Седрик нахмурился: — Так Гермиона и Рон ведь уже знают друг друга? — Это не мешает им заблудиться в трёх стенах Министерства. Нет, на самом деле… У нас была особая история с кулонами и я хотел бы, чтобы их ассоциация с ними сменилась на что-то более… — Светлое, верно. Что ж, с таким кулоном не побегаешь. Тогда там будет что-то вроде поискового зелья? — Нет, — покачал Гарри головой. — В конце концов, я много работал с Душами. Если соулмейты нашего мира и завязаны на любовном зелье, то это на чём-то основано. Времени изучать принцип у меня сейчас нет, но попробую взять за основу само зелье. Запахи… Запахи… Не понимаю. Так запах совпадает или просто напоминает? Седрик пожал плечами. — Не было возможности узнать. А у тебя, Гарри… Чем пахнет твоя любовь? — Чем пахнет… любовь? — задумался он. — Я думал, что запах говорит о человеке? — Может быть. Хотя мне кажется, что тогда запах менялся бы всю жизнь. Или это и образ любви, и человек? Поттер проморгался. Недостаток собственного опыта кусал его в задницу — это же надо взяться за заказ, в части которого ты ничего не понимаешь. Другая часть его изнемогала от болезненного любопытства — говорил ли Седрик правду? А чем пахла любовь… его? — Верно. Диггори ударил в ладоши, натягивая улыбку. — Я предлагаю начинать постепенно. Я сделаю зелье, мы его изучим, а ты пока… делай, что тебе там нужно делать? На том и порешили.***
Гарри не прельщало контактировать с зельем дольше необходимого, но объяснять причину Седрику он тоже не желал. Приходилось делать вид, что постепенно заполняющий подвальные помещения аромат его ничуточки не тревожил — мешал лишь тот факт, что Диггори его актёрские таланты теперь были нипочём. Досадно. Он мог бы поставить барьер от запаха, или наколдовать на голову воздушный пузырь — и всё же этого не делал. На языке вертелся горький привкус лжи — самому себе или выдуманному зрителю, Гарри так и не определился. Подземелья и раньше пахли землёй и сыростью, но теперь к аромату прибавились нотки. Горечь. Тоска. Любовь Гарри пахнет, точно горе.***
Седрик с детства любил чудеса — в детстве они окружали его всюду; следовали за ним, точно назойливые пикси, в виде летающей посуды, метлы на заднем дворе и лекарств, от которых горели уши и подвешивало в воздух за пупок; конфеты были не только сладкими, но ещё и волшебными — больше всего ему нравились те, что окрашивали волосы или давали атрибуты животных. Равняясь на родителей, Седрик мечтал вырасти и покорить мир — удивительный и чудесный, бескрайний и малоизученный. Он читал сказки о мореплавателях, сражающихся с драконами, и представлял себя в глубинах вод с палочкой наперевес. Слушал рассказы о волшебных тварях Ньюта Саламандра и мысленно записывал себя в Хаффлпаффцев. Со временем он понял, что чудеса часто пропадают там, где реальность встречает взрослением, и всё же отчаянно старался сохранить хоть каплю прозапас — не иначе как этот мизер позволил ему прожить без особых травм всю школу, а после и встретить своего соумейта, пусть даже тот и не подозревал о связывающих их узах — Седрик находил этот факт скорее очаровательным. И не иначе как этот запас позволил ему сохранить разум после получаса жесточайших пыток; не иначе как их с Гарри связь подарила ему вторую жизнь. Он отчаянно цеплялся за новый волшебный мир — мир, лишённый войны и распри. Едва ли Гарри это осознавал. Седрик заснул в мир, вступавшем в войну. И он очнулся, окружённый одной лишь любовь, даже если через неё сквозила тоска — густая, точно патока, — в глазах всех знакомых и друзей, в особенности разом постаревших родителей. Да, Седрик упустил много лет жизни. Никто из них не задумывался, что он многое приобрёл — на улице ныне промышляли только мелкие бездельники, а люди не делились на плохих и хороших. Ему повезло не только войну пережить, но и сохранить большинство близких людей: родители дождались его возвращения, лучший друг Теодор писал письма о всем случившимся на протяжении многих лет — на изучение первой стопки ушла неделя, а их собралось бесчисленное количество, — однокурсники уже предлагали варианты профессионального развития и протекцию и рекомендации, а его соулмейт… так неисправно и безнадёжно сердечен, что связал их узами, только бы помочь. Как Седрик был труслив — и тогда, будучи зелёным подростком, и сейчас — его тело выросло, физиологические процессы роста завершились, а он всё никак не мог перебороть страха. Страха… …что бред директора окажется правдой. …проиграть в чемпионате студенту младше. …пойти против факультетской травли. …отказать популярной девушке в бальной вечеринке, поскольку боязно признаться себе в ещё совсем невинных, но таких фундаментальных чувствах к другому человеку. …признаться. Только на кладбище он понял: сейчас или никогда. Круцио почти не ранило, когда он начинал падать в бесконечную темноту. Но саднило остаточно, когда никто не мог услышать его внутреннего голоса. «Я вас слышу», кричал он сквозь закрытые глаза. Тело не слушалось, голос пропал — Седрик был в ужасе. Ему всегда казалось, что это чисто физиологическая реакция на угрозу жизни, но в тот момент под угрозой была не его жизнь — личность. Никто ему не отвечал: люди продолжали обсуждения на фоне, а он остался совсем один, в бесконечной пустоте. Пока в один день к нему не начали приходить: молчащие или обсуждавшие быт и соседей родители; редко заскакивающий из-за графика Теодор; Линн — студентка Хаффлпаффа, которой он однажды помог с хулиганами. Пара других однокурсников и множество единичных посетителей студентов школы. Профессора, особенно декан. Та необычная девочка с Равенкло — Луна Лавгуд, их соседка. Она говорила с ним так, будто знала и что он слышит, и его ответы. Её присутствие странно успокаивало. И Гарри — конечно, он. Поттер не говорил с ним беседой, как Луна, и не успокаивал, заполняя тишину, как родители. Присутствие младшего ощущалось скорее как жизнь — он читал учебники, сатирически комментировал воскресную газету; собирал секретики на бывших студентов и делился диаметрально различающимися фактами из науки — Зелий, артефактов, гаданий, иногда даже делился рецензиями на кухонные творения Рона Уизли. В такие моменты Седрик почти не чувствовал себя оставленным позади. И если тогда Гарри был так близко, покуда Седрик выскальзывал из материальных рук, то теперь недосягаемым казался сам Поттер. Его характер остался прежним, сгладились и обострились лишь некоторые углы. Извечно осторожный — Седрику не хотелось думать, что именно породило в нём подобные привычки. Через что ты прошёл, Гарри? Как ты выбрался? Война осталась для тебя позади так же, как для меня? Кто из них пострадал больше — значения не имело. Рубцы на их душах сходились в одну сплошную картину, точно созвездия на вершине Астрономической башни, словленные в телескоп. Но пока эти раны не выглядывали из-под одежды и об их расположении оставалось только гадать, нащупывать сквозь темноту. Тогда Седрик и решил начать оголять свои. Они как раз устроились прямо на низковорсном ковре у камина, когда он почувствовал, что время пришло. — Иногда я просыпаюсь посреди ночи, иду в туалет, случайно улавливаю отражение в зеркале — и себя не узнаю. Слова обладают потрясающими свойствами: они восхищают и огорчают, мотивируют и заставляют сомневаться. Из слов рождаются заклинания у начинающих магов, слова увековечивают чувства и отношения в реальном мире. Не сказав, не написав — как знать, что нечто существовало? Слова определяют в них людей, определяют их как людей. В другой день он признался: — Недавно виделся с Чжоу. В школе она мне на самом деле не нравилась, но я так и не нашёл смелости ей признаться. Сказал теперь — она и не удивилась. Неужели я столь прозрачен? Иногда слова раскрывали и ненужные тайны. Гарри признался: — Мы с ней целовались. Ничего серьёзного, но я чувствовал себя моральным уродом. Слова ранили — слова исцеляли. Седрик учился находить грань в их разговоре, а Гарри открывался навстречу. Диггори был трусом и учился смелости у младшего. Гарри учился искать в жизни радость. Их ладони проходились в сантиметре над шрамами — недостаточно, чтобы нащупать, разве что ощутить чужой жар. А любовь Седрика пахла точно кровь, покрытое лаком дерево и пропитавшийся озоном воздух. Диггори точно знает, какова его цель и сколько у него в расчёте времени. И пока время бежит по его руки в виде прозрачного браслета, он играет по струнам чужой души, открытой перед его взором в виде явно слышимых партитур. Осталось лишь убедить Гарри, что ему следует сдаться.