Прямо противоположное

Результаты анализов им раздают под конец родительского собрания. Все знали, что будут готовы бумажки, и поэтому почти все пришли семьями. Отец очень сильно и самоуверенно хлопает Борю по плечу, подгоняя, чтобы он быстрее разобрался с этой формальностью, вскрыл конверт и получил подтверждение очевидного. Боря отходит на пару шагов в сторону. Не хочется это делать под пристальным взглядом. Вообще не хочется это делать здесь, в классе. Вокруг рвется и шуршит бумага, начинаются обсуждения, массовые облегченные выдохи: «Бета, бета, бета...» Этого слова так много, что Боря начинает думать, что у него будет тот же результат. Та же бумажка с синей полосой сверху. Тогда точно лучше узнать первым и успеть подготовиться к разочарованному бухтению отца. Полоса на бумажке красная. Она обжигает взгляд, и поэтому текст ниже читается плохо, неправильно, непонятно. Боря перечитывает и перечитывает и никак не может поверить в то, что там написано. Он поднимает глаза, чтобы проморгаться, и видит Аню. Она стоит одна поодаль от мамы и выглядит растерянной. Бумажку она держит текстом к себе, но на просвет видно, что полоска у нее тоже красная. Аня подходит к нему первой, дергает конверт из рук, читает и начинает смеяться. Нехорошо, как только она умеет. — Походу нас перепутали... — говорит она и протягивает ему свои результаты. Боря не успевает взять. Из-за спины и сверху появляется его высоченный отец, выхватывая у них из рук сразу два конверта. — Совсем дураки! Это самые важные документы в вашей жизни, а вы их уже перепутать успели! — ругается он, вроде бы читая, что написано на обоих листках, но как будто не вчитываясь. — Забери свою! Он сует Ане бумажку. Не ее. У этой угол надорван — Боря накосячил, когда вскрывал конверт. — Это не моя, — четко отвечает Аня, — а его. Она коротко кивает, не называя по имени, и тут же снова поднимает глаза. И это сейчас кажется самой сильной обидой в жизни, по крайней мере от нее. Отец не двигается, настаивает. — Да глаза разуйте, дядь Кость! — Аня злая и неожиданно высокая, на цыпочки встала, чтобы вернее докричаться. — Там русским языком написано: Анна Ивановна Кислова, альфа. А это... — она глазами показывает на бумажку в руках у отца, — а это его. Или ваше, общее. Отец уже весь по цвету как та красная полоска. Их перепалка с Аней привлекла внимание. Все одноклассники, все родители теперь стоят и смотрят на них. И все всё видят. Боре кажется, что он сам красный внутри и сейчас сгорит. Не дождавшись никакой реакции, Аня выхватывает свой конверт и, развернувшись на пятках, уходит к маме. Та выглядит очень испуганной. К Боре с отцом подходит дядя Стас, бубнит что-то успокаивающее. Боря может разобрать только: «У нас тоже», «Омега», «Не трагедия», — и понимает, что он про Илью. На отца это действует прямо противоположно. — На выход, — говорит он Боре сквозь зубы и уходит сам, как будто специально очень большими и широкими шагами. Боря сразу понимает, что ему нужно бежать, чтобы успеть, и не двигается с места. — Борь... — дядя Стас приобнимает его за плечо и прижимает к себе, хочется поддаться, уткнуться и расплакаться, — ...все нормально. Ничего страшного не случилось. Это такой же результат, как и у всех. А папа... у папы гон, наверное, скоро, вот он так и реагирует. Все будет хорошо. Не волнуйся. Под конец он начинает говорить очень тихо, будто сам понимает, что врет. Он предлагает проводить Борю до отцовской машины и обещает, что вот они сейчас дойдут, а тот уже успокоился. Выходя из класса, Боря оглядывается посмотреть, где Аня, и очень быстро находит ее в толпе. Потому что она стоит и смотрит на него. *** Аня заходит к Гене в каморку и отпинывает какую-то коробку, которая не стояла у нее на пути, но попала в поле зрения. — Кис, ты чего? — первым спрашивает Егор, и благодаря его оклику Боря вспоминает, что она теперь Киса, Егор — Мел, а он сам — Хэнк. Так они решили на выходных, когда в прошлый раз здесь собрались и перепили. Боря тогда еле довел Аню домой. Она не была ни тяжелой, ни сильной, но хотела приключений и все звала его то на заброшку, то на детскую площадку, то на чердак. Смеялась в голос и тыкалась холодным носом в шею, когда Боря закинул ее к себе на спину и подхватил под коленки. Он боялся, что начнет смеяться вместе с ней и завалится куда-нибудь в траву. Теперь валится Аня — на один из старых стульев. Он деревянно всхлипывает, но не ломается. — Менты за жопу взяли? — то ли спрашивает, то ли констатирует Гена. — Да опять эта мразь! — кричит Аня и смотрит на Борю, будто это был он. — Сбросила все, что было. Он специально меня пасет, или кто-то ему сливает, когда, где и с чем я буду. Она продолжает смотреть на Борю. Он сжимает челюсти, напрягаясь, чтобы не отвести взгляд. Аня часто говорит обидные вещи, но это уже перебор. — Так! — Гена повышает голос и привлекает к себе внимание. — Много было? — Я больная, что ли?! Эта жаба меня уже несколько месяцев преследует. Я по мелочи с собой таскаю, — единственный рычащий согласный Аня чуть растягивает. — Ну, ничего, ничего, молодец, — Гена теперь говорит ровно, — хорошо, что по мелочи, значит, быстро отработаешь. — Чего?! — Киса подскакивает со своего стула, и он валится на пол. — У них тут семейный бизнес, сука, один сдал, второй принял, копят на повышение, премию и отпуск в Турции, а я отрабатывать должна?! Дальше она переходит на странное булькающее рычание. — Ань, хватит, — Боря старается звучать как можно строже. Она реагирует прямо противоположно — снова издает этот звук, который расходится по комнате волнами, и Боря почти ощущает их физически. — Кис... — обеспокоенно говорит Егор, кажется, он тоже это слышит. — И правда, киса, — хихикает Гена, и после этого Боря понимает, на что похож новый Анин звук — на кошачье мурчание, только не довольное, а злое. Все замолкают, в длинной паузе остаются только перетекающие друг в друга звуки «у» и «р», от которых дребезжат стенки — то ли комнаты, то ли Бориной черепной коробки. — Стоп! Тихо! — громко командует Гена и отпрыгивает в сторону. — У нее гон! Егор тоже чуть отступает, а Боре, наоборот, хочется шагнуть вперед. Аня смотрит на него во все глаза и тискает свой рюкзак, мерно распрямляя и сжимая пальцы то левой, то правой руки. — Спокойно, спокойно, — кричит Гена уже из какого-то угла. — Все будет хорошо. Кисуля, таблетки при себе есть? Или тоже скинула от греха подальше? Аня рычит в ответ — видимо, таблеток нет. Егор драматично вскидывает руки — наверное, думает, что все пропало. — У меня есть, — бурчит Боря. — Твои не подойдут, — Егор говорит уже откуда-то из-за спины. — У меня и для Ани есть. — Заботливый какой! — отзывается Гена. — Давай. Где? Боре нужно сделать усилие, чтобы перестать пялиться на Аню. Он пытается увидеть в ней что-то новое и другое, может быть, опасное. Но она все та же, просто не смотреть на нее нельзя. Достав из рюкзака блистер с альфаческими подавителями, он уже хочет сам к ней подойти, может, так что-то разглядит, но тут рядом появляется Егор. — Давай лучше я. Таблетки действуют быстро. Это заметно по тому, как Аня перестает мурчать и мять рюкзак. — Заботливый какой... — хрипит она. — Папочка приучил и для него колеса таскать? Ты у него вместо косметички, или что там у старперов, барсетки? — Кис... — пытается встрять Егор. — Достали! — Так, надо придумать, куда тебя теперь, пока дров не наломала, — Гена обращается к Ане напрямую и щелкает у нее перед глазами пальцами. — Домой нельзя, — отвечает она, чуть ссутулившись, — мама ведь... мы не обсуждали, что делать, когда начнется. — Ты боишься, что ли? — спрашивает Егор. — Не боись! Эта фигня внутри семьи не работает, — отмахивается Гена. — А то бы вас обоих давно у родителей забрали. Чтобы без поебок. Аня бросается к Гене, почти хватает за веревочки от капюшона. Она готовится ко второму рывку, когда Боря ловит ее. Они замирают, встретившись взглядами. — Отец в гон в гостинице живет. Специальной, — Боря почти шепчет. Аня близко, а остальные услышат, не услышат — без разницы. — А ты меня с ним не сравнивай! — она вцепляется в худак и пытается приподнять Борю над землей, у нее как будто получается, это странно, потому что он вообще-то выше. — Ты еще мне в гостиничку омежку подгони! Или карманных денег не хватит на шлюху? — Боря никогда не думал, что отец может не в одиночестве сидеть в гостинице. — Так сам ложись! Сам отработай! — Кис... — кто-то пытается их расцепить. — Прям разорвать тебя хочется! — Аня не отцепляется и хватается за него еще крепче. — Так, Кисуля! Такое братанам не говорят! Пусти, пусти! Тебе вообще никакого кайфа, он у нас маленький, не вылупившийся, только разозлишься еще сильнее. У Гены как-то получается разогнуть ее пальцы и после, бедром отпихнув Борю в сторону, встать между ними. — Хэнк, по-братски, съеби как можно скорее, а то мы ее не успокоим. — Да, бро, давай, таблетки только оставь, а дальше мы сами, — Егор сует ему в руки рюкзак и начинает оттеснять к выходу. Гена в это время утаскивает Аню куда-то в противоположный угол. — Мы справимся, мы справимся, — продолжает говорить Егор, вытолкав его на лестницу. — Я тебе напишу потом. Ты, главное, помни, что это не она, это гормоны. Хорошо? И, не дождавшись от Бори его «Нехорошо!», закрывает дверь. В ночи Аня присылает в телеге стикер с котенком. Он выглядит жалобно и пристыженно — взрослые кошки так смотреть уже не умеют. Это извинение и вообще-то вау, обычно Аня не извиняется. Значит, точно сегодня была не она. Боря отправляет ей кота из того же стикерпака. Он как будто примирительно улыбается. А хочется отправить котенка «not hehe». Боря боится, что ночью увидит какой-нибудь крайне нелепый кошмар: что он мышь, и за ним охотится черная кошка. Поэтому он идет наперерез страшному сну и представляет, как Аня, Киса, мурча, ставит ему на грудь пальцы и проводит вниз, прочерчивая четыре длинных полосы. *** — Ну что, как ебать тебя будем?! Киса прижимает его лицом к стене, навалившись со спины, плотно и горячо. В смысле, она кажется очень горячей везде, где они соприкасаются. То есть вообще везде. Или это такой эффект от того, как обжигает ухо, шею и щеку дыханием. Хэнк пытается опереться на левую руку, чтобы оттолкнуться. Киса перехватывает запястье и стискивает. И снова спрашивает: — Ну? Как? Хэнк знает, что он сильнее, что ему нужно только немного извернуться, изогнуться, да хотя бы просто напрячься — и он освободится. Вместо этого он делает прямо противоположное — не сам, это все даже не делается, а просто происходит неосознанно и случайно. Колени подгибаются, тело расслабляется, из горла выскальзывает последний выдох. Киса как будто его же вдыхает. Хэнк чувствует лопатками, как поднимается ее грудь и как воздух опускается в живот. Хэнк пытается больше думать про Кису, собственные реакции он проанализирует как-нибудь потом. Правой рукой она тянет его за бедра на себя. Хэнк своей правой впивается ей в ногу. И очень поздно понимает, что не отталкивает, а держится за нее, зажав в кулаке край футболки. Очень поздно — когда на всю базу начинает орать Гена. — Да что ж такое-то! На пару минут вас оставили! Киса поворачивает голову на крик, Хэнк прижат к стене так, что смотрит в другую сторону — и хорошо. Ему страшно представить, какое у него сейчас лицо. — Что случилось? — спрашивает где-то там Мел. — Киса взяла заложника. Ну, или он сам отдался. Хрен их разберет уже, я устал, — отвечает Гена. — А ну разошлись! Это у вас семейное, что ли?! После упоминания семьи Киса резко отпускает его и отпрыгивает, видимо, куда-то к Гене, объяснить на царапучих пальцах или острых кулаках, почему он неправ. У Хэнка есть пара секунд, чтобы подышать и подумать, был ли где-то неправ он. Днем на городском празднике они пошли в кусты покурить. Увидели за забором отцовскую машину, вполне однозначно раскачивающуюся туда-сюда. Киса сунулась сделать пару компрометирующих видео и увидела в салоне свою маму. Потом она чисто по-альфачески поцапалась с отцом. Хэнк ляпнул нечто, что не понравилось им обоим, но прилюдно врезать ему смогла только Киса. Уже на базе, когда Мел пошел встречать Гену, который занимался какими-то своими делами, Хэнк решил еще раз с ней поговорить. Когда Киса злилась, его самого начинало раздирать на части, хотелось как-то ее успокоить, объяснить ей простую суть вселенной, рассказать, что в мире не все так страшно и драматично, как она считает. Вот он и сказал, что отец — альфа, а ее мама — омега, и то, что происходит между ними, в каком-то смысле естественно и неизбежно. И, пока выдумывал следующее предложение, обнаружил себя лицом в стену. Видимо, Киса хотела доказать ему, что это нифига не естественно. В первую секунду Хэнк еще думал признать поражение и согласиться с ней: такой поворот действительно был пугающим. А потом у него подкосились ноги, Киса толкнулась бедрами и спросила уже без первой злости: «Ну? Как?» — и проиграла. Вполуха слушая, как она что-то там доказывает Гене, Хэнк поправляет член в трениках, одергивает худак и оборачивается. Киса замолкает тут же. Ей очень идет быть злой, взъерошенной и порывистой. — Кис, я готов извиниться, — говорит Хэнк, хотя хочет сказать: «Я был прав». Хочет сказать: «Ты знаешь, что я был прав». Хочет подойти ближе и выдохнуть прямо в губы: «Ты чувствуешь, что я прав». И после этого запустить руку ей в штаны, Хэнк уверен, что она такая же мокрая, как и он сейчас. Стоп. Что. На три дня раньше? Хэнк не знает, что происходит у него с лицом. Он смотрит на Кису, и, возможно, она сейчас его зеркалит. Вместо злости и решимости у нее на лице появляется удивление, огромное, всепоглощающее. — Сука... — тихо выдыхает она и начинает дышать мелко. Хэнк дышит так же — от испуга и от того, как тянущей болью сводит низ живота, будто и снаружи кожу перекручивает, и внутри все идет по спирали. — Что опять случилось? — Гена маячит между ними. — Вот же мразь! — кричит Киса. — Кис... — пытается хоть что-то сказать Хэнк. — Защелкнись! С тобой нормально пытаешься, как с человеком, а ты сразу эту херь врубаешь! — Кис, ты знаешь, что это не так работает. — Да?! А как?! Уж больно удачно сейчас началось! Раньше, сука, раньше! Специально, чтобы мне мозг заволочь! Да ты всегда как будто с этой херью! Тебя не разберешь, какой ты и почему так! — Да что случилось-то?! — не выдерживает Мел. Чтобы он повысил голос, его серьезно довести надо. — У меня течка, — тихо говорит Хэнк. Киса после этого слова чуть не подскакивает вверх. Она хватает рюкзак и вылетает на улицу. Слышно, как она кричит, потом какие-то хлопки — так она обычно со злости бьет траву. Хэнк иногда наблюдает за ее демаршами из окна у своего рабочего стола. Гена и Мел начинают копошиться вокруг, ищут его рюкзак, ищут ему таблетки. Хэнк успокаивает их, мол, все есть, я тут аптечку на базе завел, не успел показать, там и для альф, и для омег, и для расстройства желудка. Таблетки действуют с задержкой, не так быстро, как обычно. Может, оттого что цикл сбился. Может, оттого что Хэнк чувствует на себе запах альфы, злой, шальной и возбужденной. Может, от того, что Киса сейчас наговорила — ничего непонятно, но в новую спираль закрутилось все внутри грудной клетки. *** — Не надо, — тихо говорит Хэнк, когда они на секунду прекращают целоваться, чтобы нормально вздохнуть. Он давно хочет это сказать, с того момента, как почувствовал, что его в край успокоило и расслабило, но сам никак не может остановиться и отпустить Кису. — Че не надо? — она улыбается прямо ему в губы и тянет за волосы в сторону, чтобы добраться до шеи. Он едва успевает почувствовать, что тянет она сильно и больно, неприятные ощущения отключаются мгновенно, и Хэнк еще раз убеждается, что это оно. — Гипноз не включай. Я и так... Договорить он не успевает. Киса отпихивает его от себя, и он валится на спину на песок, возвращаясь обратно в реальность. Где на всю бухту грохочет музыка, и где-то там в толпе его, наверное, ищет Маша, а Кису — этот ее Андрей или Кирилл, или как его. А они тут, снова... Все это ужасно нехорошо. Он это мозгом понимает, а искренне прочувствовать не может. — Кис... — Какой нахер гипноз?! Ты меня за кого принимаешь? Она снова заводится с полоборота, стоит над ним красивая и злая, с ветром в волосах. Хэнк бы ей сказал с очевидным подтекстом «Наступи на меня», а она наступила бы просто так, от всей души и со всей дури. — Ты совсем охерел такие предъявы кидать! — продолжает кричать Киса. — Гипноз — для мудаков. Я бы его врубила, если бы могла заставить тебя не мудачиться. Она издает звериный, ноющий, болючий звук. Хэнк впервые услышал его на базе, когда Киса рассказала им, что Айболит Антон Витальевич, который им вывихи вправлял и Гену пару раз откачивал, ее отец. Она тогда предложила грохнуть его под шумок, чтобы он к матери не лез, чтобы ее не доставал и чтобы его не было, как не было все эти годы. Гена и Мел решили, что она серьезно про грохнуть. Хэнк решил, что ей просто очень плохо. Тогда он ее скрутил, притиснул к себе и сидел так с ней на диване почти до утра. Тогда тоже было спокойно и расслабленно. Она же не могла тогда гипноз врубить. Да и когда отец это делал, ощущалось по-другому. Надо было подумать, прежде чем говорить... — Блядь... — выдыхает Хэнк и откидывает голову. Киса молчит. — Кис, прости, не подумал, — он начинает говорить быстрее и без пауз, пока Киса не ушла избивать песок. — Сейчас подумал, вспомнил, как это было. У нас по-другому. У нас с тобой все по-другому. Киса не уходит, она переступает через него одной ногой. Хэнк смотрит на нее снизу вверх, на то, как юбка бьется о бедра, футболка о живот, размотавшиеся кудряшки о плечи. Хэнк чувствует себя на своем месте. — На тебя гипноз накидывали?! Кто?! — лицо у нее растерянное, это очень заметно на контрасте с тем, как властно выглядит тело. — Отец... Киса коротко взрыкивает, смотрит в сторону, потом в другую, закусив губу. Хэнк думает, что она сейчас уйдет. Но она немного отступает и садится обратно на ветровку, которую Хэнк расстелил. — Мудила... Хэнк хочет обидеться, но потом понимает, что это она про отца. — Да он меня просто успокаивал. Пару раз. — Да нельзя так делать! — вспыхивает Киса. — Ни пару, ни раз, ни вообще никогда. Она замолкает. Хэнк приподнимается на локтях и смотрит на нее. — Я на маму накинула один раз. Когда мы их в машине увидели. Она вечером плакала... Я сначала думала предложить покурить, а потом как-то само... Она утром так на меня смотрела, будто я... А вот теперь Киса плачет. Хэнк подается вперед, чтобы обнять, но она выставляет вперед руку. — Нет. Хватит. Я каждый раз боюсь, что я на тебя тоже... Хватит. Хэнк упорствует, встает на колени и снова тянется к ней, потому что чувствует, еще секунда, две — и она убежит, быстро, далеко и навсегда. Киса не дается. — Сказала же, всё. У нас с тобой всё ненастоящее. — А с Андреем твоим настоящее? Хэнк говорит это специально. Киса жаловалась Ритке, что там все так себе. А Ритка рассказывала потом ему, как у нее самой все не очень, ну и между делом минут пятнадцать про Кису трепала. — С Кириллом, — Киса усмехается грустно. — Нормально. А у тебя с Марией? Она с первого дня называет Машу именно так, неприятно растягивая гласные. — Нормально. — Ну вот и всё. Хэнк не согласен, он снова тянет к Кисе руки. И в следующий момент его накрывает будто бабушкиным тяжелым одеялом. — Не надо, — успевает сказать Хэнк, перед тем как голову окончательно заволакивает. *** «без меня у вас все равно никакого праздника» Киса пишет в общий чат класса. Отправляет стикос с крайне мерзким черным котом. Ей отвечает Ритка, Хэнк читает и улыбается. «без хэнка тоже тоска смертная» Это стеб, но такой, поддерживающий. Не то чтобы он или Киса очень хотели идти на выпускной, но получилось как-то совсем безрадостно. Циклы у них столько раз сходились и расходились, что наконец-то синхронизировались друг с другом и с календарем. Поэтому у всего класса выпускной, а у них с Кисой — самоизоляция, чтобы без приключений. Вообще-то никто им по-настоящему запретить не мог, на уроки под таблетками можно было ходить в любом состоянии. Но выпускной в их школе, после того что произошло, когда одиннадцатый заканчивали Гена и Рауль, стал событием особым. Всем, у кого приближалось начало цикла, было настойчиво рекомендовано не приближаться к школе. Киса осталась дома, Хэнка отец неожиданно и без предупреждения отвез в свою любимую специальную гостиницу, в честь «праздника». На самом деле праздник он устроил себе — от души потратился, чтобы опять не наблюдать, как потный и тоскливый сын таскается из комнаты в ванную и обратно. Отец по-прежнему по-альфачески не мог смириться. Про себя Хэнк уже знал, что ему и дома, и в гостинице, и в чужой квартире, и в другом городе — везде будет одинаково плохо. Когда они с Машей еще встречались, он однажды принес ей вот такого себя. Она не сразу поняла, а когда заметила, остановилась и почему-то долго-долго думала. Потом сказала, что устала трахаться и больше не может, и Хэнк, со своим неспадающим стояком, завернутый в простынь, ушел в ванную. Больше они сексом не занимались. Невыносимо становится уже в районе десяти вечера. Одноклассники начинают выпивать и записывать десятки кружочков. Хэнк отключает общие уведы в чате, но кто-то периодически его тэгает, напоминая, что у них обычная жизнь и она прекрасна. Заканчиваются сигареты, хочется выпить — все это Хэнк забыл взять, когда по команде отца начал быстро собираться. Поэтому он пишет в чат на четверых: «ген, а можешь мне закинуть сигарет и пива? сам сходить не могу, меня отсюда не выпустят. номер 25» Гена был в сети два часа назад. Когда появится снова, Телега не знает. В чат одноклассников Локон присылает фотку, на которой Мел и Анжела целуются, с подписью «СВЕРШИЛОСЬ!». Добавляет, что весь выпускной был ради этого. Ритка выходит из чата. Хэнку хочется покурить, но у Гены отключен телефон, а значит, надо экономить. Примерно через час кто-то дергает за ручку двери. Хэнк хмурится, соображая, кому тут мог помешать, вроде не стонал и не ныл особо. Потом в дверь начинают стучать, громко и настойчиво. Уже щелкнув замком, Хэнк понимает, что мог просто сильно пахнуть и за ним пришел кто-то из местных альф. В дверях стоит Киса. В черном платье, с черным пакетом вместо сумочки и с чернющими накрашенными глазами. — Доставка! — громко говорит она. — С вас полторы штуки, чаевые приветствуются. — Полторы? За что? — смеется Хэнк, чувствуя, как у него дрожит голос. — А за то, что я мамины запасы шампанского разграбила, — отвечает Киса, заходя в комнату и осматриваясь. — Ну, тут у тебя... чисто. И скучно. Я думала, тут какой-нибудь кинки-отель: зеркальный потолок, плетки, дыбы и наручники. Или что тут все к кроватям привязанные лежат. Можно бет на экскурсии водить, типа вот что происходит, когда ты проигрываешь в генетическую лотерею. А там ты голый лежишь и смотришь... Киса останавливается взглядом на кровати. — Не, не, обычный отель, — Хэнк пожимает плечами, как будто все действительно очень обычно, как будто ему дыхание не перешибает от каждого ее слова, от каждого поворота головы. — Только выйти отсюда нельзя. — Если договор подписываешь. — Я ничего не подписывала. — Киса перестает разглядывать мебель, бросает пакет на кровать и поворачивается. — На ресепшне меня приняли за шлюху. Кажется, подумали, что папашка твой решил тебя порадовать. — Ты не похожа. На Кисе платье, которое она купила специально на выпускной, потом долго ждала, когда доставят. Маленькое, ассиметричное какое-то, подранное, будто сама себя когтила. Хэнк задерживает дыхание, потому что представляет, как Киса трогает себя, там, где прорези, проникая под ткань пальцами. — А ты откуда знаешь, что не похожа, — она видит, что с ним происходит, и довольно скалится. — А? А? Киса пихает его несколько раз. В следующий Хэнк перехватывает ее руку и дергает на себя. Когда они соприкасаются, он не слышит, а чувствует, как она мурчит. *** Когда Киса кончает, она вся сжимается. Хэнк придерживает ее за бедра, чувствует ее пальцы у себя на животе, видит, как она вытягивается вверх, чуть запрокинув голову. Напрягаются и каменеют все мышцы, особенно внутри. Дышать у него не получается, как будто отрубилась физическая возможность, он просто смотрит, чувствует, смиряясь с тем, что если сейчас умрет, то окей. Киса расслабляется медленно, сначала мимика — закушенная губа изгибается по краям в улыбке, потом опускаются плечи, ладони давят на солнечное сплетение, и мышцы в ногах становятся мягче. Когда она опускает глаза и улыбается уже ему в лицо, Хэнк может вздохнуть, судорожно и коротко. Внутри она все еще его держит. Это называется «тиски», как аналог узла у мужчин-альфачей для сцепки. Уже несколько лет за Хэнком по пятам ходит Илья Кудинов и делится собственными изысканиями насчет омежьей и альфаческой физиологии, как что устроено и как оно работает вместе. Хэнк и сам что-то гуглил, но Илья обычно находил по книгам какую-то неведомую интернету дичь, от которой хотелось то ли дрочить, то ли плакать. Вот как раз от Ильи Хэнк знает, что шевелиться ему теперь нельзя. Если хочет остаться целым. Неожиданно шевелиться начинает Киса, тянется в сторону, и Хэнк приподнимает бедра вслед за ее движением, то ли потому что теперь не может его не продолжать, то ли потому что боится. Киса останавливается и смотрит на него шальным взглядом. — Страшно? — Страшно, — честно отвечает Хэнк. — Мне нравится, — так же честно говорит Киса. — Давай еще левее, курить хочу. Они поворачиваются еще немного единым телом, подхватывают с тумбочки пакет, в котором Киса принесла сигареты. Она достает из него и бутылку шампанского. — Будешь? — в комнате жарко, несмотря на открытое окно, но вставшая на грудь бутылка все равно ощущается холодной. — Не, меня и так кроет, — улыбается Хэнк и медленно ведет пальцами вверх по Кисиным бокам. Она изгибается, когда движение доходит до груди, разрешая взять в ладони, и чуть вздрагивает внутри, когда Хэнк слегка сжимает соски. Он продолжает, и она стискивает его сильнее. Кончив второй раз, она расслабляется быстрее. Но они снова двигаются вместе, чтобы вернуть себе отброшенный в сторону пакет. — Ну че? Как сам? — спрашивает Киса, закуривая. — Честно? Офигенно, — Хэнк тянется перехватить у нее сигарету. — А мог бы сейчас на выпускном тусить. Нашел бы себе девчонку нормальную. — Я загадал, что на выпускном предложу тебе встречаться. Киса смотрит с недовольным прищуром, как будто сейчас сделает что-то нехорошее — бычок о его щеку затушит или подпрыгнет, отрывая член с корнем. А внутри все идет волной. — Когда все закончилось уже? Я загадала, что завалю и выебу тебя на выпускном, чтобы закрыть гештальт. Я победила! — Давай встречаться? — Хэнк спрашивает и толкается бедрами вверх. От движения он чувствует, что простынь под ним мокрая. — К тому же, по-хорошему, ты меня еще не... Договорить Хэнк не может, он снова толкается и одновременно пытается сжаться. — Подадим документы куда-нибудь вместе... Уедем отсюда... Да вообще по... Он пытается продолжать, но снова сам себя обрывает. У Кисы дыхание перебивается на стоны и ругательства, когда она снова начинает двигаться. После третьего раза она осторожно и медленно снимает себя с него и падает рядом на живот. Хэнк поворачивается на бок, чтобы не пропустить момент, когда Киса согласится. Она же не может не согласиться... — Ты еще метку попроси, — ухмыляется она одной половиной лица, вторая утоплена в подушке. Хэнк почти отвечает: «Давай!», — но раньше перехватывает немного ее куража. — Ну не знаю. А мы настолько близки? Он переворачивается на живот, стояк неприятно упирается в матрас, и Хэнк прогибает спину и приподнимает бедра, показывая себя. Возбуждение прокатывается по телу тяжело вместе с Кисиным взглядом. Она мычит, плотно сжав губы, и подскакивает на кровати, оказываясь у него между ног. Хэнк иногда пытался об этом фантазировать, но каждый раз умирал со стыда задолго до вот такого момента. — Офигеть, — шепчет Киса без зла, без издевки, даже без удивления. Она вводит в него сразу два пальца, наваливаясь на спину сбоку, и что-то говорит. Хэнк не слышит ее, потому что сам слишком громко стонет. Не думал, что может так громко. И еще громче, когда она начинает двигаться. Киса что-то шепчет ему, стонет, мурчит, второй рукой ероша волосы, царапая плечи. Хэнк ни слова не может разобрать и вообще теряется в пространстве, когда она загоняет пальцы глубже и начинает ритмично разводить их в стороны. В себя он приходит, только когда чувствует укус под лопаткой, потом у плеча. Зубы прихватывают только кожу, Киса в движении не может его нормально цапнуть и недовольно рычит. Хэнк отводит голову, открывая шею.