священное обещание

она неизменна и быстротечна, как само время, за это макото её и любит. черты старой, черты молодой, черты вне времени. щеки покрыты румянцем и смертельной бледностью. макото держит её лицо в ладонях и спрашивает: — если для меня — сделаешь? звуки выходят изо рта неохотно, выбираются, словно пугливые звери после зимы. кайрос не плачет — кайрос заранее принимает и скорбь, и горе, и все, что последует за этим. жизнь макото скользит у неё между пальцев, тонкая шелковая нить и лепестки сакуры. макото — бог. макото — смертная. кайрос чувствует себя глубоко неправильно, сравнивая себя из прошлого с собой из настоящего, а потом — песком сквозь пальцы — с собой из будущего. подушечки пальцев словно пронзают занозы, и она как можно больнее стискивает ладони в кулаки. — я сделаю это в любом случае. макото печально улыбается, такая мягкая и нежная по сравнению с эи. подумав немного, легко вспомнить, что именно она ведёт страну вперёд, и главная её сила — в разуме. кайрос хочет задержать её здесь подольше, задержать острый ум, мягкие улыбки, заботу; но — нельзя. — и для тебя тоже, — выдыхает, прислоняясь лбом ко лбу баал. пахнет вишней и морским воздухом. на щеке у неё маленькая родинка, которую она осторожно целует, а потом берет в свои, бледно-пергаментные руки, что следят за ходом бесконечности, руки макото — руки, которые ни разу не держали оружие. для неё они заранее пахнут металлом и кровью, пусть даже этого не произошло. — хорошо, — просто улыбается макото. и сразу так легко и просто смотреть на ямочки на ее щеках, думая о чем-то ненавязчиво-легком. — я обязана сводить тебя в город! мы начали строить рынок, а ещё.. кайрос слушает. слушает бесконечно, раз за разом, незаметно для себя поставив этот момент на перемотку. пролетает белой стрелой чайка, пролетает, пролетает. волны в успокаивающем ритме бьются о песок, выкатывая им под ноги мелкие камешки и ракушки. они так и не размывают рук, и постепенно момент повторяется все чаще и чаще, пока все краски мира не сливаются в одну и не расходятся рябью по воде. отражения накладываются одно на другое, и макото наконец удовлетворено вздыхает. — да. да, это то, чего я ждала. она оглядывает пустое пространство, где нет ни солнца, ни луны, ни боли, ни снов, ни печали. в этом пространстве нет времени, и отсюда можно попасть куда угодно. кайрос закусывает губу. — ты уверена, что в этом будет нужда? — я хочу защитить иназуму и убедиться, что она будет в надежных руках, — слегка прикрывает глаза макото. — это лишь наш щит, запасной клинок, выход на крайний случай. просто… пообещай? кайрос сглатывает. под веками у неё — столетия, тысячелетия пустоты без её богини. но это тот выбор, который нужно принять, ибо есть нечто высшее, что приняло решение ещё до неё и до макото, до сотворения иназумы и мира. она это знает, как никто другой, поэтому собирает свое сердце из кусков и кивает. — обещаю. и, макото… та оборачивается. — да? — тебя будут любить до самой смерти. и после. макото замирает. прикладывает одну руку к сердцу, оборачивается, и— кайрос замирает, настолько она поражена. макото. она…прекрасна. даже здесь, вне времени, где нельзя быть ни молодым, ни старым, ее душа заполняла весь мир кайрос. она была её солнцем. и ей предстояло перестать светить. а кайрос предстояло её потерять. и все же — невольно набирает воздуха побольше в лёгкие — они божества. сейчас, и пятьсот лет спустя, и тысячу лет спустя… потери будут неизбежны. а она, что существует целую вечность, если не дольше, с самого сотворения, неужели она не привыкла терять? кайрос сдерживает обещание. неузнанная в толпе, наблюдает за тем, как священная сакура растет и распускается, и лепестки щекочут её щеки с каждой тихо вознесенной молитвой, пока крона дерева шепчет имя макото. серые ткани скользят за ней волнами неуспокоенности океана, шепча её имя. люди, что стоят в толпе, прикладывают руки к сердцу, каждый повторяет — баал, баал, баал. забвение — неизбежная часть прощания, но почему-то… её не хочется забывать.