Противоестественное

Любовь всему божественному противоестественна, и это знают все. Любовь - это человечность, это что-то абсолютно не совершенное и у каждого - особенное. Это что-то настолько жалкое и обескураживающее, что заставит любого трепетать и дрожать от одного только намëка на влюблëнность. Любовь слаба и кошмарно сильна одновременно, она вскрывает все твои раны, с нежной улыбкой вырывает твоë сердце, и каждый раз ты только рад этому. И ты сам готов вспороть свою грудную клетку, обнажить все незажившие раны, и вверить их другому человеку, надеясь, что чужие руки примут это сердце, а не изорвут; понадеевшись, что касания даруют не ужас и кошмары наперевес с адской болью, а лëгкую прохладу и заживление тех душевных нарывов, которые не удосужились как следует заростить. Обсидиан прекрасно знает о всëм этом, и он отлично понимал, что ему любовь не светит. Он выше этого, он выше обычных людей и их разновидностей в простом понимании. Он и осколки его же личности(какими бы конченными они ни были) взращивались болью, поднимались только через ненависть и месть, которые разжигали сердца, заставляли вставать и тащиться вперëд, лишь бы в итоге пронзить обидчика и не дать убить себя. Он был слеп к чувствам болванчиков, которые его окружали в сотнях симуляций на протяжении тех же сотен лет. Как человек в ненавистном ему офисе выполняет работу как можно лучше ради премии, так и сэр Тайм долбился в лучшую, "пацифистичную" концовку ради своего же блага, потому что знал: так просто нужно. Потому что тогда можно будет обойтись малой кровью, и не придëтся опять страдать самому, латая шрамы и излохмоченное кожное полотно. И так он думал, пока не попал на "Майншилд". Тут не было концовки. Не было сюжетной линии. Тут были только перья в их руках, да бумага - всë пространство. Они сами были творцами, писцами, солистами и прочими создателями чего бы то ни было. И чувства были главными в "реестре" того, что можно было создать. Да, чувства. Эмоции. Ощущения. Конечно, это тоже была симуляция вокруг. Но совсем иной породы, иной материи и кроя. Она заставляла жить, дышать, что-то делать... И ощущать. Модди смотрит на него с ухмылкой, треплет легонько по макушке. "Ты скоро привыкнешь," - ухмыляется лукаво, разглядывая то ли ужас, то ли зависть при живом обзоре на то ли борющихся, то ли нежащихся Арлабуса и Хайди. "Это норма," - чуть ли не в голос ржëт Чат на непонимающий взгляд Тайма, пока Ники в не самом трезвом виде пристаëт к не менее нетрезвому Секби(ему хотя бы хватает совести и самосознания пытаться отбиться и пищать что есть мощи, чтобы все окружающие поняли, что его заслуги в этом представлении нет). "Всë в порядке, " - качает головой Бог Смерти, когда подмечает тоску и лëгкую зависть при виде скопа Дровосеков, что вместе валяются на пляже общей кучей, и со стороны действительно похожи на черезчур экстравагантную семейку. Но Диамкей был прав, и Модди - самый херовый человек для того, чтобы ему верить. Потому что Обсидиан не может привыкнуть. Не может перестать улыбаться, когда его кто-то "Обси" кличет; не может не хихикать, когда кто-то опять посередь дня на базу врывается, и сердце от радости в груди переворачивается; не может даже вдох сделать, когда Душенька после лечения у него большим бежево-коричнево-розовым комом на груди свернулся, а Диамкей рядом к нему прислонился, и они оба теперь сопят, а Тайм не может даже шелохнуться, чтобы случайно не нарушить чужой сон. И всë это кружит голову, заставляет руки странно дрожать, а глаза - подëрнутые слабой пеленой от шрама и чуть замутнëнные от грязи - впервые слезиться и блестеть радостно. И всë это дробит, ломает, корëжит его, а он только и рад. Он рад ломаться и хрипеть от боли не из-за серотонина, что поспешит как-то облегчить жжение вокруг новой дырки на коже, а потому что закрыл собой товарища(пускай и получил тут же оплеуху, потому что стрела в голову - это уже слишком даже для него.) Ему не в тягость надрываться над очередной величественной пушкой, вскакивать по ночам от чужих вскриков во время кошмара и бежать успокаивать беднягу, просто стараться ради других. Ему нравиться ломаться, и ему нравиться чувствовать боль. Потому что боль эту могут разделить другие, пускай и каждый шрам теперь горит, как лава. И вот, кажется, он - покоритель целого пантеона и множества других богов, по которому межпространственная тюрьма для таких же психов плачет, а вот - он устроился у чужого бедра на полу и глаза прикрывает от удовольствия, когда бледная ладонь с небольшими коготками по волосам проходится, стоит только маске с них слететь. Момент - и он порабощает самого настоящего бога Смерти, имя которого было стëрто с всех табличек от греха подальше, а вот - он уже другое божество этой старухи с косой обнимает, и на радостях чуть не опрокидывает все опустошëнные кружки с медовухой, которые они на пару выхлебали. Штук восемь, не меньше. Всë равно платить не ему, так какая разница? И всë это так копится, копится, копится и копится, что ещë чуть-чуть - и места уже не будет. Он просто лопнет, переполненный всеми этими радостями и горестями, болью и вдохновением, отвращением и восторгом. Потому что сам по себе для них не предназначен. Он словно сосуд, в который веками потихоньку вливали только ненависть, да странную, чуждую большинству существ звериную радость от разрывания чужой глотки или подрыва чего-нибудь. Но теперь в этом сосуде столько того, чего быть не должно в любом виде, что ему страшно становится до одури, и в ту же самую секунду - адски хорошо и просто в радость. И этот сосуд трещит, расходится по швам вместе с самим Обси. Пробивается сеткой трещин по лицу, дрожью в пальцах и в голосе; жжëт под ногтями и веками, вырывается звенящим кашлем, да каменной крошкой на губах. А Обси только улыбается тихонько, да посмеивается, когда вампир и хардкорщик напару с двумя инженерами вокруг хлопочут. Ещë и пара божеств рядом затесались, и фенек с барменом лютни подтягивают, загадочно улыбаясь. И Обси просто хорошо в этой боли, просто спокойно. И страх не сковывает руки стальными кандалами, а слëзы вовсе не от отчаянья. А просто потому что Обси хорошо. И как бы это "хорошо" не было для него противоестественно, он не остановится ни на секунду, чтобы перестать это "хорошо" чувствовать.