Так ведомо великим мудрецам,
Что гибнет Феникс, чтоб восстать, как новый,
Когда подходит к пятистам годам.
Данте Алигьери «Божественная комедия».
Земной жизни однажды наступает конец. Бренное человеческое тело предаётся земле, и будто разрушенный смертью сосуд, освобождает душу, отправляя её на новый путь. Путь к очищению и спасению, открывающий врата в вечное, небесное царство. Сам человек есть существо падшее, но душа его бессмертна, не поддаётся тлению в небытие, оттого только она заслуживает помилования от высших сил. Значит смысл земного существования заключается в постоянной борьбе с первородным грехом, в раскаянии и смирении, чтобы обрести божественное прощение, а вслед за этим и бессмертие. Ведь Бог — един и милосерден, только он способен оживотворить от всякой смерти своих созданий, присвоив им дар воскрешения. А искупление происходит здесь, в земном бытие. Следуя церковным догмам, человек стремится заслужить божью благодать, искореняя в себе порочность и нравственную нечистоту. Ежедневно он борется с собственной гордыней и тщеславием, тайными пороками и самой мыслью о неизбежном конце. Он сооружает величественные храмы и соборы в качестве доказательства своей веры. Он возводит голову к небу и тихо шепчет молитву, наполненную сокровенными надеждами и личным горем. Он обезличивает себя на исповеди, каясь в растленных и развращённых мыслях. Он носит крест как символ своей причастности к жизни вечной и неизбывной. В целом, человек делает всё для того, чтобы жизнь его не оборвалась на последнем вздохе, пускай и продолжится она в ином месте. Так учили Кристиана родители в семейном поместье, богослов в фамильной церкви и преподаватели в пансионе. Ещё тогда, в детстве, наблюдая за людьми, он заметил, что большинство из них расчётливо воспринимает эти постулаты как формальность и гарантию жизни вечной. Однако сущность греховной натуры от их мнимого соблюдения не меняется. Напускной священник, скрываясь в церемониальном одеянии, остаётся не менее порочным чем человек, чьи грехи он отпускает. В самом соборе, среди пения молитв, доносится шёпот сплетен и осуждений. Благоговение перед Богом соседствует с безнравственностью. В конечном итоге, поход на утреннею службу становится синонимом будущего бессмертия. Бессмертие же само по себе несёт благо лишь конкретной душе. После смерти тлетворного тела, жизнь её продолжится где-то далеко, в ином, неизвестном измерении. Мир же в этот момент лишится одного человека. На свежей могиле кто-то предастся скорби и обронит предательскую слезу. Облачённый в траур, этот «кто-то» продолжит влачить своё земное существование в одиночестве. В таком случае, какое утешение бессмертие несёт тому, кто остаётся здесь, на Земле, жить с чувством потери близкого, любимого человека? Чем заглушить боль утраты кого-то дорогого? Как не испытывать гнев и обеду на божественное провидение за то, что оно сеет разлуку и душевные терзания? Ведь смирение слишком редко посещает того, кто теряет источник своей любви и привязанности. И сложно представить себе тот бескрайний путь, что отделяет друг от друга две любящие души. В сущности, спустя годы, де Клер понял, что его учили готовиться к смерти, но не принимать её. А ещё ему с детства рассказывали о Жемчужине Британской короны. Повествовали о благородных англичанах и их завоеваниях, о колониальной площади, ресурсах и трудовых силах. О том, как огромна мощь Великобритании. О том, как много в Индии драгоценных металлов, богатых шахт и рудников. О том, как выгодно сотрудничать с местными предприятиями и налаживать дипломатические отношения. Сотни слов о политике, торговле и предпринимательстве, но ни слова о людях и их культуре. Тогда казалось ему, что весь индийский народ — это безликая, дикая масса. Какие чувства у них могут быть? Чему они радуются и чем живут? Какая у них душа? Всё это оставалось, в конечном счёте, неважным. Ненужной информацией, до самого приезда в Индию, в качестве нового генерал-губернатора. Изначально представлялось, что вести торговые и политические дела проще с теми, к кому ты не привязан ничем, кроме должностных обязанностей. Однако построение прочных международных связей напрямую связано с взаимопониманием между сторонами, в том числе и на идеологическом уровне. Правильный подход и поиск общего языка — вот основа любой дипломатии. Для этого не обязательно разделять иноземные традиции и взгляды, достаточно понимать источник их появления и уважать как неотъемлемую часть чужой культуры. Не посягать на чужие ценности, не искоренять то, что складывалось веками. Наконец, новый губернатор решил, что сотрудничать с подданными гораздо разумнее, чем разжигать бессмысленную вражду. Тогда он и начал узнавать больше о их жизни, обычаях и нравах. Пять лет своей жизни лорд посвятил этому делу, новому дому и народу, проживавшему здесь.***
Сейчас Кристиан де Клер, суровый и задумчивый, сидел в кресле, не мигая глядя в окно. За последние дни погода окончательно испортилась. Небо сдавили плотные, свинцовые тучи. Раскидистые ветви Бильвы съёжились под резкими порывами ветра. С заплаканных листьев слетали капли прошедшего дождя. Настойчиво стучали они в размытое стекло, будто требуя, чтобы их пустили в тепло. Природа вторила человеческим чувствам, жалобным откликом вторгалась внутрь помещения. Здесь, у стены, за лордом наблюдала безмолвная скульптура Орфея. Лицо его омрачено страданием и смятением, словно мастер запечатлел его в тот самый момент, когда юный бог потерял свою любимую Эвридику. Несколько стройный кипарисов окружали его мраморные ноги. В соседнем углу тихо и мерно тикали часы. За спиной мужчины разместилась частичка его родной английской усадьбы — маленькая библиотека с фамильными книгами. Массивные дубовые полки скрипели под громоздкими томами, сохраняя труды бессмертных писателей и мыслителей. Совсем недавно Кристиан вытащил оттуда, инстинктивно и почти неосознанно, «Божественную комедию» Данте. Очередной вечер он проводит за чтением этой книги, с тщетной надеждой желая отыскать в её старинных текстах ответы на мучившие его вопросы. Быть может, люди прошлого действительно имели более глубокие представления о том, как устроено человеческое бытие. Бокал нетронутого красного вина застыл в ладони. Алые отблески въедались в хрусталь. Мужчина медленно постукивал по нему пальцем, всё дальше обращаясь к собственным размышлениям. Обе его невесты погибли жестоким, насильственным образом. Осознание того, что одну из них вот уже пять лет он жаждал назвать своей супругой снедало. И именно оно в особо невыносимые моменты наталкивало мужчину на первобытные, суеверные мысли. Разве не прокляли его небеса? Как нужно провиниться перед божественными силами, чтобы они отняли юную, невинную душу? Почему кто-то посмел забрать у него женщину, к которой он испытывал чистые, тёплые чувства? Однако подобные вопросы всегда оборачивают взор с неба обратно на землю, ибо именно человеческая рука совершает самые низменные преступления. И если божья кара кажется явлением неопределённым, то стальной клинок является вещью более чем материальной, ведь это его остриё пронзает грудь, оставляя за собой бездыханное тело. Кажется, будто ад не придётся ожидать после смерти — он уже спустился к людям. Действительность горьким ядом растекалась по жилам, отравляя день за днём. Кристиану хотелось выть от поглощающей его тоски и беспомощности. Однако всякое бессилие порождает двух спутников — слепую ненависть и безудержный гнев. И именно с этими чувствами, в тот проклятый день, лорд снизошёл до своих подданных. Перед глазами всё ещё стояла картина окровавленного тела, когда он, охваченный неистовой яростью, был готов сжечь дотла храмы и предать огню людей, находящихся в них. Хотелось выжечь город до основания, обратить в пепел всё, что было дорого окружавшим его иноземцам. Хватило бы одного приказа, чтобы индийская земля вновь оказалась похороненной под кровавыми следами от английских солдатских сапог и затихла в ружейном залпе. И лишь общее замешательство и сочувствие от свершившегося, которые читались на лицах глав Дюжины, вернули ему самообладание. Ни один достойный человек не станет сводить личные счёты, упиваясь страданием невиновных. Господин Дикшит был повешен на следующий день у врат в храм богини Кали, словно непреднамеренное приношение ей в дар, утолившее божественный голод кровью и ещё одной смертью. Лорд де Клер вернулся к суровому способу расправы над виновным, к которому когда-то в давние времена прибегали его предки. Порой ему казалось, что они каждый свой день начинали с виселицы и петли. Теперь же он сам наблюдал за исполнением приговора, глядя на корчащееся в предсмертной агонии лицо. Смотрел без тени жалости и снисхождения как безвольно повисли в воздухе ноги убийцы, как судорожно совершал он последние хрипы. Чувство мрачного удовлетворения накрыло его на несколько мгновений, однако справедливое возмездие не обратит вспять содеянных ранее преступлений. Гибель Дивии Шарма нетерпимым свершившимся фактом вторглась в его рассудок. Вот уже две недели он живёт с этой мыслью, упорно отказываясь верить в очевидное. При всём желании завыть от собственной безысходности, Кристиан остаётся безмолвным — горло снедает удушье. Мужчина крепко сжал губы. Свободная ладонь впилась в подлокотник, царапая на нём кожаную обивку. Вены выступили на мертвенно-бледной руке, точно обладатель её не человек, а его призрачное подобие, едва узнаваемый силуэт. Он чувствовал себя обманутым, словно судьба, насмехаясь над ним, подарила зыбкую надежду на возможное счастье в туманном будущем. Подарила, чтобы притупив бдительность эйфорией, беспощадно отобрать обратно. И вслед за этим упованием остаётся лишь растерянность и нарастающая опустошённость. Никогда прежде он не давал себя оболгать. Книга, лежащая на коленях де Клера, вновь привлекла его внимание. Отчуждённый взгляд ледяных голубых глаз вновь коснулся ветхих страниц, среди которых выглядывал уголок смятого письма. Ровно четырнадцать дней назад Кристиан получил его от служанки семьи Шарма. Столько же раз он перечитал содержимое этого послания, судорожно сжимая исписанный листок. В памяти чётко отпечатался аккуратный, изящный почерк, выводящий заученные наизусть слова: «Мой жених», «Искренне ваша, Деви». И хоть письмо было написано совсем недавно, в настоящий момент оно казалось неизмеримо давним и далёким. Мужчине представлялось, что и принадлежит то оно вовсе не ему, а кому-то из глубокого прошлого. Тому, кто должен был защитить Дивию. В конечном итоге тому, кто сейчас должен был бы являться её супругом. А между тем это коротенькое письмо — его единственная вещественная память о ней. Де Клер огладил прохладными пальцами бумажный уголок и бросил взгляд на текст книги. Ад завлекал его обратно — двенадцатая песнь оставалась недочитанной. Медленно вздохнув он окончательно вернулся к тексту: — Так мощно дрогнул пасмурный провал, что я подумал — мир любовь объяла, — едва слышно прочитал Кристиан. — Которая, как некто полагал, его и прежде в хаос обращала. Последние произнесённые слова заглушил резкий звон. Хрустальный бокал, чрезмерно сжатый в руке, разбился. Осколки разлетелись по гостиной, напоследок проходясь по коже мелкими алыми порезами. Вино окропило ладони, красными пятнами впиталось в белоснежную рубашку. На пальцах вновь появилось ощущение горячей, рдяной крови. Фантомная тяжесть безжизненного тела снова сдавила конечности, перехватив дыхание. Захотелось омыть руки в ледяной воде. — Рядом с вами должен был лежать я, — дрогнувший голос обратился в пустое, безлюдное пространство комнаты. Мужчина прикрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Липкие, дрожащие ладони взметнулись к смоляным волосам, обхватив голову. Тело отказывалось служить хозяину, обездвиженное и онемевшее, оно покрылось холодным потом. Только сердце прорывалось сквозь грудную клетку учащённым биением, отзываясь ощутимой, реальной болью. Виски нещадно сдавило, беспрерывно кружилась голова. Казалось, в помещении закончился воздух, каждый вдох острым лезвием прорезал лёгкие. Вокруг вновь ощущался затхлый запах крови, пыли и стали. Снова он возвращается в ту злополучную ночь, яркими картинами воспроизводя её в своей памяти: военный отряд, Дюжина, женский силуэт, рана, паника, холодеющее тело, угасающая жизнь в объятиях. Никогда раньше он и не задумывался о том, насколько хрупким является человек. Тяжёлые руки безвольно опустились на колени. Устало раскрыв глаза, Кристиан устремил стеклянный взор на тёмный, древесный паркет. Глубоко выдохнув, постарался успокоить сердцебиение. Однако слишком часто за прошедшие дни с ним случались подобные приступы. Ощущение незримого присутствия смерти не покидало его, изводя физически и морально. Он вспомнил день, прошедший накануне трагедии. Умиротворённое, безмятежное чтение Байрона. Рядом Дивия — живая, увлечённая. Хотелось видеть её такой, представлять этот образ в голове. Воспроизводить в голове вкрадчивый женский голос и вытеснить, вытравить им всякое воспоминание о её гибель. Ощущать в ладонях бархат нежной женской кожи, заключить в объятиях трепещущее, полное жизни тело. Прижаться к груди, чтобы услышать как размеренно бьётся любимое сердце. Разве сердце существует для того, чтобы истекать кровью? Он желал подарить ей ещё больше плюмерий. Пурпурных, белых, жёлтых, розовых и бордовых — их доставили бы с любого угла Индии. Всякий букет, чтобы ещё раз увидеть её едва уловимую улыбку. В день женитьбы он приказал бы усыпать лепестками весь её путь до алтаря, чтобы стопы, украшенные затейливыми узорами из хны, не касались сырой земли. В сущности, де Клер окончательно осознал, что брак с Дивией Шарма был бы совершён не из политических соображений. Простая истина лежала на поверхности: это было ощутимое, искреннее расположение к человеку. Интерес к строптивой, своенравной девушке, необычайно стойкой и сильной духом. Девушке, чья гордость укрощала его собственное тщеславие и честолюбие. Интерес этот быстро и необычайно естественно перерос в стойкое влечение и привязанность. Быть может, именно в такой почве рождается подлинная, нежная любовь. Сейчас это новое, особенное для него чувство, где-то внутри подтачивает тупая и неуёмная боль. Вокруг неумолимо расползается дух одиночества и разлуки. Кристиан чувствует, что необратимо утратил нечто важное и дорогое, ставшее частью его жизни. Мысль эта несмолкаемо напоминает о себе, терзает сердце и угнетает разум. Наверное, так звучит душевный реквием. И погружаясь в него, мысль о бессмертии не становится утешением. Концепция вечной жизни где-нибудь на небесах разрывает нить, связывающую две души, оставляя одну из них страждущей на земле. Однако смерть не должна разделять возлюбленных. Вероятно поэтому последние дни Кристиан де Клер посещал самых уважаемых брахманов Бенгалии, желая как можно больше узнать об их религии и вере. Рам Дубей, проницательно глядя на лорда, изо дня в день объяснял ему, что за смертью всегда следует новая жизнь. Человек подвержен перерождению вплоть до полного духовного очищения. Такова Сансара, вечное блуждание по кругу. Людская жизнь — это часть природного начала, где всё циклично. Дерево обновляет листву весной, чтобы сбросить её осенью. Луна сменяет солнце на небосводе, завершая день. Пробуждение всегда следует вслед за сном. Всё это — часть единого целого, замкнутого круга мироздания. В этом непрерывном движении формируется основной закон бытия: жизнь невозможна без смерти, но за ней всегда следует новое рождение. Это открытие — его истинное утешение и надежда. Оно успокаивает его в особо тяжёлые минуты, когда тело перестаёт подчиняться разуму, а мысли изматывают тревогой и тоской. В самом деле, быть может религия, в которой он воспитывался с детства всё же не права, и перерождение в новом материальном обличие всё же существует? Тогда он будет ждать её здесь, на бренной земле, среди зеленеющих ветвей Бенгальской айвы. Станет ожидать любого знака судьбы о её возвращении.Лорд де Клер тяжело поднялся с кресла и подошёл к широкому, открытому окну. Безоблачная ночь опустилась над усадьбой. Живительная прохлада освежила изнурённое переживаниями лицо. Тусклая, бледная кожа точно светилась под лунными отблесками. Кристиан вскинул голову к небосводу, сплошь усыпанному возгорающимися звёздами. Глубокая морщина пролегла меж его бровей. Взор ярко-голубых глаз, чуть скрытых за небрежными прядями вороных волос, был направлен в самую мглу. Где-то далеко послышался соколиный крик. Ветер разносил его отголоски по безмолвному саду. Слабая улыбка коснулась лица мужчины. — До встречи, Деви, — произнёс он тихо, по-своему ласково, опустив шифоновые гардины.
***
В предрассветной мгле, незадолго до восхода солнца, в окнах особняка генерал-губернатора Бенгалии потух последний огонёк. Спустя четырнадцать мучительных ночей, Кристиан наконец-то заснул крепким, умиротворённым сном.