Весенние рассветы

В жизни далеко не всё можно предусмотреть. Люди порой ведут себя не так, как следует ожидать. Кто-то не выдерживает напряжения, кто-то приобретает вкус к глупому риску или ударяется в самоотвержение, но почти любое изменение можно обыграть таким образом, чтобы это пошло на пользу твоим собственным планам. В этом суть игры — превзойти болезнь и слабость, врагов и судьбу. Составить партию так, чтобы даже ошибки привели к победе. Но что делать, если выжил, когда это не было предусмотрено? Когда собственная смерть являлась завершающим штрихом большинства расчётов и основой того, что всё пройдёт так, как нужно. А смерти — не случилось. Жизнь снова резко изменилась, а он не был к этому готов. Мэй Чансу смотрел на тлеющую жаровню, на лёгкие клубы дыма, медленно растворяющиеся в воздухе, и чувствовал растерянность. Он выжил, во второй раз выжил тогда, когда это было невозможно, и более того, он больше не чувствовал себя больным. Если раньше были только холод и боль, отступающие на время после лекарств и акупунктурных игл, то сейчас Мэй Чансу чувствовал себя невозможно, невероятно живым. И это сбивало с толку. Запахи, звуки, ощущения стали гораздо ярче, словно кто-то сдёрнул с мира серую паутину и вдруг оказалось, что даже дышать — удовольствие. Шероховатое тепло циновок под рукой, тяжёлый запах благовоний, сквозь который пробивается сладкий аромат напоенных весенним солнцем цветов. Свежесть воздуха, проникающего за раздвинутые ширмы. Привычный плащ, с которым он напрочь свыкся за время болезни. Он подолгу замирал на месте, впитывая то, на что раньше не обращал внимания: капли росы на листе, в каждой — целый мир, пение птиц, врывающееся в разговор и заставляющее вслушаться и замолчать, гладкость кисти для письма и чёткие линии туши на бумаге. В эти моменты его старались не тревожить, а сам он словно исчезал из мира, поглощённый чем-то одним. Позавчера Мэй Чансу всё утро просидел в саду, разглядывая как рассвет окрашивает облака в золотой, розовый и багряный. Весь его разум, прежде заточенный под стратегии и расчёты, теперь был наполнен ощущениями, куда более яркими, чем даже в беспечальной юности. Более сильными, чем это отпущено здоровому человеку. Мэй Чансу провел ладонью по меху. Жарко. Словно окунул руку в горячую воду. Что-то крылось в том, что постоянный, непреходящий холод в его костях сменился этим жаром. Дыхание ветра, шелест листьев — всего этого он не замечал за своей великой целью, а теперь мир обрушился на него всеми возможными чувствами, словно мстя за пренебрежение. Он, Линь Шу, должен был снова погибнуть на поле боя, но он выжил и вернулся в столицу. Вернее, Мэй Чансу погиб, а Линь Шу выжил. Нет, если бы у него было время для размышлений, он бы не допустил такого прокола, но в тот момент решал не он, а княжна Нихуан. Линь Шу ещё предстояло выяснить, какое зелье изобрёл Линь Чэнь на этот раз и почему этого нельзя было сделать раньше, и предчувствия на этот счёт у него были самые дурные. В пересказе княжны вся история его спасения выглядела очень быстрой и простой: они победили, Мэй Чансу ранили, пришёл Линь Чэнь, принёс волшебный эликсир, три недели Линь Шу проспал. Его перевезли в столицу, в его дом, и вот неделю назад он проснулся, живой и здоровый. Ещё следовало благодарить богов за то, что волшебное зелье никак не воздействовало на его внешность, он так и остался с лицом Мэй Чансу, а не, к примеру, снова порос волосами, как Не Фэн. Хотя, может быть, тогда он не реагировал бы так на любой звук или запах… Или на прикосновение одежды к телу. Впрочем, ему наверняка было бы ещё жарче, чем сейчас. Мэй Чансу… Нет, теперь уже снова Линь Шу, к этому пора было привыкать, считал, что зелье не только подарило ему возможность слишком много чувствовать, но и как-то повлияло на его разум. Прежний он уже придумал бы, что делать дальше со своей жизнью, и как уменьшить несчастливое влияние того, что остался в живых, на исполнение собственных планов. Нынешний же — бездействовал. Линь Чэнь смеялся и просил подождать, утверждая, что все побочные эффекты скоро сойдут на нет, и Линь Шу снова сможет мыслить здраво. Но пока что в его доме почти не было слуг и гостей, а друзья старались не беспокоить. Линь Чэнь утащил куда-то Фэй Лю, княжна Нихуан вновь оправилась на границу, слуг он отпустил. Весенний вечер вступал в свои права, наполняя дом тенями и свежестью, а Линь Шу внезапно почувствовал, что у него замёрзли пальцы. Он поднёс руки к жаровне и, словно зачарованный, долго смотрел на мерцание углей. Все цели его второй жизни были достигнуты — он отмстил за уничтожение армии Чиянь и смерть принца Ци, Сяо Цзинъянь стал императором. Но сам Линь Шу остался в живых, да ещё и под своим именем. Третья жизнь снова предлагала ему выбирать любую дорогу из возможных: остаться в столице как Линь Шу, вернуться в братство, отправиться странствовать по миру с Фэй Лю. Но до этого, до этого ему придётся встретиться с Цзинъянем, чего Линь Шу избегал всю неделю. Император — это не принц, он не мог прийти в гости в дом одного из своих подданных, тем более, покинуть дворец без свиты. А сам Линь Шу всё ещё не поправился настолько, чтобы вновь посетить дворец. Удобные, уместные, правдоподобные отговорки. Звон колокольчика заставил Линь Шу вздрогнуть и замереть. В тишине весенних сумерек и пустого дома звук был слишком громким, мигом разбив иллюзию, что он сумел спрятаться от мира. Подземный ход и потайные комнаты восстановили. Зачем? Ответ на этот вопрос можно было получить у его величества. А для этого ему придётся открыть эту дверь Он встал, и, оглядевшись, остановился в растерянности. Солнце село, и темнота упала на дом, словно одеяло, пряча разворошенную постель, неоконченные и смятые письма, всё то смятение, в котором пребывал Линь Шу. Он пошёл к двери, не зная и не успевая придумать, что сказать и как действовать, впервые за годы не имея за душой ни стратегии, ни уловок, ни хотя бы хладнокровия. Положил дрогнувшие пальцы на тёплое дерево запорного механизма и глубоко вздохнул, пытаясь унять волнение. Вернувшиеся чувства отбирали его спокойствие и уверенность: отчего-то он снова ощущал себя тем мальчишкой, который с бьющимся сердцем ждал приезда друга. И эмоции тоже были те же. Радость и смятение. Колокольчик больше не звонил, и Линь Шу затаился — может быть, всё и обойдется, может быть, это был просто слуга, а не… Он, видимо, вместе с болезнью потерял не только разум, но и бесстрашие. Легко смотреть в глаза опасности, зная, что всё равно умрёшь, гораздо тяжелее отталкивать любимого человека, зная, что сближение с тобой принесёт ему ещё больше боли. Но посмотреть в глаза Цзинъяня теперь, когда они оба остались в живых… Желание удрать было очень сильным. Линь Шу сжал пальцы на защёлке и, не давая себе больше времени на раздумия, открыл потайную дверь, за которой стоял новый император Лян. Без венца и драгоценного пояса, одетый в простые одежды, которые носил, ещё когда был принцем с одной жемчужиной, и никак не соответствующие его нынешнему статусу. Темноту дома и перехода освещал лишь фонарь в руке Цзинъяня. В его слабом свете они жадно смотрели друг на друга, почти не пряча тоску и тревогу. Тени плясали на стене, всё сильнее дрожала рука императора, сжимающая фонарь. Линь Шу сделал шаг назад: — Ваше император… Ему не дали совершить поклон и договорить. Цзинъянь опустил фонарь на пол, преодолел разделяющее их расстояние и, не позволив поклониться, обнял. — Сяо Шу! Все умные мысли, все планы и предположения вылетели из головы. Сердце ломанулось сквозь рёбра прочь, застучало где-то в горле, Линь Шу поднял руки и вопреки всем правилам и традициям обнял Цзинъяня в ответ. С силой, которой месяц назад не было в его теле. От Цзинъяня пахло маслом и травами, словно он недавно был в павильоне своей матери. А тепло его тела ощущалось даже сквозь несколько слоев одежды. — Сяо Шу. Ты жив. Шёпот обжигал ухо, во рту пересохло, и Линь Шу сдался. Он был жив вопреки всему и всем, он дышал, мгновенно вспыхнувшее сухим хворостом желание бушевало в крови и заставляло сбоить сердце, и он больше не был немощным и больным стариком, способным только на коварные планы и холодную месть. — Да. Линь Шу повернул голову и поцеловал Цзинъяня в угол губ. — Я жив. Это было похоже на шквал, который налетает и резко бьёт по лицу, наотмашь, не давая вдохнуть, не давая одуматься, не давая вернуться к паутине вежливости и разговоров. Всё, на что хватило Линь Шу, это опустить задвижку тайного хода. Они держали друг друга, обнимая, целуя, кусая, словно всё то, что сдерживало раньше — растворилось в весенней тьме. Света фонаря хватало не намного — только увидеть движение руки, улыбку и понять — куда поцеловать. Губы у Цзинъяня были сухими и обветренными, словно он снова ездил на границу, а не жил в императорском дворце. Линь Шу ударился локтем о полки и зашипел. Боль не отрезвила, только добавила безумия всему происходящему. Под ногами шуршали свитки, ценные или бесценные, сейчас это не имело значения. Только губы под его губами, влажные касания языка, вдохи и выдохи и слишком много одежды, через которую так тяжело добраться до тела. Когда ладонь Цзинъяня легла на его член, Линь Шу выгнулся и ахнул: тело словно ударило молнией и перед глазами на миг побелело. — Сяо Шу? Ты в порядке? — дыхание Цзинъяня щекоткой коснулось уха, и Линь Шу почувствовал, как у него поджимаются пальцы на ногах. — Да. Слишком… хорошо, — у него не хватало дыхания, потому что Цзинъянь мерно и уверенно двигал рукой, и это и впрямь было почти непереносимо. Но Линь Шу не любил проигрывать. Даже здесь, даже с этим человеком. И улыбнулся, когда его пальцы сомкнулись на горячем и твердом члене Цзинъяня. Темноту разорвал короткий приглушённый стон, и новый шквал выбил из него дыхание. Их хватило всего на несколько движений — слишком давно, слишком сильно, всё — слишком. Они устояли на ногах, свалив при этом с полок ещё какие-то свитки и камешки. — Потом придётся собирать. — Да? — Иначе Фэй Лю обидится. Эти камешки — его сокровища. — Это серьёзно. Они стояли, вжимаясь друг в друга, потные, мокрые, растрёпанные и невероятно, невозможно счастливые. Это завтра утром придётся убирать беспорядок и снова входить в свои роли. Цзинъяню — становиться императором, Линь Шу… кем-то. А пока у них была весенняя ночь, темнота и объятия друг друга. Целая ночь до рассвета, как когда-то давно. И рассветы тоже принадлежали им. Этой весны, следующей и ещё. Стоило только пожелать.