Моя уязвимая

      Этери больше ничего не говорит. Все уже было сказано не один десяток раз. В интервью, коллегам, знакомым и в сообщениях, оставленных без ответа. Она приняла ее обратно. На свой лед и в свой дом. Приняла по собственной воле. Так, чего теперь распыляться? Зачем снова и снова озвучивать вслух бурлящие мысли и кипящие страхи? Разве они имеют значение сейчас, если не имели его два года назад? Даже год тому?       Этери ничего больше не говорит, а Женя боится заговорить первой. Боится разрушить ту тихую идиллию, что сложилась у них с таким трудом. Боится разбередить старые раны, открыть шлюз и потеряться в последствиях. Наверное, это очень эгоистично со стороны Медведевой, но, потеряв Этери один раз, она не хочет пережить это вновь.       Женя знает, какой вес вины несет на своих хрупких плечах такая, казалось бы, сильная Тутберидзе. Знает и о весе ее боли, разбитых надежд и, на задворках сознания, бередящих душу обид.       Они соизмеримы с ее личными.       Женя никогда не забывает, что из них двоих именно Этери всегда была спокойнее, благоразумнее и терпеливее. Когда Женю разрывали эмоциональные качели, Этери крайне редко позволяла себе истерики и срывы, сохраняя холодную голову. Наверное, именно по этой причине Медведева в том недалеком прошлом их войны на двоих никак не могла понять, кто эта женщина, дающая интервью о ней и без зазрения совести отвечающая на все каверзные вопросы крайне прямолинейно и без сохранения конфиденциальности Женькиного словесного поноса, который девушка не раз выплескивала наедине с тренером, находясь в расстроенных или противоречивых чувствах.       Этери никогда никому не рассказывала того, что происходило у них с глазу на глаз, даже, если Женины слова где-то были несправедливы. Она всегда успокаивала и безоговорочно поддерживала. Тутберидзе всегда умела через все переступать молча, необоснованную ненависть и оскорбления игнорировала, а на несправедливые поступки в отношении себя не реагировала громкими обвинениями и, уж тем более, местью. Она просто шла вперед, продолжая доказывать, кем является и не взирая ни на какие трудности.       Нужно отдать должное Жене, которая почерпнула у женщины эту силу духа. Кажется, с лихвой. Она ушла молча. Именно она была холодна и безразлична. Не реагировала на выпады, не выходила на связь и не оставляла открытых дверей. Кажется, они с Этери поменялись местами.       Медведева отвернулась от женщины в момент ее самой большой ошибки и не менее большого разочарования. А впоследствии, и непостижимой утраты, вновь полоснувшей и без того изорванную в клочья душу. В момент, когда Этери так сильно нужна была поддержка. Не просто чья-либо, а ее — Женькина.       Сожалеет ли Медведева? Сейчас она, ни на секунду не задумываясь, тысячу раз скажет «да». Сожалела ли та Женя, молча севшая в самолет до Канады и упивавшаяся собственной ненавистью к уже бывшему тренеру? Нисколечко. Девушка страдала и очень хотела, чтобы Тутберидзе страдала втройне. Она втайне радовалась всем тем словам, что срывались в ее адрес с уст Снежной Королевы во время интервью. Женя знала — ей больно, она наказана. Самым жестоким образом. И это придавало Медведевой сил двигаться дальше, создавая иллюзорную картинку идеально сложившейся жизни.       А потом Женя как-то внезапно повзрослела.       И ненависть перестала застилать глаза, лавиной обрушив на голову осознание собственной жестокости. Нет, не поступков. Мыслей. Желаний упиваться чужим страданием. И ей стало нестерпимо противно от самой себя. От детской, неприкрытой ненависти, для которой, по крайней мере, на таком уровне не было повода.       Она уже и не вспомнит, как вновь оказалась в квартире Этери, в ее постели. Не потому, что это было чем-то маловажным или обыденно незначительным. Скорее, потому что Тутберидзе стала другой, и Женя не могла поверить, что ей все еще есть место в жизни и сердце этой женщины.       Возвращаясь к тому, что Этери стала другой, Медведева отмечает для себя, что теперь она молчалива, замкнута и совершенно холодна. Не в надменном плане, вовсе нет. Наверное, здесь подойдет сравнение с пустотой. Она не вспоминает девушке былого, ни в чем не обвиняет, не предъявляет претензий и не устраивает разборок. Просто молчит. О самом главном. О том, что разрывает изнутри. Именно это угнетает Медведеву больше всего.       Этери совершает над собой эмоциональное насилие.       Теперь Женя не знает, кого из них она так и не смогла простить — свою нерадивую фигуристку или саму себя.       Нет, их отношения прекрасны, совершенно здоровы, насколько это возможно в ситуации, где один сжирает себя изнутри. Они не ссорятся, проводят вместе свободное время и говорят. О разном. О кино, выборе блюда на ужин, покупках. О том, как прошел день Жени, как дела у ее мамы, друзей и знакомых. Но никогда о днях Этери, ее участии в спорте и о том, как женщина скучает по собственной матери. Это, словно, были негласно обозначенные меткой «табу» темы.       И такое молчание делает больно намного сильнее любых слов, которые Тутберидзе могла бы сказать. Любых обвинений.       Женя молча принимает тот факт, что вернуть доверие своей женщины будет непросто, но больше всего боится в этом утверждении слова «невозможно».       И в суматошном поиске решения этой проблемы, девушке удается найти те самые моменты, когда Этери более открыта, чем обычно. Моменты, когда Женя понимает — еще не все потеряно, еще есть, за что бороться и есть шанс все исправить.       Раннее утро.       Эти моменты случаются ранним утром. Не каждым, но чаще, чем девушка смела бы надеяться. Этери еще спит, выглядя совершенно безмятежной, словно не было в ее жизни груза боли и потерь. Ради этих моментов Женя вырабатывает в себе биологическую привычку просыпаться раньше своей женщины, ведь застать ее дома в обычное время Женькиного утреннего подъема практически невозможно, не говоря уже о том, что Тутберидзе осталась бы столь надолго в постели.       Этери ненавидит спать на половине, ближней к окну, поскольку никогда не зашторивает окна до самого конца, чтобы свет луны и уличных фонарей создавал в комнате полумрак. И если полумрак этот ее целиком и полностью устраивает, то утренний свет, раздражающий глаза даже сквозь плотно прикрытые веки, отнюдь. Собственно, по той же причине на этой половине спать не любит и Женя. В схватке за затененную половину без боя побеждает, разумеется, Медведева. Но главный плюс этой победы заключается в том, что теперь девушка без устали может наблюдать, как утренний свет тонкими лучами гуляет в светлых кудрях ее женщины, ласкает кожу ее оголенного плеча или спины, вычерчивая на лопатках по особенному красочные узоры.       Женя до покалывающих кончиков пальцев обожает смотреть на Этери в такие моменты. Сонная, разнеженная и безмятежная, она кажется ангелом. Таким же божественно прекрасным и недосягаемым. И какое же это счастье — протянуть руку, невесомо провести подушечками пальцев по спутанным, разметавшимся на подушках локонам.       Медведева всегда держится до последнего — гладит лишь взглядом, стараясь впитать в себя каждую, даже самую крошечную деталь. Ласкает тихим вздохом, боясь разрушить идиллию и потревожить сон Тутберидзе.       Но когда стрелки на часах неумолимо двигаются, предвещая о скором окончании экскурсии в галерею безмятежности Этери Тутберидзе, Женя позволяет себе опередить будильник, предварительно отключая сигнал. Тогда она осторожно ерзает, придвигаясь к своей женщине ближе. Почти невесомо сдвигает простынь, накрывающую фарфоровую спину и длинные соблазнительные ноги, а затем, опираясь на локоть левой руки, приподнимается и впечатывается губами в пространство меж острых лопаток, пока кончики пальцев правой руки невесомо бродят по бедру согнутой в колене ноги.       Тутберидзе реагирует не сразу, оставаясь в царстве Морфея еще несколько мгновений, однако кожа ее незамедлительно выдает присутствие хозяйки в моменте, покрываясь мурашками и предвещая, что вскорости уши Жени обласкает первый хриплый ото сна и тихий стон этого утра.       И девушка смелеет, передвигается, нависая над своей женщиной всем телом и удерживая вес на руках. Хаотично разбрасывает влажные поцелуи по плечам и спине, ползет губами вниз, к ягодицам и бедрам, спускается дальше, оставляя по поцелую во впадинках под коленями. К этому времени Тутберидзе просыпается достаточно для того, чтобы немного раздвинуть свои длинные ноги и приподнять бедра. Но Жене этого мало.       Всегда мало.       Она снова поднимается вверх, утыкаясь носом в ароматную кожу шеи и целует под ухом, сквозь так некстати спутавшиеся именно в этом месте светлые локоны. Этери вздрагивает.       Слабое место.       Но Женя знает еще одно, более чувствительное. Ведет туда языком, обводит им косточку шейного позвонка и резко прикусывает точку чуть выше, прямо у основания волос. Этери протяжно и, — именно так, как вообразила себе девушка, — хрипло стонет, дергаясь и прижимаясь к заранее подставленному Женей бедру.       Уже разгоряченная.       Уже влажная.       И Медведевой срывает крышу.       Она не может остановиться, ей хочется быть везде и повсюду. Руками, губами, каждой клеточкой своего существа. Она толкает бедро вперед, стараясь прижаться еще сильнее, еще ближе. Ощущает влагу и трясется от нетерпения. Этери вытягивает руки вперед, сгибает длинные пальцы и выше приподнимает бедра, прогибаясь в пояснице в поисках большего контакта. Женя ложится сверху, одним лишь коленом, тяжело упирающимся в матрас, поддерживая часть своего веса над женщиной, и ползет ладонями по ее плечам, вниз к локтям и дальше, пока, наконец, не переплетет их пальцы.       Тутберидзе вновь стонет, уже негласно требуя большего, и Женя сдается. Привстает, отползая и позволяя своей женщине перевернуться на спину. Пристально всматривается в ее лицо, еще немного сонное, но такое красивое и родное, что до щемящей нежности сжимается сердце. Подается вперед, и, наконец, их губы соприкасаются.       Внутри девушки бушует огонь.       Огонь страсти, перемежающийся с любовным трепетом. Она перемещается поцелуями к линии челюсти и вбок, обводит языком мочку уха, прикусывает ее и спускается к шее, а оттуда уже, как по накатанной, к ключицам, ложбинке меж аккуратной груди с возбужденно торчащими сосками, которым по очереди возносит дань поклонения.       — Женя! — тихо, но с придыханием шепчет Этери, словно боясь нарушить момент волшебства, когда язык девушки обводит пупок и вновь неумолимо движется вниз.       Одна рука Медведевой раскрытой ладонью опускается на живот женщины, а вторая ползет под колено, чтобы согнуть ногу и закинуть себе на плечо.       Женя с минуту смотрит на Этери снизу вверх: раскрасневшиеся щеки, потемневшие от выплескивающегося через край возбуждения глаза и быстрое дыхание.       Прекрасный вид.       А затем опускает взгляд вниз, подмечая, что Тутберидзе не просто влажная, чертовски мокрая, и не может больше сдерживать себя.       Первое прикосновение языка вызывает одновременный стон у обеих. Женя знает, что ее женщина на грани, но просить не станет. Это традиция их утреннего секса — девушке позволено делать все в том темпе, которого требует ее сердце: медленно, размеренно, наслаждаясь каждой секундой происходящего, каждой дрожью Этери, каждым тихим вздохом и стоном с хрипотцой.       Насытившись, Женя поднимается поцелуями вверх, той же дорожкой, которой спускалась. Осыпает живот любовными укусами, обводит сосок языком и втягивает в рот, посасывая и одновременно с этим лаская второй подушечкой большого пальца. А затем спутывает их с Этери ноги, перекатываясь и меняя местами.       Теперь Тутберидзе сверху.       Девушка хлопает ее ладонями по бедрам, призывая принять сидячее положение, и сама подтягивается выше, опираясь на подушки, чтобы было, как она любит — глаза в глаза. Обнимает одной рукой за талию. Крепко, словно желает впечатать любимое тело в свое, превратить их двоих в единое целое. Проводит подрагивающими от переизбытка чувств пальцами свободной руки по плоскому животу Этери и, уже не медля, накрывает клитор. Потирает средним и безымянным, а уже через мгновение опускает их ко входу, проникая во влажное лоно и задавая быстрый темп.       — Еще, — стонет Тутбердзе, откидывая голову назад и приоткрывая рот в попытке урвать больше кислорода для горящих легких.       И Жене не нужно уточнять, что значит это томное «еще». Она со стоном добавляет третий палец, основание ее ладони плотно прижимается к пульсирующему клитору, и дрожащей Этери не нужно много времени, чтобы ярко кончить, содрогаясь всем телом и рвано дыша в промежутках между стонами.       Медведева рывком подается вперед, принимая полностью сидячее положение, отпускает талию, на которой, наверняка, останутся следы ее сосредоточенного нетерпения, и зарывается пальцами свободной руки в светлые локоны, чтобы дотянуться к желанным губам, впиться в них яростным поцелуем. Ее штормит от переизбытка эмоций: наблюдать за Этери во время оргазма — непередаваемое ощущение. Она отпускает волосы и перемещает руку на поясницу, вновь прижимая Тутберидзе к себе. Ни на секунду не замедляет движения пальцев второй, с неоспоримым обожанием продлевая удовольствие Этери.       — Я люблю тебя! — несколько раз подряд, рвано на выдохе повторяет Женя, когда легкие Тутберидзе горят огнем от нехватки кислорода, вынуждая женщину разорвать их поцелуй.       Женя покрывает ее влажное лицо мелкими поцелуями, когда ощущает на запястье хватку изящных пальцев и замедляет движение собственных. Этери опускает голову на ее плечо, чувствуя себя сплошным комком оголенных нервных окончаний.       — Я люблю тебя, — вновь повторяет Медведева. — Никогда и никого… Кроме тебя.       Женщина поднимает голову, устремляя пристальный взгляд в Женькины глаза. И такой уязвимой в этот момент она выглядит, что Медведевой хочется плакать от столь открытого, доверительного выражения ее лица и, одновременно с этим, укрыть в своих объятиях, защищая ото всего мира.       Она плавно вынимает пальцы, срывая этим простым движением еще один стон с уст своей женщины, и подается вперед.       — Я тебя никогда не оставлю, — клятва в самые губы. — Больше никогда.       И впервые за все время с момента их воссоединения Этери не отстраняется и даже не вздрагивает, чтобы прервать момент единения, превращая его в ежедневную рутину. Лишь долгие мгновения всматривается в большие красивые глаза напротив, прежде чем крепко обнять, доверчиво прижимаясь всем телом.       Женя тонет в ней со счастливой улыбкой на устах, зная, что никогда не устанет бороться.