Июль подходит к концу

~ А вот Асахи со всем справляется куда легче. И Дайчи, что вполне логично – он большую часть времени скала/кирпич (нужное подчеркнуть) с перерывами на улыбки в сторону Сугавары. А вот Асахи так не лажает. Он, даже выглядя ужасно встревоженным любой из возможных ситуаций, делает всё так, как нужно, так, как от него ждут. Вот Асахи бы на его месте не облажался, он всегда умудряется всё успеть и всё сделать так, как нужно. – Коуши, что с тобой происходит? Сугавара неприятно ёжится, когда преподаватель обращается к нему по имени – он понимает, что мужчина хочет как лучше, и улыбка у него усталая и добрая. Но так к нему не обращается никто, кроме мамы и Дайчи, так что Сугавара подавляет желание поморщиться. Даже Асахи ограничивается ласковым тихим «Суга», стараясь не нарушать личное пространство лучшего друга. – Всё хорошо, извините... – сдавленно шепчет Сугавара. Кажется, ещё секунда, и он задохнётся – май выдаётся таким душным, таким изматывающим, что хочется умереть. – Могу я пересдать завтра? Или в другой день? – Конечно, можешь, – важно кивает учитель. – Ты один из лучших учеников класса, так что я понимаю, что ты не мог не готовиться. Вероятно, у тебя какие-то проблемы, поэтому постарайся сосредоточиться на своём душевном состоянии. Я вызову тебя снова через месяц, будь готов. – Большое спасибо! Стыд накатывает мерзкой волной, но Сугавара вскакивает со стула и делает глубокий поклон, зажмурив глаза. Облегчение наступает почти сразу, словно в эту духоту на него подул ледяной кондиционер. – Я верю, что ты сдашь сэнта сикэн на отлично. В конце концов, у тебя ещё целых восемь месяцев на подготовку, и ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. Ещё раз от души поблагодарив преподавателя, Сугавара вылетает из кабинета, случайно громко захлопнув дверь, и вихрем проносится мимо воробушков-первоклассников, столпившихся нелепой кучкой у окна. Он находит друзей в столовой с подносом еды. Он замечает на подносе третью порцию и тепло разливается в груди вместе в привычным стыдом – его ждали, о нём думали, о нём заботились. Он не заслуживает – эта мысль пролетает наиболее отчётливо. Казалось, её давно выжгли из головы горячие губы Савамуры и доброжелательная улыбка Асахи, но временами это чувство, мерзкое, зудящее, оседает пылью на языке, заставляя пересохшее горло перешить. – Привет! – Асахи улыбается ему, кивая на свободный стул. В столовой непривычная тишина – большинство школьников едят на улице, зубря материал для тестовых экзаменов, а малышня бегает на детской площадке, смеясь и кувыркаясь. – Как там тест? Он звучит так уверенно – Сугавара знает, что он уверен в нём, и эта уверенность, к ужасу самого Сугавары, строится на убеждённости в том, что он 'не может' провалиться. Ни в чём. Он никогда не проваливается. Ни на экзаменах, ни в чём-либо ещё. Он всегда делает так, как от него ждут, так, как нужно. – Я не сдал. Асахи замирает, не донеся ложку с бульоном до рта, а Дайчи прекращает давать и громко сглатывает. – Ты... что? – Дайчи звучит совершенно неверяще только в первую секунду, но это ранит Сугавару очень сильно: это подкрепляет его уверенность в том, что от него действительно ждали большего. Что он провалился не только на тесте, но, что хуже, в глазах лучшего друга и любимого человека. – Я не хочу обедать, – тихо говорит Сугавара, двумя ладонями отодвигая от себя тарелку. – Асахи, пожалуйста, скажи на математике, что я приболел и приду на урок послезавтра. Я иду домой... – Я с тобой! – Дайчи тут же подрывается, но Сугавара осаживает его колким взглядом и резким: – Нет. Я иду домой один. Позже Дайчи будет очень жалеть о том, что послушался Коуши, а сейчас Сугавара залетает в свою спальню, отделавшись от вопросов матери, и падает лицом в постель. Он так проебался. Мама с детства учила его тому, что хорошо бы во всём быть первым, но только после того, как позаботишься о своём моральном состоянии – никакие оценки не стоят твоих потраченных нервов, говорила мама, а маленький Коуши кивал важно и запоминал прилежно. Но ветер юности вымел из головы все матушкины наставления, оставляя гнетущее чувство долга, навязанное самим же собой. Он ощущает себя типичным подростком с типичными подростковыми проблемами, но его это не особо смущает, его больше смущает, что он не соответствует своим же собственным стандартам. Дождавшись, пока мама уйдёт в ночную смену, Сугавара сползает на первый этаж и садится за кухонный стол, долгим взглядом смотря в окно. Скоро начнётся сезон цветения, а у него в груди будто пробили огромную дыру; неверящий возглас Дайчи до сих пор отзывается под рёбрами чем-то болезненным. Нужно приготовить себе еду, думает Сугавара и медленно достаёт из кладовки овощи и сыр – он, вроде, не ел со вчерашнего дня, и сейчас организм внезапно бунтует из-за навалившегося стресса. Напробовавшись в процессе готовки кусочков овощей, Сугавара хочет есть уже куда меньше, но он знает, что этого мало, и накладывает в тарелку побольше. Он непрерывно думает о Дайчи, смакуя на языке его имя – Савамура, Саамура... Звучит красиво, мурлычаще, и ещё приятнее знать, что кроме него и семьи никому не позволено так обращаться к парню. Эти маленькие привилегии в виде имён или крохотных улыбок на уроках греют сердце Сугавары сильнее всего на свете. Им так мало лет, но они уже распланировали свою жизнь до старости – и основным планом было держаться вместе, и желательно, чтобы Асахи был недалеко на фоне. Задумавшись, Сугавара задевает нож, и осознаёт это только тогда, когда на мизинце образуется капелька крови – порез совсем неглубокий, но болезненный, зараза. Сугавара тихо матерится себе под нос и что-то шипит, засунув палец в рот, но ловит себя на мысли, что... ...что всё остальное словно испарилось на этот короткий миг острой вспышки боли. Это... интересно. Это интересно, думает Сугавара с замиранием сердца. Он вдруг осознаёт, что эти блаженные секунды были отвлечены на внешнее, что внутренняя неуверенность и бесконечно гложущий душу стыд куда-то улетучились. Наверное, вместо него действуют нервное напряжение или мозги просто отключаются. Сугавара долго смотрит на нож, а потом делает на ладони аккуратный маленький надрез. – Сука! Он тут же начинает приплясывать по кухне, зажав ладонь другой рукой, и его завораживает то, как через побелевшие от напряжения пальцы едва заметно виднеются маленькие алые капли. И снова – ни единой дурной мысли, ни единого переживания, только взрыв адреналина, бешено стучащее сердце и странно опьяняющий восторг. Он берёт нож увереннее, и улыбается, пока делает ещё один надрез. И ещё. И ещё. До тех пор, пока эйфория не проходит, резко сменяясь блаженной темнотой. Вокруг почему-то светло. Ведь только что был вечер? Он не на кухне? Ему мягко. Сугавара медленно, с трудом открывает глаза. – Что за чёрт?... – Суга! Голос Асахи такой взволнованный, намного больше, чем обычно, и Сугавара с трудом шевелит головой, чтобы перевести на него взгляд. Он старается улыбнуться, но выходит, наверное, совсем жалко, потому что брови Асахи складываются жалобным домиком, а ладонь накрывает рот. Сугавара смотрит левее, в сторону резкого вздоха, и натыкается на ледяной взгляд Дайчи. – Коуши... Сугавара не понимает, что они хотят, не понимает, где они, и осторожно переводит глаза ниже. Он... в больнице? Он ничего не помнит после школы. Ему тяжело, и его руки почему-то перебинтованы, и на голове, наверное, тоже какой-то бинт. – Что случилось? – шепчет Сугавара, и Дайчи хмыкает резко и сжимает руки в замок. – Это ты скажи, что случилось, – выпаливает он. – Я так боялся за тебя, ты не представляешь! Асахи ревел полвечера, когда тебя привезли сюда, твоя мать едва не сошла с ума, а я... Господи, Коуши! – Дайчи садится рядом на койку и осторожно кладёт ладонь на перебинтованное предплечье. – Я же... я же предлагал пойти домой вместе! Почему ты так хочешь справляться со всем один? Я же... я же твой... В конце концов! Никто не должен быть один, когда ему плохо! – Это правда, – тихо говорит Асахи, и голос у него, словно осенняя листва, шелестящая по асфальту. – Мы виноваты в том, что не заметили твоего состояния и позволили тебе уйти одному вчера. Прости. Это «прости» звучит так потерянно и блекло, что Сугаваре становится страшно – они же действительно волновались о нём, они боялись за него, а он снова, снова, снова всех подвёл, он опять сделал всё не так, как надо! Да что же с ним такое?! – Простите, что заставил волноваться, – шепчет Сугавара, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы, от безысходности, от боли, от усталости. Он слышит, как Асахи тихо всхлипывает, сидя стуле. Он выглядит в палате очень большим, почти неуместным, и таким расстроенным. Сугавара не раз слышал по телевизору о том, что ежегодного сэнта сикэн доводит до самоубийства многих школьников, но он не имел понятия, что однажды сам станет таким же слабым, и это убивало его. – Суга, поправляйся скорее, я... я пойду. Вам с Дайчи есть, что обсудить, – бормочет Асахи, подскакивая со стула. У него красные глаза цвета рассвета, румяные от нервов щёки и сбитый пучок на голове. Он выглядит несчастным, но поддерживающим, и Сугавара старается улыбнуться ему и выдавить из себя что-то похожее на благодарность за визит. Когда они с Дайчи остаются наедине, у них есть несколько минут прежде, чем мама Сугавары ворвётся в палату, и мальчишка старается насладиться этой тишиной, пусть и немного напряжённой. – Ты знаешь, что я люблю тебя? – тихо говорит Дайчи. – Я правда люблю тебя. Я прошу тебя, не надо оставаться одному, когда ты чувствуешь себя так плохо, я... – Савамура, – мягко перебивает Сугавара, обнимая ладонями руку Дайчи. – Спасибо тебе. Я так... я тоже люблю тебя, я правда... Боже, – Сугавара нервно смеётся, опуская глаза, и чуть-чуть краснеет. – Я даже не понял, как это произошло. Я случайно порезался, когда готовил ужин, и оно как-то... само дальше. Я не очень помню. Помню, что было очень приятно от того, что я мог на время не думать ни о чём, кроме телесного, и это было так потрясающе... – Знаешь, – взгляд Дайчи, горький и виноватый, наполняется болезненной нежностью. – Мы с тобой не заходили слишком далеко, оставаясь наедине... Может быть... не знаю, это могло бы помочь, если ты не хочешь думать о чём-то плохом... По крайней мере, я постараюсь, ну, если ты не против... Его голос совсем стихает, а уши ярко горят, выдавая его смущение. Зная его, Сугавара уверен, что он успел уже сто раз пожалеть о своих словах, а сам Коуши до ужаса смущён таким прямолинейным предложением – будь это кто угодно другой, Сугавара не посмотрел бы на свои израненные руки и как следует вмазал бы, но это же Дайчи! И он предлагает это именно сейчас, не только из своего личного желания, но больше из-за желания помочь Сугаваре отвлечься от терзающего стыда и раздражения на самого себя. – Так прямо... – бормочет Сугавара, опуская глаза. Всё напряжение, висевшее между ними последние пару дней, мигом исчезает. – Прости! – пищит Дайчи, склоняя голову низко к рукам Сугавары. – Я дурак! – Да нет, я... я, в общем-то, согласен... – тихо отвечает Сугавара, думая, что совсем рехнулся, если соглашается на такие вещи в столь раннем возрасте. Но, опять же, это же Савамура, и они любят друг друга. – Только сначала нужно пройти ад с мамой. Невесёлый смешок вырывается у них синхронно, и Дайчи вдруг серьёзнеет. – Я думаю, что лучше мне это сказать тебе. – Что такое? – тревожно спрашивает Сугавара. – Директор приставила к тебе школьного психолога. Ты должен будешь ходить к нему дважды в неделю в течение трёх месяцев, чтобы они могли отследить твоё состояние, и... – Блять! – шипит Сугавара, ударяя по одеялу ладонью, и тут же ноет от боли. – Унизительно! Они что, не понимают... Я же не специально, я... – Я знаю, – успокаивающе говорит Дайчи. – Они разрешили мне быть рядом с тобой во время твоих разговоров с психологом, если ты захочешь. – Да, пожалуйста, – облегчённо выдыхает Сугавара. В голове начинает кружиться от обилия эмоций и отсутствия сил после вчерашней кровопотери. – Мне было бы ужасно страшно сидеть там одному. – Прости, – снова извиняется Дайчи. – Я не оставлю тебя больше. И Сугавара ему верит. °°° Проходит четыре месяца, школьный психолог решает, что это действительно была случайность или нервный срыв на почве усиленной подготовки к экзаменам. Сугаваре (и почему-то Дайчи) настойчиво посоветовали следить за моральным состоянием, пить успокоительное по мере необходимости и ещё более настойчиво попросили заглянуть за месяц до сдачи сэнта сикэна. Сугавара отделался довольно легко, как он сам думает, и Дайчи ужасно рад тому, что всё закончилось относительно спокойно и без огласки. Июль подходит к концу, кругом влажно и душно, не хочется даже двигаться. Где-то рядом шумит маленькая речка, и здесь, в подсобке спортзала, слышатся частые шаги школьников снаружи. Дайчи ужасно гордится тем, что смог украсть ключи и запереться вместе с Сугаварой внутри – здесь было не так жарко, можно было лежать на мягких матах и лениво целоваться, не думая ни о чём. Это, кажется, было жизненной целью Сугавары. – Помнишь, что ты предложил в больнице? – смущённо говорит Сугавара, понижая голос до шёпота, и больше они уже не могут говорить громче от внезапного смущения. – Ты думаешь, что готов к такому? Сугавара пожимает плечами, как бы говоря – не попробуешь, не узнаешь. – Я хочу этого. С тобой. У тебя... ты с кем-то...? – Нет, – отрезает Дайчи, сводя брови к переносице, его рука осторожно поглаживает талию Сугавары. – Я же был с тобой, помнишь? Я не хотел быть с кем-то другим, потому что я люблю тебя. А... а ты? – Я готовился к экзаменам, – горько хмыкает Сугавара, вспоминая, к чему его привела эта подготовка, придвигаясь поближе к парню. – И я тоже тебя люблю, Савамура, ты же знаешь. Почему-то мне не страшно это говорить сейчас, словно что-то поменялось. Кажется, мы взрослеем, Дайчи. – Не будь таким пафосным... Дайчи легко целует его нос, щёки, мажет губами по губам, и эти поцелуи-мотыльки заставляют тихо засмеяться, слушая с наслаждением, как их обоих захватывает сладкая волна, а мысли уплывают в сторону одного и того же – какой же Дайчи потрясающе красивый... С этими редкими солнечными бликами на лице, пробивающимися в заколоченное окно подсобки, с растрёпанными после тренировки волосами, с горящими глазами, с румяными щеками. – Давай подождём до дома? – шепчет Дайчи, немного отстраняясь и смотря серьёзно и преданно. – Даже не думай динамить меня сейчас, – умоляюще говорит Сугавара, крепко ухватываясь за плечо Дайчи. – Я не доживу до дома, к тому же мама ночует сегодня дома, и... Савамура! Я мечтал об этом целых два года! – Но мы встречаемся меньше, – хитро замечает Дайчи. – Заткнись. Сугаваре ужасно сложно быть рядом с Дайчи, отодвинуться – смерти подобно. Он так долго мечтал о его нежных губах на своём теле, о его больших руках, трогающих его под одеждой, о судорожном дыхании Дайчи на своей чувствительной шее. Мечтал понять, как им нравится, как им стоит быть друг с другом, как касаться и ласкать друг друга... Сейчас это кажется нереальным, эфемерным, качающимся на солнечных лучах, как на облачных качелях. – Дайчи-Дайчи-Дайчи... помедленнее, прошу... Раньше Сугавара не придавал значения тому, что волейбол делает руки мозолистыми – это не могло бы чувствоваться ещё лучше, но ласковые руки Дайчи с грубой кожей создают такой контраст, что хочется умереть. – Коуши... – выдох рядом с плечом, с которого почему-то сползла рубашка, и Сугавара тихо стонет, поддаваясь к ласкающей руке. Так смущающе чувствовать, что Дайчи обхватывает их обоих одной большой ладонью, и так пробирает мурашками от каждой неровности-мозолинки на его ладони. Сугавара не может это вынести, он тянется к Дайчи, чтобы обнять двумя руками, не обращая внимания на только зажившие шрамы на предплечьях. Он сжимает крепко, шепчет его имя и дрожит, чувствуя, что Дайчи тоже зовёт его из-за того, как им вместе сладко и тепло. И июль вокруг становится жарче, и в груди горит яркое ровное пламя, подгоняя двигаться быстрее, и быстрее, и быстрее, и они заканчивают вместе с тихим протяжным стоном, слившись в нежном поцелуе. Они до конца уроков лежат вот так, с глупо спущенными штанами, смущённые, расслабленные, очень красные и очень влюблённые. Смотреть друг на друга так жутко неловко, что они предпочитают обниматься, иногда целуясь с закрытыми глазами, и Сугавара чувствует то самое блаженное забытьё, ради которого больше не нужно причинять себе боль. °°° Под деревом тихо. Нишиноя не привык обедать в такой тишине, обычно они с Рю располагаются в столовой, где все галдят и шумят, и ему комфортно так. Но в последнее время он думает, что всё больше хочет сидеть в тишине вместе с Асахи и слушать, как он рассказывает что-то о звёздах, которые так любит. Наверное, у Рю есть свои причины обижаться, но на самом деле друг выглядит удивительно понимающим (и язвительным). – Асахи, у тебя есть девушка? Перебивать человека вот так, влезая с ужасно личными вопросами, кошмарно нетактично. Нишиноя отвешивает себе сотню оплеух рядом и уже хочет выплатить извинения, но Асахи опережает его. – Мне нравятся парни, – говорит он спокойно и продолжает речь о звёздах, но, видят Боги, Нишиноя не может дальше его слушать, он жмурится и подавляет желание заорать. И, когда он смотрит на Асахи (случайно, честно-честно!), взгляд у него хитрый и понимающий. Хотелось бы Нишиное и самому понимать то, что понимает Асахи... Он чувствует что-то... что-то. Он не очень понимает, как это назвать, и, кажется, немного боится. Но он также уверен, что время расставит всё по местам. В объятиях Асахи очень уютно, кстати. ~