Frozen to death

Кровь пропитала собой ткань военного костюма. Ноги потеряли чувствительность еще давно, поэтому боль в них уже не беспокоила, — один лишь холод, жгучий и поглощающий, стремительно поражал тело. Сережа понимал, что дела его плохи, даже критически плохи: полимерных ампул с лекарствами не осталось, а он пропустил так много ударов и получил так много колотых ран, что шансы выкарабкаться таяли на глазах. Он лежал на левой стороне, полубоком, на бетоне грузового шлюза комплекса «Вавилов», холодном и сыром от его собственной крови. Поначалу, когда в жилах кипел адреналин, он еще пробовал встать, но силы стремительно покидали его, вытекая из тела багряно-красными струями, и он оставил попытки. Каждый вдох, любое шевеление отзывалось искрами в глазах: невыносимо было терпеть. Там, где расправа от роботов настигла его, не оказалось связи — локальные глушилки предательски исправно работали на автономных аккумуляторах — он услышал об этом из перчатки, которая с несвойственной тревогой тараторила диагнозы один за другим: — Ранения задели левое легкое и крупные сосуды, — ХРАЗ высунулся до упора и метался по ладони, а огни его судорожно мигали: — Вызвать помощь не получится, мои ресурсы не позволяют мне преодолеть блокирование сигнала местной подстанцией. Я фиксирую у вас прогрессирующий геморрагический шок. Артериальное давление 79, тахикардия, центральное венозное давление падает… Гемоглобин падает… Я… Вы… Тут он запнулся, замер, собрав провода в один пучок, и уставился ими прямо в бледнеющее лицо товарища Нечаева: — Похоже, вы умираете, майор. Он произнес это с чувством, словно бы мог переживать и испытывал настоящее, человеческое сострадание. По крайней мере, так показалось П-3, хотя вполне возможно, он просто услышал то, что хотел, потому что страшнее самой смерти было умирать здесь совсем одному. — Я шефа подвел… — Ну прекратите, — отрезал ХРАЗ строго, пускай на самом деле не злился. — Будете вы еще винить себя в свои последние минуты. Ваш «шеф», как вы выразились, закоренелый эгоист, раз отправил вас одного разгребать плоды своей ненасытной власти. Сереже не нравилось слушать прямо в лицо, что он обречен и времени мало, — это пугало его и доводило до отчаяния — но он был благодарен за честность. За последний день ему вешали лапшу на уши все, кому не лень, так пусть же ему дадут умереть без лицемерия и фальши. — ХРАЗ… — простонал он и даже не заметил, как откашлял кровь. Стало тошнить, причем сильно. Угол обзора постепенно сужался, обрастая по краям темнотой. — Слушаю, товарищ майор, — манипуляторы вытянулись, стараясь быть к лицу ближе, и голос начал тише говорить, обретя ноты непонятной, несвойственной искусственному интеллекту скорби. — Мне больно. — Знаю, товарищ майор, и мне жаль. — Правда, что ли? — спросил Нечаев, с трудом шевеля губами, и даже заставил себя приподнять уголки рта в немощной улыбке. — А ты умеешь? — Что? — Жалеть. Не отрывая головы, он слегка повернул ее, чтобы лучше видеть этих голубоватых светлячков, которые, изогнувшись, глядели на него безотрывно. Еще немного, и они залезут в душу, готовую вот-вот покинуть измученное солдатское тело. — Я много чего умею из того, что вам покажется невозможным, — ответил ХРАЗ чуть погодя, — просто показать не хватило времени. К сожалению. Его слова прозвучали странно. Чрезвычайно странно для автоматизированной системы, подчиненной обыкновенным алгоритмам. — Вы что-нибудь чувствуете? — манипуляторы бросились врассыпную и обвили собой ледяные пальцы, каждый по отдельности. Этот мягкий, притягательный голос… Нечаев привык находить в нем дразнящие оттенки иронии, авторитета и чего-то, что у него никак не получалось разгадать. Теперь же он различал в нем тоску и не мог отделаться от мысли, будто она настоящая, а не заложенная в его программе по умолчанию. — Не знаю, — Сережа прислушался к себе. — Наверное, да. Совсем немного. Последними живыми рецепторами он уловил прикосновения сродни человеческим. Тепло, переданное похолодевшей руке, было слабым, едва различимым, но ему хватило этого сполна, чтобы блеклый огонек умиротворения зардел в его глазах. Стало спокойнее. — Спасибо тебе, — признался П-3 и вздохнул — воздух с ржавым свистом продирался через трахею в легкие, заполняемые кровью. — За что? — спросил ХРАЗ, не шевелясь и продолжая согревать его. — За то, что был рядом. И остаешься. Без тебя я бы сразу здесь умом тронулся… — Перестаньте, майор, — манипуляторы резко отпустили ладонь и, собравшись в кисть, загудели. Этот гул напоминал страдальческий стон. — И это… извини, что огрызался, — Нечаев пропустил его просьбу мимо ушей. — Ты хоть и полимерный, но за сегодня стал мне ближе некоторых людей. Честно. Ты классный напарник. Занудный местами, но ничего. Рад был поработать с тобой, пускай и недолго. Пока он говорил, тяжело и с одышкой, то невольно заметил, как задрожали ни с того ни с сего провода. Они неестественно изгибались, мерцая током, дергались, тянулись, как если бы что-то причиняло им неподдельную боль. Но что могло вызвать ее? Сережа не имел понятия и уж точно не допускал мысли, будто дело в произнесенном им самим откровении. — И вы меня извините, майор, — сказал ХРАЗ в итоге ломаным голосом с металлической хрипотцой. — Если обидно в ваш адрес шутил. — Да не, ахуенно ты шутил. Нечаев посмотрел на него ласково, и глаза его вдруг загорелись, заблестели, засияли прежним колоритом живости, но всего на пару секунд, после чего окончательно потухли. Сережа повернул голову прямо. Он лежал лицом к улице и видел вдалеке отрытые ворота, сквозь которые в шлюз прорывался дневной свет. Там росла яркая зелень и шумели деревья, такие великие и свободные, каким Нечаев хотел бы быть хоть раз в жизни. — Вам страшно, — констатировал ХРАЗ, нарушив забвенное молчание. Он прижался к его ладони и по-прежнему внимательно смотрел, а огни его мигали гораздо плавнее, приятнее глазу. — Еще бы блять… Умирать не хочется. Сережа тогда зацепился за ускользающую мысль, что ни разу за сознательную жизнь не любил и, что хуже, не был любимым. Он был бравым солдатом, преданным псом, надежным защитником, но никак не тем, кого бы безвозмездно приласкали. Однако ничего изменить он уже не мог, оставалось смириться, и это смирение вышло наружу в виде пары скупых, но таких горячих слез, которые разбились о землю и смешались с красным. — Не бойтесь, майор. Все через это проходят рано или поздно. И я проходил. — Ты… Что? Нечаев почувствовал жар, а следом небывалую дрожь по всему телу. Она была настолько сильной, что от нее сотрясались все органы. Легкие сковало, сцепило тугими незримыми цепями, и сами ребра начали душить, превратившись в стальные тиски. На улице показались силуэты, совсем не дружественные. Груды металла почуяли запах страданий и, подобно стервятникам, слетались теперь на кровавое пиршество. — Оооооо нет, нет-нет-нет, ебучие… пироги… — не сказал, а жалобно проскулил Сережа и сразу после того впал в беспросветное отчаяние. Мозг, пострадавший от гипоксии, уловил от анализаторов сильнейшие импульсы, расценил их как ужас и запустил по организму последнюю, наиболее мощную волну медиаторов, перед тем как навсегда отключиться. Зрачки расширились, сердце аритмично затрепетало в груди, дыхание стало частым и поверхностным; ложные силы заструились по венам, но вот рассудок… Увы, он сгорел вместе с остатками самообладания. — ХРАЗ, я не хочу, они мне голову раздавят, — говорил Сережа спутано, в бреду, и зашевелился в бесполезной попытке встать. — Ну все, тише, — произнес ХРАЗ, и только по его глубокому выверенному тону возможно было различить ту степень сострадания, которую он внес в слова, но его не слушали: — Я не могу… Они… Это больно! Нечаев скреб ногтями по бетону, невысоко приподнимался и дрожал, и мышцы по всему его телу беспорядочно сокращались. — Тише, майор, — проводки ловким броском обвили его запястье, успокаивая. — Тише. — Я поднимусь… Почти… — У вас агония. Это скоро пройдет. — Я сейчас… Надо только… Силуэты подходили, и земля уже тряслась от их грузных железных шагов. — Не смотрите туда, не нужно, — велел ХРАЗ, и ему пришлось повысить голос, чтобы достучаться: — Смотрите на меня, майор. Слышите?! На меня! Механический и требовательный крик на мгновение выхватил Нечаева из беспамятства — он перевел глаза на руку, и огни ослепили его одной меткой вспышкой. Он лишился сознания прежде, чем его голова запрокинулась, и не увидел, как один из роботов поднял по дороге тяжеленную каркасную балку, чтобы потом размозжить ею череп.

*

Небо. Светлое, яркое и голубое небо с плывущими по нему облаками. Трава, что щекотала руки и лицо при любом дуновении ветра. Веки вновь распахнулись после небытия, а тело машинально устремилось прочь — Сережа с громким и надрывистым вдохом сел, подобрав под себя ноги, и не мог найти покоя рукам, судорожно щупавшим шею, грудь, бока. Ни царапины. И совсем не больно, не страшно. Кажется, он все-таки умер. Но если это и есть загробная жизнь, то на первый взгляд она довольна неплоха. Как минимум, без пламени и адского котла, в которые Сережа, к слову, никогда не верил. — Майор, — раздался позади него мягкий, почти бархатный мужской голос, а после чья-то ладонь опустилась на плечо, рассчитывая приобнять. — Нет! — шарахнулся Нечаев, будто ошпаренный, и повалился бы на траву, если б его не придержали за локоть. — Ты блять кто?! — Я? — переспросил и сам будто задумался, поправляя очки. — Я ХРАЗ. Перчатка, Хрень, Хрясь, или как вы там еще меня называли. Он перечислял это и по-доброму, даже игриво улыбался. — А если серьезно, то Харитон Радеонович Захаров, — прибавил, намеренно выделяя голосом первые слоги, чтобы до Сережи быстрее дошло. — Приятно познакомиться. Для меня не впервые, для вас, с учетом вашей амнезии — да. Нечаев сидел и хлопал круглыми глазами, все равно кукла. Этот человек был ему не знаком, но от него исходило какое-то необъяснимое родное чувство, словно П-3 уже проводил с ним время, причем много времени. Ощущения говорили в стократ ярче языка, избавляя от ненужных объяснений, а затем пазл сложился, ударяя обухом по голове. — Так это был ты… С самого начала. — Да, товарищ майор. И я снова здесь, рядом с вами. Сережа не подобрал внутри других слов, да и не хотел сейчас ничего говорить, — слишком много всего навалилось такого, чего разум сходу осознать не мог. Он просто наклонился вперед, негласно прося разрешения, и Захаров позволил ему, вытянув руки для утешительных объятий. — Все закончилось, Сереж, — произнес Харитон, кладя голову ему на плечо и прикрывая глаза. — Добро пожаловать. Нечаев все еще многого не понимал. Не знал, умер ли наверняка или висел на грани; куда он попал и что дальше, но он не сомневался, что ему расскажут. Зато он чувствовал на подкорке, что ему спокойно и хорошо рядом с этим, как его там… Хразом, короче! А остальное пока неважно.