Бесконечность

Под нежными прикосновениями Мисаки внутренне млела, таяла льдинкой. Когда Канон брала еë за руку, сразу ощущалось тепло тонкой, но сильной ладони, с такой завораживающей мощью каждый раз бьющей по барабанам. Было очень приятно, пусть всë ещë смущающе, когда она, смеясь, аккуратно переплетала их пальцы. Мисаки почти замирала. В такие минуты казалось, что все чувства обострялись, и ей был слышен шум на каждой близкой к ним улице, были видны лица всех-всех прохожих, доносились ароматы из пекарни неподалëку. Но, конечно, лучше всего рассматривалась сама Канон. Выбивающаяся прядка чëлки, которая мило прикрывала широко раскрытый глаз, каждая деталь на неизменной резинке для хвостика, да те же цветочные серëжки в ушах — всë будто заново появлялось перед еë взором, и Мисаки запоминала, абсолютно точно запоминала. Канон всегда реагировала очень чутко, пыталась, несмотря на стеснительность, каждый раз донести свои мысли, чего бы они ни касались. Она превозмогала робость, всегда обнаруживала нужные слова тогда, когда это было нужно, и верно находила время, чтобы показать, как ей ценна их дружба. Мисаки восхищалась: в некоторые моменты ей бы хотелось точно так же, преодолевая свои слабости, говорить все те прямые и, может, чуть резкие мысли, что оставались лишь в еë голове и никуда оттуда не выходили. Мисаки действительно старалась над этой проблемой; хотелось верить, что не зря. Канон всегда говорила, что у неë всë получается, что ещë многое впереди и она обязательно справится. Мисаки улыбалась, ломала руки и смущëнно отводила глаза наверх. Хотя всë реже у неë получалось прятать ладони, теребить замочек-молнию на сумке или волос за ухо заправлять — в очередной раз. Всë чаще руки еë лежали в руках Канон, и ощущалось это какой-то неизведанной, только ими придуманной, но очень приятной терапией. Мисаки бы так часами стояла, доверительно опуская подбородок на чужое плечо; сидела бы даже в душном летнем автобусе вечно, заглядывая на дно фиолетовых-фиолетовых глаз, которые во глубине своей расстилались перед нею бесконечной вселенной с созвездиями Ласковости, Доброты и Любви. Ведь не просто же так в этих глазах яркими искорками сияли вечные звëзды? Канон была по-простому ангельской, настоящим даром небес, и Мисаки не представляла, за что ей выпало такое счастье. Звучало это, конечно, довольно слащаво, думала она. Но можно же себе позволить на мгновение расплыться лужицей в невозможности устоять перед всеми еë, Канон, прекрасными качествами? На открытом балконе, куда их в этот раз забросила прогулка, освежающе прохладно. Тихо и спокойно. Мисаки наслаждалась моментом: нечасто такое выдастся при почти постоянном присутствии весëлой и энергичной Кокоро где-то рядом. Да и, она будет честна, Хагуми и Каору недалëко ушли. Мисаки их правда любит; просто иногда социальная батарейка падает до невозможно малого значения, и тогда хочется только закрыться за семью замками на железной двери, предварительно спрятавшись в костюме Мишель, и не выходить оттуда ближайшую вечность. В небо неожиданно и решительно, словно наперегонки полетели разноцветные воздушные шары — должно быть, у кого-то праздник или выпускной. Мисаки думает, что очень хочет стать одним из них, отбросить все мысли, пусть даже уже не гнетущие — так, просто лëгкую рефлексию, — и раствориться в моменте под счастливый-счастливый смех. Она так и делает. Бросает сомнения и поворачивается лицом к Канон — такой потрясающей и нежной. Бережно убирает за ухо небесно-голубую прядку, танцевавшую до этого на ветру. Канон улыбается. Мисаки тоже.