Милый друг, это чувство нахлынуло тучей, Я бороться не мог, я тебя полюбил.
* * *
Андрей проходит в комнату (с низу до верху заклеенную красочными набросками, перекрывающими скучные обои), с двумя дымящимися кружками чая. Продолжает увлечённо рассказывать о стихах, которые этой ночью в едином порыве вдохновения написал на Мишину музыку, поэтому не сразу улавливает, что Горшок притих и отчего-то не реагирует на его трёп. — Мих, алло, ты меня слушаешь? — Взгляд внимательно скользит по ссутуленной спине, кривой линии позвоночника и рукотворно встрёпанным волосам. Секундой позже до Андрея всё-таки доходит, что Мишка, как с ним часто бывает, провалился куда-то в своё измерение и таращится на их совместную фотографию, которую Князь хранит в приклеенном собственными силами кармашке в исписанной вдоль и поперёк тетради. Клочок фотобумаги с облезлой, выцветшей от солнца краской. Их весёлые лица — центр Мишкиного рассеянного внимания. Горшок на фотке получился особенно славно: как всегда, кривляется дурья башка, скалится розовыми голыми дёснами, пучит и так большущие глаза. Андрей поэтому её и выбрал из серии других, более «удачных» снимков, наделанных Шуркой. Такой Мишка тут настоящий, шебутной. Князь улыбается, как распоследний дурак, и смотрит прямо на его острую, как у бесяки, рожицу. — А помнишь, как я с дерева грохнулся в тот день, и чуть шею не свернул? Круто было! — смеётся Андрей, оставляя кру́жки на столе (столешницу в характерных кругах уже ничто не спасёт, даже чудо), и хлопая Мишу по плечам, валится рядом. Растягивается на узкой кровати, закинув руки за голову. Миша ничего не отвечает и отворачивается от Андрея. Можно решить, что смущённый. Князь ясно видит его красное ухо и прядки, торчащие, как озорные рожки. Горшок откладывает фотку, хватается за чай, будто не знает, куда деть длинные руки. Он сейчас весь такой — резкий, острый, сплошь из локтей и коленок. Обнимает кружку с отколотым кусочком ладонями и зажимает между худеньких ляжек. Андрей чувствует, — он что-то хочет. Может сказать, может отмочить, но никак не решается. Князь перетекает на пол, устраивается перед Михой на корточках, долго смотрит в тёмные искрящиеся глаза, на очень полную нижнюю губу, всю в ранках от клыков, но ничего толком не понимает. Не умеет Князь по глазам читать. Сомнительная это наука. Прямо как гадание по рунам или на чайной гуще. Всё галиматья какая-то выходит, как ни посмотри. Вот таро — это конкретная тема. А Миша всё молчит в тряпочку, будто язык откусил и съел! В ответ не подозревает, что Князь там про себя думает. Тоже глядит и кусает щёки. Не шутит, не вредничает, не пробует стихи изменять, как ему кажется лучше, — значит, ждёт чего-то от Князя. Интересно, он думает о том же, о чём и Андрей? Или о другом? Мало ли интересных мыслей, которые можно подумать? Например, о том, когда уедет отец, чтобы мама пустила репетировать? Или о том, как хочется поиграть в Заколдованную страну… Жалко, Андрей не умеет читать мысли! Сразу бы сообразил, чего Миха хочет, а не маялся в сомнениях, мучая и себя, и его! Пользоваться методом проб и ошибок не шибко хочется. Тут попыток всего одна: или панк, или пропал — это же Мишка! У него всё по-настоящему, никаких полумер и откатов назад. Горшок будто в подтверждение, смотрит и смотрит, облизывается, словно специально провоцирует! Андрей не верит и не ведётся… но ведь не может быть так, чтобы он себе всё выдумал в горячке накатившего чувства? Князь колеблется. Миша сжимает в проворных ладонях кружку и выразительно хмурится. Перебирает крупными пальцами. В моменте застывает напряжение. Сейчас у них есть выбор: спрятать пылающие взгляды. Смущённо и неловко рассесться в разные углы. Свести всё к глупой и неудачной шутке. И тогда ничего не случится. Князь не станет проверять, что будет, если приподняться и приблизиться вплотную к Мишиному зардевшемуся лицу. Андрей, мужественно справившись с дрожью в руках и подальше отбросив вариант, в котором они расходятся, как в море корабли, будто ничего между ними нет: ни заметного окружающим напряжения, ни, как минимум, взаимного интереса, кладёт ладони на Мишкины подрагивающие коленки и, набравшись смелости, решается окунуться. Если что, скажет, что не так понял, бес попутал. Попросит забыть, спишет на помешательство. Но попробовать он должен. Губы у Миши сухие и горячие — не успел ни одного глотка чаю сделать, балбес. Уши пылают, а глаза сами собой тут же закрываются, кукольные ресницы отбрасывают тени на румяные щёки. У Князя, наоборот, холодеют и мокнут ладони, и перед глазами чёрные мушки, очень стрёмно ошибиться. Первое касание остаётся простым детским касанием, не переходя во что-то большее. Никакой это не поцелуй, но бросающих в жар эмоций от того не меньше, чем если бы Андрей целовался в первый раз. Это не так, но сейчас у него впервые с Мишкой! Андрей нетерпеливо забирает у Горшка кружку, пока не ошпарился кипятком. И Миша не возражает, а как может содействует. Их тянет друг другу, примерно как бутерброд с маслом к полу. Горшок жадно облизывается, прикрывая одуревшие глаза, и с сопением приникает к нему сам, наконец, дорвавшись. Отпускает скомканный плед, руками хватаясь за мягкие волосы, грубо кружит по затылку, цепляется за уши, притискивая ближе. А ближе некуда. И так вплотную прижались, ей-богу, как перемёрзшие воробьи на рябине в лютый мороз. Не отрываясь друг от друга, они опускаются на кровать Андрея, и тогда поцелуй набирает обороты. Вместе со сменой плоскости. Князь чувствует дрожь, одну, поделенную на двоих (как сигарета, как банка дешёвого крепкого пива, прежде чем ехать на Дворцовую набережную любоваться закатом), но по факту — Мишкину. Вроде такой смелый обычно, громкий, сейчас укладывается под него, задыхаясь в поцелуй. Андрей, конечно же, кукловод. В его груди беснуется красный петух, рвётся наружу жаром. Миша подгибает длинные ноги, разрешая Князю притереться всем телом и щёки у него загораются нежными пятнами яркого румянца. Где-то глубоко внутри Андрей точно знал, что получится именно так. Поэтому и решился. Столько моментов было, столько подтекста и двусмысленности в словах, взглядах, улыбках. Столько жгучей обиды, если один другого вдруг не понимал с полувздоха, не подхватывал идею. Столько детской обиды и непонимания, сколько между обычными приятелями не бывает.* * *