Часть 1: тихое утро.
11 мая 2024 г. в 20:34
Примечания:
Приятного вам прочтения.
Маленький мальчик по имени Чуя, лет 15-ти, с веснушками на личике, с голубыми и чистыми словно небо очами, проснувшись потянулся. Рыжеволосый сел на постели, долго таращил глаза на голубоватые потные окошки, на смутно белеющую печь. Сладок предрассветный сон, и голова валится на подушку, глаза слипаются, но Накахара переборол себя, спотыкаясь, цепляясь за лавки и стулья, стал бродить по избе, разыскивая старые штаны и рубаху. На небе виднелись низкие водянисто-серые облака. Ненастная погода богата звуками, они все — общий шум, но где-то близко разъединяющийся на шелест листвы, струйки-звуки ветра, крик одиночных птиц, какие-то далёкие и глухие удары. Иногда к позднему вечеру небо становится ясным, и сероватый ветер стихает. Поев молока с хлебом, Накахара взял в сенях удочки и вышел на крыльцо.
Деревня, будто большим пуховым одеялом, была укрыта туманом. Ближние дома были еще видны, дальние едва проглядывали тёмными пятнами, а ещё дальше, к реке, уже ничего не было видно, и казалось, никогда не было ни ветряка на горке, ни пожарной каланчи, ни школы, ни леса на горизонт. Всё исчезло, притаилось сейчас, и центром маленького замкнутого мира оказалась изба, в которой жил сам Чуя. Близкая тень серая и мертвенно застылая от однообразно рассеянного света. Под солнцем тень скрыта блистающим воздухом — хрустальным пузырём; а далее, воздух до горизонта пронизан тончайшими также блистающими линиями. Лучи солнца, касаясь каждой, словно рождали утренний звук и запах. Рыжий парень соскочил с крыльца, замахнулся удочками на подвернувшегося под ноги петуха и весело затрусил к риге. У риги он вытащил из-под доски ржавый косарь и стал рыть землю. Почти сразу же начали попадаться красные и лиловые холодные червяки. Толстые и тонкие, они одинаково проворно уходили в рыхлую землю, но Чуя всё-таки успевал выхватывать их и скоро набросал почти полную банку. Подсыпав червям свежей земли, он побежал вниз по тропинке, перевалился через плетень и задами пробрался к сараю, где на сеновале спал его новый приятель — Дазай. С которым он познакомился совершенно случайно, буквально совсем невесомое столкновение. Благодаря которому образовалась дружба. Накахара заложил в рот испачканные землей пальцы и свистнул. Потом сплюнул и прислушался. Было тихо.
— ОСАМУ! — Позвал он. — Вставай! — Дазай зшевелился на сене, долго возился и шуршал там, наконец неловко слез, наступая на незавязанные шнурки. Лицо его, измятое после сна, было бессмысленно и неподвижно, как у слепого, в волосы набилась сенная труха, она же, видимо, попала ему и за рубашку, потому что, стоя уже внизу, рядом с Чуей, он все дёргал тонкой шеей, поводил плечами и почёсывал спину.
— А не рано? — Сипло спросил он, зевнул и, покачнувшись, схватился рукой за лестницу, слегка хриплым голосом промычал сонно. Накахара разозлился: он встал на целый час раньше, червяков накопал, удочки притащил. Но, а если по правде говорить, то и встал-то он сегодня из-за этого придурка, хотел места рыбные ему показать — и вот вместо благодарности и восхищения — «рано!»
— Для кого рано, а для кого не рано! — Зло ответил он и с пренебрежением осмотрел на Осаму с головы до ног. Шатен выглянул на улицу, лицо его оживилось, глаза заблестели, он начал торопливо зашнуровывать ботинки. Но для Чуи вся прелесть утра была уже отравлена.
— Ты что, в ботинках пойдёшь? — Презрительно спросил он и посмотрел на ботинки мальчика.— А калоши наденешь? Всё-таки вода, грязь, в конце концов! — Осаму промолчал, покраснел и принялся за другой ботинок.
— Ну да… — Меланхолично сказал шатен, как только завязав шнурки встал в полный рост, выровнялся.
— Ну и? Так пойдёшь? — Сказал Чуя, снизу посмотрел в лицо Дазая, фыркая и подчёркивая в мыслях разницу в росте.
— Да, пойду, а ещё что-то нужно? — С небольшой улыбкой спрашивает Дазай, покачиваясь.
— Да ничего… Забежи домой, пальто возьми.
— Ну и забегу! — сквозь зубы ответил на слова Чуи мальчик и ещё больше покраснел. Двзай повернувшись к тому слегка улыбнулся. — Мори разрешил?
— Ещё чё? — Чуя заскучал. Зря он связался со всем этим делом. Только отведи на место Дазая, да покажи, а еще мало ли Мори нажалуется. Недавно же знакомы, мало ли он ещё и стукач. Не доверяет Чуя ему. Хотя этот… вежливый… «Пожалуйста, пожалуйста…» Дать ему по шее, что ли? Надо было связываться с этим бинтованным, странным, который, наверно, и рыбы в глаза не видал, идёт на рыбалку в ботинках! К тому же всё спрашивает и спрашивает, да еще, и шутит несмешно. Вечно подкладывает Чую, и так с самого знакомства. Одни издевательства. Хотя не смотря на это вечно всегда были они вместе.
— А ты галстук надень, — съязвил Накахара и хрипло засмеялся.— У нас рыба обижается, когда к ней без галстука суешься. — Дазай подрагивая от обиды, глядя прямо перед собой невидящим взглядом, вышел из сарая. Он готов был отказаться от рыбалки и тут же уйти обратно обиженно, но он так ждал этого утра! За ним нехотя вышел рыжик, и ребята молча, не глядя друг на друга, пошли по улице. Они шли по деревне, и туман отступал перед ними, открывая все новые и новые дома, и сараи, и школу, и длинные ряды молочно-белых построек фермы. Мальчик не сердился на себя за грубые ответы Чуе, обидные колкости, но сердился на самого Чую и казался себе в эту минуту неловким и жалким. Ему было стыдно своей неловкости, и, чтобы хоть как-нибудь заглушить это неприятное чувство, он думал, ожесточась: «Ладно, пусть… Пускай издевается. Подумаешь, велика важность в колошах идти! Воображала какой, этот Чуя!». Но в то же время он с откровенной завистью и даже с восхищением поглядывал на Накахару, на холщовую сумку для рыбы, и на заплатанные, надетые специально на рыбную ловлю штаны и серую рубаху, даже волосы его — были прекрасны. Он завидовал что он ведёт себя так откровенно, прямолинейно. Не стесняется что-то сказать и сделать, он был таким крутым! Чуя улыбнулся, оглядываясь на позади идущего шатена.
— Что так пылишься то? — Дазай ничего не ответил, только втянул сквозь сжатые зубы воздух и примиряюще улыбнулся.
— Ты ловил ли рыбу-то? — спросил он, немного злясь, что на прошлый вопрос его не ответили.
— Нет… Только видел, как ловят. — Упавшим голосом сознался младший и робко взглянул на Накахару. Это признание несколько смягчило Чую, и он, пощупав банку с червями, сказал как бы между прочим:
— Вчера наш завклубом в Плешанском бочаге сома видел…. — У Осаму заблестели глаза.
— Большой?
— А ты думал! Метра два… А может, и все три — в темноте не разобрать было. Наш завклубом аж перепугался, думал, крокодил. Не веришь?
— Врёшь! — восторженно выдохнул шатен и подернул плечами; по его глазам было видно, что верит он всему безусловно.
— Я вру? — Чуя изумился.— Хочешь, айда вечером сегодня ловить! Ну? — Осаму заулыбался и сразу же не отставая от Чуи поплёлся за ним.
— А чего… — Чуя сплюнул, вытер нос рукавом.— Снасть у меня есть. Лягвы, вьюнов наловим… Выползков захватим — там голавли еще водятся — и на две зари! Ночью костер запалим… Пойдёшь? — Дазаю стало необыкновенно весело, и он только теперь почувствовал, как хорошо выйти утром из дому. Как славно и легко дышится, как хочется побежать по этой мягкой дороге, помчаться во весь дух, подпрыгивая и взвизгивая от восторга! Что это так странно звякнуло там, сзади? Кто это вдруг, будто ударяя раз за разом по натянутой тугой струне, ясно и мелодически прокричал в лугах? Где это было с ним? А может, и не было? Но почему же тогда так знакомо это ощущение восторга и счастья?
— Что это затрещало так громко в поле? Мотоцикл? — Осаму вопросительно посмотрел на рыжего.
— Трактор! — ответил важно Чуя, делая вид словно он действительно знаток. — Трактор? Но почему же он трещит?
— Это он заводится… Скоро заведется… Слушай. Во-во… Слыхал? Загудел! Ну, теперь пойдёт! — Осаму посмотрел в ту сторону, откуда слышался гул трактора, и тотчас спросил:
— Туманы у вас всегда такие?
— Не… когда чисто. А когда попоздней, к сентябрю поближе, глядишь, и инеем вдарит. А вообще в туман рыба берет — успевай таскать!
— А какая у вас рыба?
— Рыба-то? Рыба всякая… И караси на плесах есть, щука, ну, потом эти… окунь, плотва, лещ… Еще линь. Знаешь линя? Как поросенок… То-олстый! Я сам первый раз поймал — рот разинул.
— А много можно поймать?
— Гм… Всяко бывает. Другой раз кило пять, а другой раз так только… кошке.
— Что это свистит? — Шатен остановился, подняв голову.
— Это? Это ути летят… Чирочки.
— Ага… знаю. А это что?
— Дрозды звенят… На рябину прилетели в огород. Ты дроздов-то ловил когда?
— Никогда не ловил…
— У Рюноске сетка есть, вот погоди, пойдём ловить. Они, дрозды-то, жаднющие… По полям стаями летают, червяков из-под трактора берут. Ты сетку растяни, рябины набросай, затаись и жди. Как налетят, так сразу штук пять под сетку полезут… Потешные они… Не все, правда, но есть толковые… У меня один всю зиму жил, так по-всякому умел: и как паровоз, и как пила. — Деревня скоро осталась позади, бесконечно потянулся низкорослый овёс, впереди еле проглядывала темная полоса леса.
— Долго ещё идти? — спрашивал Дазай.
— Скоро… Вот рядом, пошли ходчее. — каждый раз отвечал Чуя.
— Чуя!
— А?
— У тебя потрясающий интеллект, вот только пользоваться им не научился. — Хмыкнул, сдерживая смех, ощущая как на него смотрят, прожигая взглядом.
— Ах ты! — Вскрикнул Чуя, но ничего делать не стал.
Дазай и Чуя вышли на бугор, свернули вправо, лощиной спустились вниз, прошли тропкой через льняное поле, и тут совсем неожиданно перед ними открылась река. Она была небольшой, густо поросла ракитником, ветлой по берегам, ясно звенела на перекатах и часто разливалась глубокими мрачными омутами. Солнце наконец взошло; тонко заржала в лугах лошадь, и как-то необыкновенно быстро посветлело, порозовело все вокруг; еще отчетливей стала видна седая роса на елках и кустах, а туман пришел в движение, поредел и стал неохотно открывать стога сена, тёмные на дымчатом фоне близкого теперь леса. Рыба гуляла. В омутах раздавались редкие тяжкие всплески, вода волновалась, прибрежная куга тихонько покачивалась. Дазай готов был хоть сейчас начать ловить, но Чуя шёл всё дальше берегом реки. Они почти по пояс вымокли в росе, когда наконец Накахара шёпотом сказал: «Здесь!» — и стал спускаться к воде. Нечаянно он оступился, влажные комья земли посыпались из-под его ног, и тотчас же, невидимые, закрякали утки, заплескали крыльями, взлетели и потянулись над рекой, пропадая в тумане. Чуя съёжился и зашипел, как гусь. Осаму облизал пересохшие губы и спрыгнул вслед за ним вниз. Оглядевшись, он поразился мрачности, которая царила в этом омуте. Пахло сыростью, глиной, тиной, вода была чёрной, ветлы в буйном росте почти закрыли всё небо, и, несмотря на то, что верхушки их уже порозовели от солнца, а сквозь туман было видно синее небо, здесь, у воды, было сыро, угрюмо и холодно.
— Тут, знаешь, глубина какая? — Чуя округлил глаза.
— Тут и дна нету… — Дазай немного отодвинулся от воды и вздрогнул, когда у противоположного берега гулко ударила рыба.
— В этом бочаге у нас никто не купается…
— Почему? — слабым голосом спросил шатен.
— Засасывает… Как ноги опустил вниз, так все… Вода как лед и вниз утягивает. Мори говорил, там осьминоги на дне лежат.
— Осьминоги только… в море. — неуверенно сказал Дазай и ещё отодвинулся.
— В море… Сам знаю! А Мори видал! Сказал что он засосёт, да и на дно утащит! Пошёл на рыбалку, идет мимо, глядит, из воды щуп и вот по берегу шарит… Ну? Мори аж до самой деревни бег! Хотя, наверное, он врёт, я его знаю, воспитание такое… Лишь бы я не шёл куда-то, мол, «опасно». Мори всегда таким был? — несколько неожиданно заключил Чуя и стал разматывать удочки.
— Ну он переживает… — Осаму приободрился, а Накахара, уже забыв про осьминогов, нетерпеливо поглядывал на воду, и каждый раз, когда шумно всплескивала рыба, лицо его принимало напряженно-страдальческое выражение. Размотав удочки, он передал одну из них шатену, отсыпал ему в спичечную коробку червей и глазами показал место, где ловить.
Закинув насадку, Чуя, не выпуская из рук удилища, нетерпеливо уставился на поплавок. Почти сейчас же закинул свою насадку и Осаму, но зацепил при этом удилищем за ветлу. Накахара страшно взглянул на Дазая, выругался шепотом, а когда перевел взгляд опять на поплавок, то вместо него увидел легкие расходящиеся круги. Рыжий тотчас с силой подсек, плавно повел рукой вправо, с наслаждением почувствовал, как в глубине упруго заходила рыба, но напряжение лески вдруг ослабло, и из воды, чмокнув, выскочил пустой крючок. Чуя задрожал от ярости.
— Ушла, а? Ушла… — пришепетывал он, надевая мокрыми руками нового червя на крючок.
Снова забросил насадку и снова, не выпуская из рук удилища, неотрывно смотрел на поплавок, ожидая поклевки. Но поклевки не было, и даже всплесков не стало слышно. Рука у Чуи скоро устала, и он осторожно воткнул удилище в мягкий берег. Осаму посмотрел на старшего и тоже воткнул свое удилище. Солнце, поднимаясь все выше, заглянуло наконец и в этот мрачный омут. Вода сразу ослепительно засверкала, и загорелись капли росы на листьях, на траве и на цветах. Осаму, жмурясь, посмотрел на свой поплавок, потом оглянулся и неуверенно спросил:
— А что, может рыба в другой бочаг уйти?
— Ясное дело! — злобно ответил Чуя.— Та сорвалась и всех распугала. А здоровая, верно, была… Я как дернул, так у меня руку сразу вниз потащило! Может, на кило потянула бы. — Накахаре немного стыдно было, что он упустил рыбу, но, как часто бывает, вину свою он склонен был приписать Дазаю. «Тоже мне рыбак! — думал он.— Сидит раскорякой… Один ловишь или с настоящим рыбаком, только успевай таскать…» Он хотел чем-нибудь уколоть Дазая, но вдруг схватился за удочку: поплавок чуть шевельнулся. Напрягаясь, будто дерево с корнем вырывая, он медленно вытащил удочку из земли и, держа ее на весу, чуть приподнял вверх. Поплавок снова качнулся, лег набок, чуть подержался в таком положении и опять выпрямился. Чуя перевел дыхание, скосил глаза и увидел, как Дазай, побледнев, медленно приподнимается. Накахаре стало жарко, пот мелкими капельками выступил у него на носу и верхней губе. Поплавок опять вздрогнул, пошел в сторону, погрузился наполовину и наконец исчез, оставив после себя едва заметный завиток воды. Чуя, как и в прошлый раз, мягко подсек и сразу подался вперед, стараясь выпрямить удилище. Леска с дрожащим на ней поплавком вычертила кривую, Чуя привстал, перехватил удочку другой рукой и, чувствуя сильные и частые рывки, опять плавно повел руками вправо. Дазай подскочил к рыжему и, блестя отчаянными круглыми глазами, закричал тонким голосом:
—Давай, давай, дава-ай!
— Уйди! — прошипел Накахара, пятясь, часто переступая ногами.
На мгновенье рыба вырвалась из воды, показала свой сверкающий широкий бок, туго ударила хвостом, подняла фонтан розовых брызг и опять ринулась в холодную глубину. Но Чуя, уперев комель удилища в живот, все пятился и кричал:
— Врёшь, не уйде-ешь!..
Наконец он подвел упирающуюся рыбу к берегу, рывком выбросил ее на траву и сейчас же упал на нее животом. У Осаму пересохло горло, сердце неистово колотилось…
— Что у тебя? — присев на корточки, спрашивал он.— Покажи, что у тебя?
— Лещ! — с упоением выговорил Чуя, довольный собой улыбаясь.
Осаму грустно вздохнул, тот действительно был отличным рыбаком и сумел даже рыбу поймать. Что сам парень то? Он ничего не поймает и ничего не получится. Мысли терзали Дазая, затем он невзначай опустив взгляд вниз подсел ближе у Чуе.
— А если бы я умер? — Затем его взгляд упал на злое лицо Чуи.
Чуя кратко выдохнул, особо показательно.
— То что? Ну умер бы… — Тот словно чувствуя что-то неявное притих и сменил лицо, спокойно выдохнул протяжно.
Чуя осторожно вытащил из-под живота большого холодного леща, повернул к Дазаю свое счастливое широкое лицо, сипло засмеялся было, но улыбка его внезапно пропала, глаза испуганно уставились на что-то за спиной Осаму, он съежился, ахнул:
— Удочка-то… Глянь-ка!
Дазай обернулся и увидел, что его удочка, отвалив ком земли, медленно сползает в воду и что-то сильно дергает леску. Он вскочил, споткнулся и, на коленях подтянувшись к удочке, успел схватить ее. Удилище сильно согнулось. Осаму повернул к Чуе круглое бледное лицо.
— Держи! — крикнул Чуя.
Но в этот момент земля под ногами у Осаму зашевелилась, подалась, он потерял равновесие, выпустил удочку, нелепо, будто ловя мяч, всплеснул руками, звонко крикнул: «Ааа…» — и упал в воду. Он закрыл глаза и дыхание участилось, но нельзя было дышать. Вода обволакивала хлипкое тело, засасывала на самое на дно. Осаму уж было думал, что конец ему. Но попытки кахись вытягивали из-под дна его, а взгляд был прикован лишь к Чуе, что стоял возле берега, крича что-то неразборчивое для Дазая.
— Дурак, блядь! — закричал Чуя, злобно и страдальчески искривив лицо.— Скумбрия чертова!..
Он вскочил, схватил ком земли с травой, готовясь швырнуть в лицо Дазаю, как только он вынырнет. Но, взглянув на воду, он замер, и у него появилось то томительное чувство, которое испытываешь во сне: Осаму в трех метрах от берега бил, шлепал по воде руками, запрокидывал к небу белое лицо, захлебывался и, окунаясь в воду, все силился что-то крикнуть, но в горле у него клокотало и получалось: «Уаа… Уа…»
«Тонет! — с ужасом подумал Чуя.— Утягивает!» Бросил комок земли и, вытирая липкую руку о штаны, чувствуя слабость в ногах, попятился вверх, прочь от воды. На ум ему сразу пришел рассказ Мори о громадных осьминогах на дне бочага, в груди и животе стало холодно от ужаса: он понял, что Дазая схватил осьминог… Земля сыпалась у него из-под ног, он упирался трясущимися руками и, совсем как во сне, неповоротливо и тяжело лез вверх. Он боялся и не знал сто делать, паника его охватила. Они хоть и познакомились недавно, но Чуя действительно ему доверял, хоть порой и неосознанно обижал, Дазай плёлся за ним, а Чуя за Дазаем. Накахара не хотел этого всего видеть, тот стал первым его другом, время проведённое вместе. Выбор был труден. Наконец, подгоняемый страшными звуками, которые издавал Дазай, Чуя выскочил на луг и кинулся к деревне, но, не пробежав и десяти шагов, остановился, будто споткнувшись, чувствуя, что убежать никак нельзя. Поблизости не было никого, и некому было крикнуть о помощи… Рыжий судорожно шарил в карманах и в сумке в поисках хоть какой-нибудь бечевки и, не найдя ничего, бледный, стал подкрадываться к бочагу.
Подойдя к обрыву, он заглянул вниз, ожидая увидеть страшное и в то же время надеясь, что все как-то обошлось, и опять увидел Осаму. Осаму теперь уже не бился, он почти весь скрылся под водой, только макушка с торчащими волосами была еще видна. Она скрывалась и опять показывалась, скрывалась и показывалась… Чуя, не отрывая взгляда от этой макушки, начал расстегивать штаны, потом вскрикнул и скатился вниз. Высвободившись из штанов, он, как был, в рубашке, с сумкой через плечо, прыгнул в воду, в два взмаха подплыл к Дазаю, схватил его за руку.
Дазай сразу же вцепился в Чую, быстро-быстро стал перебирать руками, цепляясь за рубашку и сумку, наваливаться на него и по-прежнему выдавливал из себя нечеловечески страшные звуки: «Уаа… Уаа…» Вода хлынула Чуе в рот. Чувствуя у себя на шее мертвую хватку, он попытался выставить из воды свое лицо, но Дазай, дрожа, все карабкался на него, наваливался всей тяжестью, старался влезть на плечи. Чуя захлебнулся, закашлялся, задыхаясь, глотая воду, и тогда ужас охватил его, в глазах с ослепительной силой вспыхнули красные и желтые круги. Он понял, что Дазай утопит его, что пришла его смерть, дернулся из последних сил, забарахтался, закричал так же нечеловечески страшно, как кричал Осаму минуту назад, ударил его ногой в живот, вынырнул, увидел сквозь бегущую с волос воду яркий сплющенный шар солнца, чувствуя еще на себе тяжесть шатена, оторвал, сбросил его с себя, замолотил по воде руками и ногами и, поднимая буруны пены, в ужасе бросился к берегу.
И, только ухватясь рукой за прибрежную осоку, он опомнился и посмотрел назад. Взбаламученная вода в омуте успокаивалась, и никого уже не было на ее поверхности. Из глубины весело выскочили несколько пузырьков воздуха, и у Чуи застучали зубы. Он оглянулся: ярко светило солнце, и листья кустов и ветлы блестели, радужно горела паутина между цветами, и трясогузка сидела наверху, на бревне, покачивала хвостом и блестящим глазом смотрела на Чую, и все было так же, как и всегда, все дышало покоем и тишиной, и стояло над землей тихое утро, а между тем вот только сейчас, совсем недавно случилось страшное — только что утонул человек, и это он, Чуя, ударил, утопил его. Рыжий моргнул, отпустил осоку, повел плечами под мокрой рубашкой, глубоко, с перерывами вдохнул воздух и нырнул. Открыв под водой глаза, он не мог сначала ничего разобрать: кругом дрожали неясные желтоватые и зеленоватые блики и какие-то травы, освещенные солнцем. Но свет солнца не проникал туда, в глубину… Чуя опустился еще ниже, проплыл немного, задевая руками и лицом за травы, и тут увидел Дазая. Дазай держался на боку, одна нога его запуталась в траве, а сам он медленно поворачивался, покачиваясь, подставляя солнечному свету круглое бледное лицо и шевеля левой рукой, словно пробуя на ощупь воду. Чуе показалось, что Дазай притворяется и нарочно покачивает рукой, что он следит за ним, чтобы схватить, как только он дотронется до него, что он специально это сделал, что вопрос был не просто так.
Чувствуя, что сейчас задохнется, Чуя рванулся к Дазаю, схватил его за руку, зажмурился, торопливо дернул тело Дазая вверх и удивился, как легко и послушно оно последовало за ним. Вынырнув, он жадно задышал, и теперь ему ничего не нужно и не важно было, кроме как дышать и чувствовать, как грудь раз за разом наполняется чистым и сладким воздухом.
Не выпуская Дазаевской рубашки, он стал подталкивать его к берегу. Плыть было тяжело. Почувствовав дно под ногами, Чуя вылез сам и вытащил Осаму. Он вздрагивал, касаясь холодного тела, глядя на мертвое, неподвижное лицо, торопился и чувствовал себя таким усталым, таким несчастным. Перевернув шатена на спину, он стал разводить его руки, давить на живот, дуть в нос. Он запыхался и ослабел, а Дазай был все такой же белый и холодный. «Помер», — с испугом подумал Чуя, и ему стало очень страшно.
Убежать бы куда-нибудь, спрятаться, чтобы только не видеть этого равнодушного, холодного лица! Это было безумная картина, а делать то что? Чуя спохватившись вспомнил нравоучения Мори, тут же поморщился, но приблизился к лицу Дазая, закрыл ему рукой нос, прикрывая глаза, прикоснувшись своими его губ. В срочном порядке, глубоко вдохнул и, плотно охватив своими губами его рот, сделал равномерный выдох. Так Чуя делал по 10-ть секунд 30-ть раз, надеясь что он ещё живой.
Чуя всхлипнул от ужаса, вскочил, схватил Дазая за ноги, вытянул, насколько хватало сил, вверх и, побагровев от натуги, начал трясти. Голова Осаму билась по земле, волосы свалялись от грязи.- И в тот самый момент, когда Чуя, окончательно обессилев и упав духом, хотел бросить все и бежать куда глаза глядят, — в этот самый момент изо рта мальчика хлынула вода, он застонал и судорога прошла по его телу. Чуя выпустил его ноги, закрыл глаза и сел на землю.
Дазай оперся слабыми руками, привстал, точно собираясь куда-то бежать, но снова повалился, снова зашелся судорожным кашлем, брызгаясь водой и корчась на сырой траве. Чуя отполз в сторону и расслабленно смотрел на Дазая, слегка с красным лицом. Никого сейчас не любил он больше Дазая, ничто на свете не было ему милее этого бледного, испуганного и страдающего лица. Робкая, влюбленная улыбка светилась в глазах Чуи, с нежностью смотрел он на Дазая и бессмысленно спрашивал:
—Ну как? А? Ну как?..
Дазай немного оправился, вытер рукой лицо, взглянул на воду и незнакомым, хриплым голосом, с заметным усилием, заикаясь, выговорил:
— Как я…
Тогда Чуя вдруг захотел плакать, но стараясь не показывать это Дазаю, он продолжал ему улыбаться. Плакать он хотел от радости, от пережитого страха, от того, что все хорошо кончилось, что Мори врал и никаких осьминогов в этом бочаге нет.
— Я тонул… — будто удивляясь, сказал Дазай и заплакал, дергая худыми плечами, беспомощно опустив голову и отворачиваясь от своего спасителя.
Вода в омуте давно успокоилась, рыба с удочки сорвалась, удочка прибилась к берегу. Светило солнце, пылали кусты, обрызганные росой, и только вода в омуте оставалась все такой же черной. Воздух нагрелся, и горизонт дрожал в его теплых струях. Издали, с полей, с другой стороны реки, вместе с порывами ветра летели запахи сена и сладкого клевера. И запахи эти, смешиваясь с более дальними, но острыми запахами леса, и этот легкий теплый ветер были похожи на дыхание проснувшейся земли. Они оба молчали, а Чуя смотрел только на Дазая, что молчаливо рыдал, стараясь не всхлипывать. Рыжий отвёл взгляд и вздохнул.
— Иди ко мне, придурок… — Затем показательно развёл руки в стороны.
Дазай всхлипнул, шмыгая носом. Тут же бросился к Чуе и обнял крепко. Он был счастлив, что они оба живы и они вместе. Хоть Чуя и поймал только одну рыбку, но это было не главное. Рыжий хватает шатена за руки, крепко сжимая их.
— Больше не смей… Ты… Задавал вопрос, что будет если ты умрёшь. — Чуя замолчал, а Дазай кивнул, но затем рыжий продолжил.
— Я буду долго плакать.
Дазай сразу же улыбнулся, затем взгляд упал за спину Чуи. Он тут же улыбнулся шире.
— Закат… — Показал пальцем, а Чуя обернулся, смотря туда же.
Они оба легли на траву и смотрели в небо, на прекрасные краски. Невероятное зрелище, когда солнце трудилось весь день, а теперь уставшее отправляется спать. Оно медленно опускается за горизонт. От этого все вокруг окрашивается в другие цвета. Само солнце из желтого превращается в оранжевый или практически красный диск. Небо будто полыхает пламенем. Только темно-зеленая полоса леса вдалеке не меняется. За нее постепенно закатывается огненный диск, виднеется только его небольшой край. Невероятно красивое зрелище — закат солнца. Когда солнце, такое близкое, большое, багряно-красное, фантастически красивое, прощаясь с летним днем, ласково дарит последние теплые лучи. И это самое романтичное время суток, которое рождает легенды, обладающие притягивающим волшебством. Чуя сразу же вспомнил легенду и повернул лицо к Дазаю.
— Эй, Дазай.
— М?
— Слышал такое? Когда-то давным-давно жили юноша и девушка, которые так сильно, нежно, красиво и преданно любили друг друга, что невольно вызывали зависть у людей. Но людская злоба и зависть стали преследовать их, и не в силах противостоять злым козням влюбленные ушли от людей. Юноша стал синим морем, а девушка — красным солнцем. И лишь на закате море и солнце соприкасаются друг с другом. Юноша ласково поет своей любимой песни волн, а девушка нежно обнимает его своими лучами.
— Тогда, когда я умру… — Дазай минутно молчал, рукой плавно коснулся щеки Чуи и нежно провёл по ней тыльной стороной ладони, чувствуя слегка мокрые щёки от воды. Как она блистает прямо сейчас под последними лучами солнца. —… Я буду для тебя солнцем. Буду окрашивать небо каждый раз для тебя самыми прекрасными красками. Сделаю рассветы и закаты только для тебя прекрасней всего. Буду обнимать своим теплом. — Чуя рассмеялся и улыбнулся, ближе пододвинулся к Двзаю, чувствуя его тепло, касаясь едва ли своим носом его. Глаза расслабленно прикрыты.
— А я буду петь тебе мелодии в каждую нашу встречу. — Дазай тоже улыбнулся на его слова и особую близость, а затем ехидно улыбнулся, что Чуя даже прилькрыл глаза, смотря на него в непонятках.
— Ой, а ты время видел? — Чуя соскочил и стал матерится под нос.
— Это ты во всём виноват! Зубы заговорил, херов романтик!
Чуя сразу же стал собирать обратно всё в сумку, червячков, рыбку что лежала буквально рядом с ними. Затем взглянул в омут и на удочку, что была шатена. «Утоплена да и пусть».— Сказал рыжий отмахнувшись, затем перевёл взгляд на Дазая что лежал на траве, смотря сверху вниз на Чую. Чуя цокнул и натянул рубашку до бёдер, ища свои штаны. Затем чувствует что что-то мокрое ползёт по спине, рукой провёл по этому, а затем нервно снимает. Дазай рассмеялся и привстал на локтях.
— Штаны это, штаны! — Смеялся младший.
Чуя натянул быстро штаны и взял всё, смотря на Дазая.
— Пошли.
— Ах, я не могу встать!..— Драматично сказал парень, в надеже на что-то.
Чуя тут же с силой схватил его за руку и потащил бегом, что Дазай еле поспевал.
— Ну куда! Хны! — Прохныкал Дазай, послушно плетясь за рыжим.
Деревня — это простота и тишина. Здесь нет постоянных потоков машин и пробок. Здесь деревья растут через каждый шаг, везде зеленая трава, нет асфальта и навязчивых магазинов с рекламными вывесками. Думал Дазай. Он не отводил взгляд от Чуя ни на миг, еле поспевая за ним. Он хотел ещё быть с ним сейчас. Тишина, кажется, поглотила весь лес: солнечный, яркий свет, дарующий столько тепла, разморил даже саму природу. Как будто издалека слышится шум листьев на ветру — это где-то высоко, в самых кронах, не здесь. А внизу — поляна, залитая солнцем и словно сама сияющая от этого. Защищая эту поляну со всех сторон растут небольшие кусты, усыпанные сочными ягодами. Они напитались солнечным светом, от чего стали еще красивей и слаще. Проносится легкий шум по траве и кустам — то ветер спустился от облаков сюда, на поляну. Порой тропинка была настолько узкая, а пшеницы высокая, что идти по ней можно было только хвостиком — друг за другом. Можно было ещё расставить руки в стороны, и тогда пшеничные колосья щекотали оголённые руки, шею, хлестали по глазам. В середине лета пшеница была уже выше нас ростом, с тугими, тяжёлыми колосьями, и нас совсем не было видно на этой тропинке. А взрослые, идущие нам навстречу, игриво ойкали: «Ой, вы нас напугали!» Запах этого пшеничного коридора вмещал в себя запах солнца, сухих и тёплых колосьев, пыли, поднятой нашими ногами. Их путешествия только начались и они оба это знали, держась за руку.
Примечания:
Надеюсь вам понравилось.