***
С минувших событий прошло пару дней. Кэйе мешала бессонница. И причина даже не в том, что он думал о художнике всё свободное время, хотя изначально такие мысли были, а в том, что у старшего было наследственное заболевание, которое рано или поздно должно было поразить молодой организм. Было принято решение обратиться к доктору, который мог помочь только медикаментами. Параллельно этим событиям Альбедо понял, что не может забыть таинственного любителя. Его впервые оценили так по-детски, не уговаривая продолжать, к тому же обещание, которое прокричал старший, не могло вылезти из светлой головы художника. — Как же мне найти тебя, что, если мы не узнаем друг друга? Хотя, я же могу рисовать, могу провести ещё десяток выставок, верно? — разговаривая с самим собой, младший доставал необходимые материалы для рисования, — Тут и акрил, и кисти, мольберт. Есть даже кусочки золота, которые Альбедо никак не мог вместить ни в одну из работ. Картина была написана быстрее всех прошлых, учитывая то, что исправлений в ней почти не было. Художник передал в картину все свои ощущения и мысли, которые были связаны с новым знакомым. Вешая картину над кроватью, Альбедо старался вспомнить какой-то очень важный момент, и вспомнил — Кэйа обронил шарф и, возможно, мог бы вернуться за ним, а если нет, младший обязательно сохранит его для него или для себя. Зайти за шарфом нужно было вечером. Альбедо повезло, он все же встретил хозяина этой вещи. Двое пару минут смотрели друг на друга, не понимая, как правильно начать разговор. — Спасибо, что хотели отдать мне его. Я Кэйа, может быть вы найдете время для прогулки со мной? Я не мог уснуть, хотел освежить что-нибудь в своей памяти, и забрел сюда, — вновь бесконтрольный поток слов, которым Кэйа старался отвлечь себя от неловкости в этой ситуации. Ему повезло, ведь младший желал того же — пройтись, забыться, освежить что-нибудь в памяти. Альбедо был рад встрече, но он был удивлен таким большим синякам под глазами Альбериха, он даже подумал отвести его к врачу, но благо Кэйа был в отличном расположении духа. — Хорошо, что рядом с выставкой всегда был этот парк. Я люблю ходить здесь, и вот я рад, что ты рядом со мной. Сегодня даже двойная луна, возможно сама судьба сводит меня с тобой. Знаешь, я нарисовал тебя. Я был так увлечен идеей познакомиться с тобой, что смог запечатлеть твой образ из памяти. Кэйа хотел ответить абсолютно на все, но вдруг замер, не зная, как сказать человеку о своих опасениях. Желание художника было понятно, но старший был поглощен страхом навредить ему так же, как каждый раз это происходило в его семье. — Мне пора, я не могу. Я уже взял ваш номер в галерее, возьми и ты мой, — отдав потрепанную за день бумажку с номером, Кэйа слегка нахмурился и ушел, оставив Альбедо со всем своим недоумением наедине.***
«Ты был прав, Кэйа, у тебя действительно наследственное заболевание и я бы хотел сказать тебе, что это не угроза для тебя и твоих планов, но ты и сам понимаешь, как это происходит. У тебя есть шанс продлить себе жизнь, если не уйдешь в себя, как твой отец. Прошу тебя, будь сильным» — звучало из автоответчика уже в третий раз. Кэйа слушал сброшенный от семейного доктора звонок, понимал, что был прав. Бороться он не хотел, да и смысла после всех потерь уже не было. Оставалось лишь ждать, но знал ли он, что его опасения навредить другому не спасли от этого вреда? Альбедо не спит сутками, пытаясь изобразить ту самую прогулку в парке при луне. Ничего не выходило из раза в раз — поэтому младший оставил лишь силуэты и разбросанные детали. «Ты не должен был оставлять меня вот так. Зачем же ты тогда объявился и заставил думать о тебе? Ты был прав, нарисовал я не одну картину, но это не то, чего я хотел. Кэйа, умоляю, я просто хочу показать тебе» — следующий сброшенный звонок. Больной даже подумать не мог, что звонок был от художника, но перезванивать не стал. Заслушав сообщение от парня до дыр, Кэйа впервые за четыре дня смог уснуть. Прошло чуть больше трех недель после ухода Кэйи из того парка. Старший продолжал засыпать под голос Альбедо, естественно, когда это получалось. В конце концов, когда состояние ухудшилось, а сообщений перевалило за двадцать, старший решился позвонить художнику и сознаться во всем. — Позволь объясниться, послушай меня. Я болен. Врач просил меня не закрываться, не убегать от тех, кто тянется ко мне, но я так не могу, видел слишком много проблем от этой же болезни и прекрасно помню все чувства после этого. Я не хочу заставлять тебя страдать, глупо было влюбляться нам так быстро, прости, что нарушил покой в твоей жизни. Я ложусь в больницу, но я уверен, что не надолго. Знай, что перед сном я всегда думал о тебе, когда не мог уснуть, — не успев договорить самого главного, старший понял, что его начала мучать сильная одышка и тахикардия. Альбедо не мог сдерживаться, слушая все подробности от впервые любимого человека. Действительно, парни влюбились, только не в то время. С окна светила уже знакомая луна, младший не мог ничего ответить, а Кэйа мог слышать лишь горький плачь, который насильно сдерживали, чтобы никто не слышал его.***
Пустая и холодная больница становилась такой тошной, что сон стал еще более необходимым. Кэйе больше не помогали снотворные — организм отказывался восстанавливаться, а сам парень не пытался его восстановить. Единственное, чего он хотел – вновь увидеть художника при свете луны и наконец почувствовать тепло, исходящее от силуэта Альбедо, которого больному ужасно не хватало. — Приходи ко мне ночью в лес у больницы. Буду ждать, — голос Альбериха показывал все отчаяние и бессилие состояния, которое губило уже не одного человека и не одно сердце. Альбедо пришел и был удивлен, с каким рвением Кэйа покидал больницу. Он слышал кашель, одышку, хрипы, видел мутные глаза, которые больше не блестели. Кожа старшего была бледной, с какой-то сыпью и красными пятнами после психов от бессонницы. Парни отлично провели время под луной. Разговоров о болезни совсем не было. Альбедо прекрасно понимал, почему Кэйа пропал и может пропасть вновь. Он держал его за руку так крепко, что та стала горячей даже в конце февраля. Старший в свое время наслаждался каждым моментом и не мог поверить в то, что позволил художнику начать страдать от безысходности и одиночества. — Позволь мне поцеловать тебя в последний раз, позволь мне остаться в твоей памяти, если ты готов к этому, — первый и последний поцелуй, мягкий, желанный как последний вдох свежего воздуха и минута сна, — обещай мне, что найдешь истину этого мира и поймешь его смысл ради меня. Я останусь в нашем парке на еще одну вечность, твою вечность, Альбедо.***
Как бы того не хотелось, даже после регулярных звонков и переписок Кэйа снова сидел в больнице на очередной процедуре. Он перестал есть, перестал звонить, а звонки от художника принимал максимум на минут пять — после становилось тяжело говорить, болела голова. Зато как он улыбался во время этого: так, как не улыбался никогда в жизни. Старший пропадает вновь, на этот раз не отвечая совсем. Альбедо злится, разбивает телефон, портит свои картины, до утра сидит перед луной, которая больше не дает надежд. Уходя, луна дает последнюю подсказку, не показываясь на темном полотне звёзд: он ушел, на этот раз навсегда. Не принимая собственных выводов, младший со всех ног бежит в больницу. Он плачет, падает, снова бежит, обрывая телефон Кэйи, надеясь на любой ответ, лишь бы ответил он сам. Увы, в больнице больше не было человека с тем именем, которое Альбедо просил найти в списке палат. Доктор, который лечил больного, посмотрел на художника с тем же испуганным взглядом, который был у старшего при первой встрече. — Его шарф, а ещё я думаю вы поймете, что это. Он просил передать все вам, — в руках альбедо оказался позолоченый кувшин, он понял, что в нем находится. Без слов он ушел, заставив всех людей, что наблюдали за ним, замолчать. Дойдя до дома, младший открыл кувшин и увидел в нем записку, обсыпанную прахом: «Ты был моим светом и воздухом, прости, что ухожу в третий раз. Храни это в своем сердце, но не забывай о заботе к себе. Истина мира в том, чтобы в нем появлялись такие люди как я, ну а смыслом был ты. Я люблю тебя, не забывай меня и рисуй, мое солнце. Рисуй» Письмо заканчивается небрежным словом «рисуй». Было понятно, что Кэйа писал это в последние минуты своей жизни. Художник встал, подошел к мольберту и сделал все, чтобы память никогда не подводила Кэйю в его просьбе — на картине был Альберих с луной в руке. Он спал, он наконец смог заснуть.