«Ночь темнее всего перед рассветом».
Бенджамин Дизраэли.
— Дрянь редкостная. Но если никогда не пробовала на вкус грязные носки, у тебя есть шанс… — Шен забавно хмурится, двигая ближе ко мне тарелку с неаппетитной жижей. Надеюсь, Хорхе, увлечённый изучением очередного отвара, слишком занят и не слышит его брюзжания. — Ты чересчур привередлив, — храбро набираю в ложку нечто, меньше всего похожее на «витаминный суп», и с энтузиазмом пробую варево. — Очень даже… Видимо, на моём лице отражается вся гамма чувств — откровенно говоря, все они далеки от восторга — и Шен довольно щурится с видом явного победителя. — Трехдневные, после кожаных сапог на жаре? — Уточняет, с наигранным сожалением касаясь моего плеча. Чёрт. Он прав. Но поражение я признавать не готова. Да и Хорхе расстраивать не хочется. — А ты эксперт, как я посмотрю? Так хорошо разбираешься в грязных носках? Шен явно собирается ответить на мой выпад и закончить перепалку, но за нашими спинами раздаётся грохот и возмущённый голос незадачливого повара: — Я всё слышал! М-м-м, то, что я люблю. Открытая конфронтация. Впрочем, Хорхе – не Оникс, да и он обычно не обижается на ворчливых мужчин с наклонностями к чёрной магии. Моё обычное утро в «Гнезде». Ничего необычного, разве что вместо аромата кофе сегодня утром меня разбудил запах чего-то отвратительного, но гордо названного «гарбюр». Амбре Франции, не иначе. Наспех прощаюсь с Хорхе и под благовидным предлогом ухожу к себе. Уже держась за ручку двери понимаю, что улыбаюсь, как дурочка: мне нравится. Нравится атмосфера этого дома, нравятся эти люди, нравится… — Сегодня в три. Я хочу показать тебе настоящий гарбюр, — Шен прерывает мои мысли, оказавшись рядом так внезапно, что можно было бы подумать про портал. Если бы его использование не влекло за собой негативных последствий, конечно. — Расширяем гастрономический кругозор? — Вздрагиваю, когда прохладные сухие пальцы Шена коротко касаются моей руки. — В прошлый раз была паэлья. — А в следующий — закажу доставку сюрстрёминга. Тебе понравится, — Шен зловеще усмехается, испытывающе склонив голову набок. Нравится. Мне нравится он. Я как раз хотела подумать об этом, когда причина моих, собственно, размышлений, появилась на горизонте. От холода по коже до томительного жара в груди — кажется, всё заходит слишком далеко. Иногда я думаю, что уверена в своих желаниях быть с ним чуть ближе — неправильных, абсолютно иррациональных, даже противоестественных — а после сразу бегу от них, не в силах простить себе другой, не менее искушающей привязанности. Но об этом позже. Потом. Когда-нибудь. Сейчас я смотрю в чёрные, как филигранно полированный агат, глаза и всеми силами держусь за дверную ручку и остатки самообладания. Шен это чувствует и, как всегда, находит выход из пикантной ситуации: едва заметно улыбается и, кивнув, уходит. Всё, что слышу от него на прощание: — Одевайся теплее. Сегодня пасмурно. И от этой неловкой заботы на душе становится чуть светлее. Впрочем, может ли стать ярче душа, привыкшая обманывать и играть на два фронта? Не уверена, но за ощущение эфемерной искренности цепляюсь с ожесточением — так же, как за веру в то, что смогу поступить правильно. Что уже поступаю правильно. Невольно натягиваю рукава на предплечья ниже, прячу запястья, кутаюсь в колючую ткань свитера — так, чтобы не видеть выжженного шрама. Заклеймённая, как скот. По праву рождения и воле тех, кому я должна быть близка, но всё чаще сомневаюсь в этой близости. Чёртовы качели — до небес и в пропасть. От воздушной тёплой синевы до глубокой темноты распахнутых врат Ада. От мыслей о белокуром ангеле — ангеле? — до объятий ведьмовского дьявола. И да, а дьявола ли? Нова, ты в полной… хм. У тебя проблемы, однозначно. Не вовремя и не к месту. Собственные пальцы не слушаются — еле касаются бугристой, оплавленной кожи — я выучила каждый миллиметр ненавистного клейма наизусть. Так же, как запомнила тонкие мягкие черты лица того, кто мне его оставил. Ренато. Тот самый ангел с обезоруживающей улыбкой и тихим размеренным голосом. Убаюкивающим, когда больно, и властным, когда это необходимо. Мой большой и недостижимый грех — грех, в котором я боюсь признаться сама себе. Союзник или проводник — а может быть, поводырь? — в пути скрытой борьбы и вранья напоказ. Робкие, но такие тёплые и требовательные касания — могу по пальцам их пересчитать — всё, что он может себе позволить. Но жажды в них больше, чем в самых откровенных признаниях — это самое горькое, вопиюще несправедливое. Святой отец, я согрешила. Святой отец, вы — грех. Я — диссонанс. С каждым из них. Диссонанс, который хочет стать непозволительно настоящим. Стоящим. Да, точно. Нова, ты в полной заднице. Давай называть вещи своими именами… — Говорю же, горе, — Шен с довольным видом констатирует мой полнейший провал — капли гарбюра на светлом кашемире. — Неаккуратная… Я возмущена этим выпадом, но не упускаю случая поддеть его: — Засмотрелась. На тебя. Даже ложку мимо рта пронесла. И теперь я «в дамках». Глупая улыбка ползёт по лицу, ничего не могу с собой поделать. Но созерцание того, как чернокнижник закатывает глаза — лишь бы не выдать приятного смущения — ощущается приятней, чем нежный вкус гарбюра на языке. — Нашла, куда смотреть. Впрочем, понимаю. Одобряю даже, — Шен, наконец, перестаёт считать ворон в абсолютно пустом сером небе и вновь переводит взгляд на меня. Снова — на меня. Как я упустила момент, когда при каждой встрече — короткой и долгой — он не спускает глаз с моего лица? Скользит по скулам, шее, целомудренно и вместе с тем с таким желанием, будто никогда не испытывал подобных чувств? Чувств. А сама-то что, Нова? Давно ли перестала прятаться от самой себя в необходимости дотронуться, обнять, просто быть рядом? Пусть недолго, мимолётно, но оттого ещё более ценно? Шен хмурится, но всё же решается. Протягивает мне салфетку и сразу же, не спрашивая разрешения, помогает: осторожно промакивает пятна бульона на моём свитере. Мне смешно, но чувствовать себя маленькой девочкой приятно. Взрослой же — приятно вдвойне, особенно когда осознаю, что мы слишком близко друг к другу. Не впервые, но с ним каждый раз — как первый. Оксюморон, который приводит меня в восторг. Мы не похожи на влюблённых подростков, нет. Я это осознаю с предельной чёткостью и ясным разумом. И да, я вообще не хочу сейчас что-либо осознавать. Просто дышать одним воздухом и чувствовать… Пристальный взгляд. Светлый, но жалящий. Безжалостный. Прямой, не исподтишка. Открытый. Это не интуиция и не паранойя. Скорее, констатация факта. Я ощущаю взгляд святого отца едва ли не физически, так же, как и греющее дыхание Шена на своей щеке. Да ну, не может быть. Среди сотен крохотных заведений и ярких вывесок, среди пёстрой толпы и тысячи голосов. Всё же решаюсь поднять глаза. Чёрт. Дьявол. Ангел… Мой ангел делает выбор за меня. Печально и серо улыбается одним лишь взглядом и, медленно кивнув в знак приветствия и прощания, смешивается с саднящим людским гомоном. Доигралась с огнём и разбилась об лёд. Фраза приходит в голову тогда, когда уже поздно. Больно. Больно так, будто я нарушила обещание. Обещание, которого никогда не давала. Или наоборот, проще? Проще. Решение, принятое без меня. Решение, иначе которого быть не может. Плыть в одной лодке – не значит быть вместе. — Нова? Быть на разных берегах – не значит быть порознь. И да, даже если сейчас я в темноте — однажды в конце пути покажется свет. Главное, искать и идти к нему… Шен понимает. Не знает, что произошло, но чувствует. Отстраняется, будничным жестом подзывает официанта и просит счёт. — Или, может быть, ещё что-то? Нова. Будто пробует моё имя на вкус и не может решить, нравится ли оно ему. Улыбаюсь подошедшему официанту и, стараясь выглядеть невозмутимой — и, возможно, счастливой, — заказываю кофе. — Двойной эспрессо, пожалуйста. Шен иронично ухмыляется, соглашаясь: — Двойной. Это тот раунд, который я готова пропустить, поэтому накрываю его ладонь своей и тихо, так, чтобы услышал только он, отвечаю, глядя в пристально чёрные, непроницаемые глаза чернокнижника: — На двоих, Шен.