der Osterhase

Сонхва восторженно смотрит на мальчишку перед собой и улыбается. Тот явно нервничает и периодически вытирает потеющие от волнения ладони о классические, но потасканные брюки. В его ладони зажат букет из ромашек — растрёпанный, однако всё ещё невероятно красивый. — Юно-я, — ласково зовёт его Сонхва, и мальчишка вздрагивает, подходя ближе. Он младше на два года, но выше на добрых восемь сантиметров — Сонхва запрокидывает голову, чтобы лучше видеть его. Юнхо — соседский мальчишка и ученик приходской школы при церкви, в которой служит Сонхва. Он непутёвый, ласковый и немного зашуганный, но Сонхва нравится слушать его тихий мелодичный голос, пока тот читает молебен. От него пахнет молоком и свежими яблоками, что растут в саду у его семьи, и для Сонхва, кожа которого уже насквозь пропиталась запахом ладана, воска и пыли, это был самый потрясающий аромат, какой он когда-либо слышал. Сонхва — младший сын священника, ему девятнадцать, и ему нравится наблюдать за тем, как растёт Юнхо. Как из ребёнка он превращается в мужчину, пусть пока нескладного, долговязого и с детскими округлостями. Его глаза — светлые и яркие, напоминающие свежий липовый мёд. Каждый раз, когда Сонхва вглядывается в них, ему кажется, что на дне этого золотистого взгляда он видит мерцающие песчинки. — Привет, — Сонхва прикладывает ладонь к глазам козырьком и щурится. Юнхо смотрит на него немного растерянно и прижимает помятый букет к груди, словно не зная, зачем вообще пришёл сюда. — Х-хён, — заикаясь, тихо произносит он, а Сонхва улыбается. Нос — весь усыпанный веснушками — заляпан жёлтыми мазками пыльцы. Юнхо выглядит настолько очаровательным, что у Сонхва щемит сердце. — Ты весь чумазый, — шёпотом говорит Сонхва, приближаясь к Юнхо, и тот доверчиво льнёт ухом, вслушиваясь. — Ай, — он смущённо трёт нос, лишь больше пачкая лицо. Оно краснеет, и только через мгновение Сонхва понимает, что это старается стыд — алые пятна расползаются по скулам и щекам, спускаются на шею и сбегают под ворот голубой рубашки. — Тихо-тихо, — Сонхва посмеивается. Тянется рукой и дотрагивается подушечками до тёплой, мягкой кожи. Румяная, бархатистая, нежная. На ощупь — как первые цветки лотоса. Сонхва стирает аккуратно ромашковую пыльцу, меняя пальцы, а потом проводит тыльной стороной ладони по щеке напоследок. Юнхо смотрит ему прямо в глаза, его широкие брови забавно топорщатся у переносицы, а ресницы, заломленные после сна, торчат в разные стороны. Такой непостижимо красивый, что дышать становится невозможно. — Это тебе, хён, — Юнхо, продолжая стремительно краснеть, вкладывает букет в руку Сонхва, когда та замирает на уровне его груди. — Я на рассвете бегал на пасеку, подумал, что тебе понравится. Сонхва кивает и, жмурясь, зарывается лицом в чуть увядшие ромашки. Вдыхает глубоко их аромат — ненавязчивый, землистый и сочный. Он наполняет лёгкие всклень, он щекочет глотку изнутри и обволакивает нёбо. — Спасибо, — Сонхва снова смотрит на Юнхо и улыбается. Тот весь искрится солнечным светом, и непослушный, весенний ветерок тормошит мальчишечьи волосы, словно незримо перебирая их. — Очень красиво, — добавляет Сонхва. Он вытаскивает из букета одну из ромашек и, оборвав стебелёк, заправляет её за ухо Юнхо. — Сам как цветочек, Юно-я. Юнхо опускает взгляд в землю. Сонхва прячет улыбку, замечая его красные-красные уши. — Ты знаешь про традицию искать сладости в пасхальное утро? — спрашивает он, и Юнхо быстро трясёт головой, всё ещё не поднимая взгляда. — Тот, кто находит больше всего конфет, получает подарок. Юнхо смотрит на него исподлобья теперь. Его заинтересованный, но детский взор так и лучится искренним любопытством. — Я ни одной не нашёл, — он оглядывается по сторонам, но вокруг — ни души. Лишь трели соловьёв и жужжание пчёл нарушают утреннюю тишину. Сонхва протягивает ему кулак. — Попробуй ещё раз. Чуть замешкавшись и поджимая губы в несмелой улыбке, Юнхо осторожно перехватывает Сонхва за запястье и переворачивает сжатыми пальцами вверх. Тянет на себя мизинец, и Сонхва покорно раскрывает ладонь. В самом центре лежит крохотный, яблочный леденец в прозрачной обёртке. Его сегодня дала Сонхва маленькая дочка одной прихожанки — пухлощёкая малышка протянула конфетку, наверное, даже не понимая, что отдаёт её навсегда, но, глядя на задорную, беззубую улыбку девчушки, Сонхва даже не стал сопротивляться. — Смотри-ка, нашёл. Юнхо смеётся. Смех — как радушный перелив ксилофона. Мальчишка забирает с руки леденец и, довольно щурясь, прячет себе в карман. — А подарок? Сонхва привстаёт на носочки и целует в мягкую, нагретую солнцем щёку. Юнхо даже приоткрывает рот от удивления и неверяще трогает место поцелуя кончиками пальцев. — И подарок. Ещё мгновение он стоит, не двигаясь, а потом делает шаг навстречу и хватает Сонхва за ладонь, переплетая со своей в замок. Солнечные лучи гуляют в его глазах, волосах, ресницах, путаются в веснушках, и Сонхва не в силах оторвать от него взгляда. Он откладывает этот момент, наполненный наивным весенним счастьем, глубоко-глубоко в память. Юнхо — как человеческое воплощение солнечного зайчика, которого Сонхва смог, наконец, приручить и поймать за длинные, розовые ушки. — Хён. Сонхва кивает два раза, очарованный Юнхо до самых косточек. — У тебя все щёки в пыльце. Они смеются. Юнхо — заливисто и широко, он пытается ухватить Сонхва за нос, но в конце концов ловит его в свои объятия целиком и прижимает к себе, сдавливая бедный букет из ромашек животами. Он тоже целует — по-детски тепло и наивно — в кончик носа, и Сонхва мечтает раствориться здесь и сейчас, в аромате Юнхо и этом горячем, трепетном чувстве, наполняющем душу. — Лучший подарок. И Сонхва соглашается, зная, что его пасхальный зайчик — очень даже реальный.