О (не)закрытых дверях, силе привычек и неумении отпускать

      Аддам паркует машину и тут же освободившейся рукой снова находит дрожащую руку Люка, безвольно лежащую на бедре.       — Ты как? — спрашивает он ласково, крепко заперев ее в тесный замок из ладоней. — Успокоился?       Люк роняет голову на подголовник и прикрывает глаза, вслушиваясь в невнятные ощущения. Его трясет, тут не спрячешься, но уж хотя бы не тошнит больше от нервов. Стоит довольствоваться и такими маленькими достижениями.       — Сойдет, — он слабо улыбается, не желая ни врать, ни заставлять Аддама волноваться за себя еще сильнее, и большим пальцем для убедительности гладит его по руке в ответ. — Уже лучше.       Какой-то зашуганный парнишка выходит из дверей полицейского участка, цепляясь за руку заплаканной матери — ему приходится сгибаться над нею знаком вопроса. У этого наверняка есть еще шанс, что бы он там ни учудил. По крайней мере, совесть у него пока еще намертво не отшибло.       — Я пойду с тобой, — решительно объявляет ему Аддам, отстегивая свой ремень, — хочу посмотреть этому уроду в…       — Нет, — Люк удивляется своей грубоватой резкости не меньше уставившегося на него круглыми глазами Аддама, но не извиняется и вообще слов своих обратно взять совсем не пытается. — Детка, я сам, ладно? Знаю, ты хочешь как лучше, но это… это между мной с ним, понимаешь?       Аддам отнимает одну свою руку прочь, вторую все же оставляя Люку. Сжимает руль и челюсти в подавленной злости. Навевает Люку слишком уж яркие воспоминания, от которых тот вздрагивает и тяжело сглатывает…       — Понимал бы, если бы он не был ебаным психопатом, — отвечает Аддам наконец, отвернувшись к окну. — А если что-то случится?       — Да что может случиться? — Люк улыбается, пусть и грустно, умиленный малость этим его беспокойством. — Там полно полицейских, ничего он мне не сделает… Тем более, через решетку.       Хотел бы навредить ему — давно бы уже сделал. Шансов, когда Люк представал перед ним в самых уязвимых состояниях, была целая куча…       Люк за руку тянет своего парня на себя, заставляя перегнуться через коробку передач, и лбом обнадеживающе прижимается к его лбу, упорно вытравливая из себя те мысли.       — Не хочу, чтобы ты лез в эту грязь, — признается он тихо. — Это мое прошлое, а ты — будущее. Я приду к тебе, когда со всем этим закончу, ладно?       Аддам выглядит не слишком уж убежденным, но все же вслух больше не возражает, только целует бегло в уголок губ на прощание перед тем, как Люк выходит, наконец, из его машины.       Прежде замеченный мальчишка уже сидит на пассажирском сидении — багровым от стыда пытается утешить рыдающую над рулем мать, стесняясь как будто к ней даже прикоснуться и только неловко водя рукой в воздухе. Люк тяжело вздыхает, проходя мимо, и дергает дверь полицейского участка на себя.       В животе у него назойливо ворочается ледяной еж.       — Мистер Веларион, — приветствует тот же молодой полицейский, что вчера вечером терпеливо записывал его хаотичные от шока показания. Как там его звали? Люку неловко спрашивать во второй раз. — Поймали вашего нарушителя — попался на одну из камер неподалеку от клуба, ну а мы нашли у него одежду со следами бензина, который был использован при попытке поджога. Молчит пока, отказывается от адвоката и звонков близким. Если хотите связаться со своим адвокатом или страховой…       — Можно его увидеть? — нервно перебивает его Люк, едва ли слушавший все сказанное.       — Увидеть? — переспрашивает офицер с такой интонацией, как будто потерпевший перед ним вытащил вдруг из кармана и нацепил клоунский нос. Да так ведь оно, отчасти, и есть. — Подозреваемого?       — Да, — повторяет Люк тверже. — Можно?       Можно, как оказывается. Офицер это никак не комментирует, но за время пути до камеры временного содержания Люк и сам успевает решить, что тот о нем думает. Ну да, придурок каких поискать. И что с этим сделаешь, если таким родился?       — Мистер Таргариен, — окликает офицер, подходя к камере. У Люка душа уходит в пятки, всю прежнюю мнимую решительность как ветром сдувает. — К вам пришли. Владелец автомобиля.       Люк робеет, как ребенок. Они месяца три не виделись. С того самого дня, как об его голову во время очередного скандала чуть не разбилась кружка с их дурацкой фотографией — мама их сфотографировала исподтишка во время отпуска на семейной вилле в Торревьехе, когда Эймонд уселся ему на грудь, чтобы силой намазать лицо солнцезащитным кремом (Люк чуть позже в отместку за ногу утянул его в бассейн). С того самого дня, как Люк, глотая злые слезы, сгреб все самые необходимые вещи и навсегда вылетел из съемной квартиры на Честер-сквер, в которой они были с попеременным успехом счастливы почти три года, и в которой он столько раз признавался в любви, что и не сосчитать, и почти столько же раз переходил на яростный крик (соседи даже раз вызвали из-за них полицию, приняв скандал за убийство с особой жестокостью). Ну и с того самого дня, как Эймонд названивал ему всю дорогу до родительского дома в Сент-Олбансе, а когда Люк все же поднял трубку, то дрожащим от ярости и паники голосом обещал сейчас же покончить с собой, если Люк не вернется (Люк бросил трубку и заблокировал его номер, но только после того, как велел принять таблетки и позвонить своему терапевту, а потом, перешагнув через гордость, набрал Дейрона и попросил того приехать к своему братцу).       Их отношения на этом были окончены. Люк плюнул на свою оставшуюся в квартире одежду и даже любимый Полароид, через который прошло столько важных снимков, и альбом, в котором эти самые снимки хранились. Он через того же Дейрона передал Эймонду, чтобы тот делал с ними что ему вздумается, может даже в мусор отправить — плевать Люку на них. Заблокировал во всех соцсетях и мессенджерах, архивировал совместные фотографии в Инстаграме. Холодным утром, после бессмысленной поездки кругами по городу в попытке забыться, выбросил в Темзу коробочку с помолвочным кольцом от Тиффани — возле Тейт Модерн, где прошло их первое неловкое свидание.       Через полтора месяца он вытолкал себя на первое свидание уже с Аддамом — славным работавшим на дедушку Корлиса парнем, который как-то без особых усилий разговорил и даже рассмешил его в день, когда Люк уже почти что сорвался по памяти набрать этот поганый номер. Еще через месяц, десяток свиданий и пару ночей вместе они стали парой. Люк об этом не говорил никому, кроме ближайшей родни и пары друзей. Его никто из них не выдавал — они вместе с Аддамом просто случайно встретили Эйгона у клуба в Сохо. Люк знал, что это было началом очередного витка пиздеца в его жизни, он только представить себе не мог, что после расставания Эймонд настолько потеряет тормоза и дойдет до такого…       — Мистер Таргариен, — повторяет офицер с раздражением, — вы меня слышите, или опять валяете дурака?       Люк, наконец-то, поднимает взгляд на мрачную серую камеру и чувствует, как сердце сбивается с ритма и начинает заносить, как автомобиль на голой резине.       — Эймонд? — окликает он, разом позабыв обо всех своих страхах. — Ты слышишь?       Ноль реакции. Очень плохо — хуево даже, откровенно говоря.       Все признаки, которые Люк уже давно выучил, налицо: мертвая бледность, взмокший лоб, дрожь во всем теле и спутанное сознание, которое не дает ему отозваться даже на собственное имя. Эймонд сидит на узкой скамейке, уронив голову вниз, и безвольно свесив руки.       — Выпустите его, — вырывается у Люка само собой, — нельзя его держать вот так!       — Выпустить? — снова переспрашивает офицер. Так, будто теперь к клоунскому носу добавился еще и цветастый парик. — Мистер Веларион, этот человек разбил ваш автомобиль железным ломом и совершил попытку поджога на общественной парковке, у нас есть все улики, чтобы…       — Послушайте, это мой парень. У вас что, никогда не бывало ссор со второй половинкой? — он давит ругательство, глядя на непроницаемое лицо полицейского перед собой. — Вы слышите? Мы просто поругались, он перестарался, всякое бывает. Я не хочу, чтобы мой парень садился в тюрьму из-за глупой ссоры!       — Вы отказываетесь от претензий, мистер Веларион?       — Да! — Люк уже сам хватается за решетку клетки, нервно вслушиваясь в дыхание Эймонда за ней. — Отказываюсь, от всего! Выпустите его, вы не видите, что ему плохо?       — Вчера вы написали заявление о порче вашего имущества в особо крупных размерах, вам нужно забрать его, чтобы…       — Пожалуйста! Он нездоров, ему нужно принимать лекарства, а вы наверняка их с собой не захватили, когда его задерживали! Это… это нарушение его прав!       — Мистер Веларион… — начинает было офицер с раздражением, но взгляд его быстро меняется, когда Эймонд, покачнувшись, едва не падает со скамейки носом вперед. — Что с ним?       — Паническая атака, — Люк хватается за решетку, бессмысленно дергая дверь на себя. — Откройте, я знаю, что делать!       На этот раз с ним не спорят — даже когда он, плюнув на все, сам залетает в отпертую дверь камеры и опускается перед Эймондом на колени прямо на холодный бетонный пол.       — Эймонд, — зовет он, пряча дрожь в голосе и чужие вспотевшие ладони крепко взяв в свои, до болезненного укола в сердце, — посмотри на меня.       В этот раз Эймонд его слышит — взгляд фокусируется на нем, и зрачок живого глаза жадно расползается, пытаясь проглотить чужое лицо.       — Дыши вместе со мной, — просит Люк медленно и мягко, как сотни раз до этого. — Вот так…       Об этом Эймонд с ним никогда не спорит. Не может, наверное, да и едва ли в самом деле хочет. Люк ему соврал когда-то, что научился всему этому благодаря страдавшему от панических атак другу из средней школы — не хотел смущать правдой, состоявшей в том, что он просто втихую спросил совета у его мамы и попросил себя не выдавать.       Люк медленно вдыхает и выдыхает, за подбородок удерживая бледное лицо перед собой, когда Эймонд начинает отводить взгляд. Вдыхает и выдыхает вместе с ним, пока сухие губы не давят хриплое, слабое, едва различимое:       — Душно…       — Давай отведу тебя к окну, — Люк подскакивает, помогая ему встать на ватных ногах.       Кажется, соображает Эймонд уже лучше и в обморок больше не собирается, но Люку все равно нужно крепко держать его на пути к ближайшему окну в стороне от камеры — офицер хоть довольным и не выглядит, но мешать им не решается. Возможно даже, думает как раз о словах Люка насчет лекарств, без которых Эймонд остался в участке. Ему же лучше, если порученный ему подозреваемый останется в добром здравии — так Люк полагает. А даже если никаких неприятностей подобный недосмотр не несет, что ж, Люк постарался бы их обеспечить.       На окнах здесь — разумеется — навешаны решетки, но тут уж не до капризов. Люк открывает одно и продолжает для верности придерживать Эймонда, даже когда тот хорошенько упирается в подоконник ладонями, глотая воздух и подставляясь едва уловимому ветерку.       Они не раз и не два так делали в своей квартире. Разве что там Эймонду не приходилось стоять, воюя с головокружением — Люк наловчился удобно устраивать его на диване возле самого окна. И накрывать пледом, когда вместо облегчения ветер с улицы начинал кусать холодом.       У Люка много теплых воспоминаний о том, что начиналось с очередного приступа, а заканчивалось переплетением конечностей на том же диване и чужой головой у него на груди, мятным чаем и какой-нибудь ненавязчивой глупостью по телевизору.       Живет ли он по-прежнему в их квартире на Честер-сквер?       — Дыши, — шепчет он как может мягко, придерживая за угловатые плечи, поглаживая их всегда работавшим жестом, — вот так, да… Дыши, я здесь, с тобой…       Его не тошнит и это уже хорошо. Люку, сказать по правде, не впервой было бы держать Эймонду волосы, пока паническая атака выкручивает ему все нутро рвотой, но ни унитаза, ни ведра он поблизости не видит, а окно полицейского участка — уж слишком рисковый выбор, немудрено и обвинения в хулиганстве потом получить. Для Эймонда, должно быть, проходит целая бесконечность, для Люка же — от силы пара минут, прежде чем тот расслабляется под руками и даже разворачивается лицом. Бледный как смерть, смотреть больно. Бедный его…       Люк вздрагивает, ощущая беспокойное дыхание у себя на губах — сам не заметил, как лбом прижался ко лбу — и заставляет себя отодвинуться. Оторопело смотрит на собственные руки, бережно лежащие на впалых щеках… и не убирает их прочь.       Идиот. Идиот…       — Тебе уже лучше? — спрашивает он глухим шепотом.       Эймонд теперь смотрит на него осознаннее, прямо в глаза… Наручниками захлопывает пальцы вокруг чужих запястий, чтобы Люк его уж точно не отпустил, и только тогда слабо кивает.       — Лучше, — отвечает он пересохшими губами.       Люку нужно всучить его обратно полицейским, чтобы прочувствовал все оттенки вкуса последствий своих идиотских выборов, если все это, конечно, не признают аффектом. Люку нужно дать ему получить заслуженную условку или отправиться на исправительные работы — ему пойдет на пользу. Люку нужно навсегда вычеркнуть его из собственной жизни.       Люку хочется защитить его от всего мира и от него самого. Люку хочется раз за разом гладить его пальцами по острым скулам. Люку хочется поцеловать его в лоб… как раньше.       — Я посажу тебя на стул и принесу воды, ладно? — Люк проговаривает все четко и медленно на случай, если понимать его Эймонду все еще трудно. Того теперь трясет от прежде благостного холода. — Только закрою окн…       Он каменно застывает с рукой, легшей на оконную ручку, и жаром преступного стыда на щеках. Хотел бы Люк провалиться сквозь землю, перестать существовать…       Прямо напротив окна, прислонившись потерянно к машине, стоит глаз с них не сводящий Аддам.