Кошечка

Гокудера не любил делать Ямамото больно. Порой он, глупый и вспыльчивый, невольно ранил его словами, порой – ещё более вспыльчивый – пытался врезать кулаком. Осознание приходило позже, вместе со стыдом, от которого горели уши. Он ведь не это хотел сделать, не с ним. Просто с детства привык бить первым, чтобы не успели побить его. И Ямамото, кажется, это понимал. По крайней мере, мечник никогда не обижался – и Мадонна одна знает, насколько Гокудера был за это благодарен. Ямамото, в начале их знакомства казавшийся непробиваемо тупым, всегда видел его настоящего. И знал, прекрасно знал по чужим рассказам, по боли в льдисто-зелёных глазах и по запястьям под браслетами, что Гокудера просто не привык, чтобы вот так. Прямо, открыто, с любовью. Гокудера был ураганом и нёс разрушения, порой сам того не желая. Да, они могли ссориться, но вот секс уж точно не входил в список тех моментов, когда Хаято хотел его ранить. Ямамото смеялся, что они до смешного похожи с Ури – шипели, кусались и царапались так, будто от этого зависит их жизнь. Итальянец краснел до самой шеи, но молчал, не зная, что ответить, и чувствовал себя виноватым, обрабатывая многочисленные царапины за широкой загорелой спине, а после – укусы на плечах и шее, которые оставлял, когда самому становилось совсем невмочь. Ямамото всё понимал. И всегда терпел, пока – святая Мадонна – Гокудера не понял, что того это заводит. Во время секса он цеплялся за мечника как за грёбаный спасательный круг, как за единственного человека, который мог удержать его в этом мире, и глаза Ямамото темнели, когда ногти вцеплялись в его кожу. Он не просто не пытался отстраниться – он мать его прямо ластился под царапающие руки, и от этого осознания хранителя урагана выкидывало за пределы разумного. – Ауч, кошечка с коготками, – однажды добродушно смеётся Ямамото, а Гокудера внезапно умирает на месте. Замирает, моргает, теряет воздух. А потом приходит в себя и ощущает, как в животе всё почти болезненно переворачивается из-за чужих слов. Мечник, конечно же, сразу замечает заминку. Осматривает его с головы до ног, пристально всматривается в лицо, следит за его реакцией и в конце концов улыбается. Потому что от него, сука, ничего не скроется. Особенно когда это касается Гокудеры. Однако в этот раз он ничего не говорит, просто заправляет выпавшие пряди волос ему за ухо, и улыбается. Как всегда проницательный – знает, что если сейчас поднимет эту тему, то милая любовная нега перейдёт в очередные оры, потому что смущённый Гокудера – человек чуть ли не более опасный, чем злой Гокудера. Хранитель дождя пользуется своим новоприобретённым знанием в следующий раз, когда Хаято, соскучившийся и оттого почти жалкий, набрасывается на него ещё в коридоре. Он жадный, он хочет всего и сразу, но из-за спешки толком ничего не может сделать, лишь мешаясь и сбивая с кровати простынь. Ямамото с усмешкой перехватывает его руки, одним слитным и сильным движением переворачивает его на живот и скользит широкой ладонью по светлой пояснице, любуясь тем, как моментально подставляется итальянец, упираясь грудью в постель и призывно выгибаясь. Гокудере мало, Гокудере хочется, он уже мокрый и растянутый и кажется, что сейчас сойдёт с ума, если Ямамото не сделает хоть что-то. Чужие руки гладят по бокам, а горячий шёпот льётся прямо в ухо, заставляя вздрогнуть: – Прогнись для меня, кошечка. Итальянцу сначала кажется, что он оглох, потом – что ослеп, ещё через пару секунд – что он кончил. Только через некоторое время он осознаёт, что ничего из этого, к счастью, не произошло, и в нём просто нет сил сопротивляться. Он послушно выгибается, комкая в пальцах простынь, и матерится так, как никогда в жизни. И всё же кончает сразу, как только Ямамото входит до конца. Они вместе с подросткового возраста, друг до друга ни с кем не трахались, да и после уже не собираются. И теперь, когда они мать их грёбаные взрослые мафиози, Гокудере кажется странным, что для них хоть что-то в сексе ещё может быть настолько волнующим. Он постоянно видел в книгах и кино троп о том, как возлюбленные устают друг от друга, как страсть сменяется рутиной, а всё то, что раньше казалось необычным, входит в привычку. И он не понимает, почему этого не происходит с ними. После стольких лет знакомства грёбаному Ямамото Такеши до сих пор удаётся открывать в нём что-то новое, что-то, о чём он сам не подозревал. Его горячая, почти мать его через одежду обжигающая рука ложится на талию, когда он наконец появляется на мафиозном приёме, где ждёт его Гокудера. Опоздал, скотина, но знает, что хранитель урагана его простит. Не только потому, что любит, но и потому, что работа перед этим самым приёмом была непростая. И Ямамото выполнил её безукоризненно. – Соскучилась без меня, кошечка? – наклоняется к уху, и со стороны кажется, что просто шепчет что-то, но Хаято-то чувствует, как блядский язык играет с его пирсингом. Ямамото улыбается ему жизнерадостно, и по этому милому лицу так и хочется переебать бокалом. Потому что у самого аж в глазах темнеет из-за одной несчастной фразы, соски под рубашкой твердеют, а до затылка бегут мурашки. Гокудера не любит делать ему больно, но зато это любит Ямамото. Он стонет, когда спину полосуют чужие ногти, и почти рычит, когда между шеей и плечом впиваются зубы. Итальянец, как дикая кошка, цепляется за него так, что не отодрать, словно Ямамото единственное, что есть ценного у него в жизни. Старающийся быть идеальным, постоянно укоряющий свой вспыльчивый нрав Хаято сходит с ума вместе с ним. И – ненавидящий всякие прозвища в отношениях – от одного лишь уже знакомого слова сжимается на нём так, что можно умереть. Утро они вновь тратят на обработку ран, но Ямамото, пожалуй, всё устраивает.