Одеялко его дочери

      Бутхилл рос в большой семье, но был там далеко не самым старшим ребёнком, и испытывал пробивающий руки волнением страх, когда прижимал к груди такую же брошенную кроху, как и он сам когда-то. Свёрток был замотан в ярко-красную плотную ткань, будто бы специально для того, чтобы быть кем-то замеченным. Сомнительный жест от бывших родителей: юный ковбой всё равно не смог бы пройти мимо заливистого детского плача.              В тот день парень впервые в жизни так сильно спешил домой, что слёг по прибытию с температурой и отходил ещё пару дней, проигнорировав полученный в дороге змеиный укус. Ему было всё равно. Он не обратил на это никакого внимания, потому, что его собственное сердце чуть не остановилось в момент, когда в пути малышка перестала плакать.              Этот юноша был ковбоем. Бойцом и охотником, рискующим жизнью практически ежедневно вместе со своими коллегами. Он — привык к смерти и, бывало, убивал сам. Но ещё он — всё тот же брошенный маленький мальчик, обретший смысл своей жизни в семье. Папа и Мама — самые лучшие, потому, что они его родители. Все братья и сёстры — самые любимые. Друзья — дороги сердцу. А маленькая кроха, пьющая молоко из бутылочки на руках его матери — лучшее лекарство от настигшей лихорадки. Несколько дней с высокой температурой в полном бреду — не цена спасению малютки. Её жизнь — бесценна.              Юноша, обладающий крепким здоровьем и телом, быстро оправляется от змеиного яда и уже слушает наставления Грей о том, как правильно заботиться о малышке. Хоть это и бесполезно: ковбои, как он, большую часть времени проводят вне дома. Едва ли парень смог бы ухаживать за младенцем — но слушал всё равно очень внимательно, никогда не отказывал в любой помощи, пока ему вновь не пришлось покинуть дом на долго.              По возвращению в маленькой кроватке его встречала уже совсем не та малюсенькая кроха, едва ли умеющая открывать свои очаровательные алые глазки, так напоминающие ему измазанный яркими красками закат в небе над родной холмистой равниной. Раньше парень даже не мог сказать, какие у неё волосы, а сейчас казалось, что уже совсем скоро он сможет заплетать её забавные чёрные кудряшки в два неряшливых хвостика.              Одно оставалось неизменным — тот самый красный свёрток, в котором когда то принёс её юноша, теперь служил малышке одеялом.              — Выкинуть бы его нахуй -в сердцах высказался ковбой, считая, что от этой ужасной вещи, оставленной гнусными биологическими родителями, надо было несомненно избавиться.              Однако ответом ему послужила хоть и слабая, материнская, но всё-таки затрещина от Грей.              — Не выражайся при ребёнке!              Ковбой мог скрыть своего удивления. В смысле «не выражайся»? Зачем?              — Так она же совсем мелкая -искренне недоумевал юноша, за что получил ещё один поучительный подзатыльник.              — Дети — всё понимают. Попробуй, возьми у неё одеяло.              И мама оказалась права. Девочка неизменно начинала плакать каждый раз, когда красная ткань оказывалась от неё дальше, чем на пару десятков сантиметров, как бы и чем бы парень не пытался её заменить. В конце концов юноше не осталось ничего, кроме как принять своё поражение и уйти мастерить игрушки для младшей, как он думал, сестры. Но мир перевернулся с ног на голову, когда радостный детский лепет, встречающий его после долгой разлуки, внезапно обратился в чёткое «папа!».              — Па-па?.. -едва вымолвил замеревший на пороге ковбой настолько изумлённо, что у шести месячной девочки и то вышло ответить ему чётче.              — Папа! -вторил звонкий голос столько раз, сколько он ещё успел это спросить до того, как предательски заблестели глаза.              Она не просто всё понимала, а ещё и делала это по своему. Заставив парня просидеть целый вечер и всю ночь напролёт, взволновано прокручивая в своей голове это обращение.              Кажется, он никогда не был настолько счастлив.              

***

      

      День за днём кроха росла вместе с его к ней любовью. Детский лепет из отдельно различимых слов постепенно превращался в речь, и она подпевала народным колыбельным, которые юноша с удовольствием исполнял ей под гитару. Тянула ручки к струнам и радовалась каждому изданному звуку. Так, вопрос о том, будет ли он ей мастерить маленькую гитарку, быстро превратился в утверждение. Одно только печалило: крошка уже плохо помешалась под своим одеялком и часто из-за этого плакала, а ковбой даже и не знал, что ему делать. Не могли придумать подходящие решение и другие члены семьи, пока малютка самостоятельно не повесила дорогую ей ткань ему на плечи.              — Класивому папе — асё класивое! -детские ручки похлопали по бывшему одеялку и в тот же вечер всей семьёй был собран консилиум по поводу того, какой же элемент одежды из неё получиться сделать.              Вариантов было множество, но остановились они на… «Полу-панчо, четверть-шарф и треть-накидка», как назвали это младшенькие. Мама принялась за ночь сотворить чудо из этого куска ткани, и всё это беспокойное для малышки время юноша просидел вместе с ней, волнуясь, как бы к утру не остаться без своих густых чёрных волос, которые так уж сильно нравились с самого младенчества его дочке, его маленькому чуду. Потому, наверное, и для накидки девочка выбрала чёрные кисточки, которые они пришивали всей семьёй, создавая пропитанный их крепкой, тёплой любовью талисман на удачу.              Создавая единственное, что удалось сберечь тому юному ковбою. Единственное, что он оставит после себя Бутхиллу. Порванное в нескольких местах красное одеялко его дочери, с которого так и не упала ни одна кисточка.