Пограничник

Красно-зелёный пограничный столб накренился вперёд, невольно служа добрым предзнаменованием для армии противника, быстрым темпом продвигающейся внутрь страны. Опалённый огнём разорвавшегося неподалёку снаряда он служил указкой тяжёлых времён, которые выпадут на долю советского народа. Пограничники знали о неспокойной ситуации по ту сторону: обрывки секретных донесений, равно как и слухи не первый месяц курсировали на заставе. А с 12 июня поступил приказ направлять пограничников в секрет. Но предполагать — это одно, а когда враг топчет своими сапогами твою родную землю, и ты, контуженный, лежишь в неглубоком овражке, прикрытый лишь слабой порослью и ночью, корчащейся в багровых судорогах пожаров — совсем другое. Они проводили учения, зарницы, где на кону — спокойствие родины. Инструкторы на лекциях предупреждали, что нарушитель, посмевший пересечь границу, из себя может представлять силу, превосходящую контингент погранзаставы. Но они всё равно оказались не готовы… — Из тебя получился бы хороший разведчик, сержант Зубов, — из портсигара показалась сигарета. Нет, половина сигареты. — Немецкий знаешь, лицом удался. К нам не хочешь? — Спасибо, товарищ Барышев, но я лучше в пограничниках останусь. А теперь ему приходится надевать на себя тесноватую форму брошенного в такой же овражек врага. Вплоть до сапог. Тело передёрнуло гадливой дрожью, но жить и бить неприятеля хочется больше, чем оставаться в советской форме, являющейся мишенью в прицеле неприятеля. Он меняет личины, как нарукавные повязки, снятые с убитых немцев, продвигаясь вглубь захваченных территорий, оставляя за собой кровавый след. Никто не может связать убийства солдат с ним, напротив, будущие покойники идут навстречу, как мотыльки, привлечённые ярким светом, неизменно несущим мучительную смерть. Но Алексей добрый, он не мучает попавших к нему на суд, как это делали их сослуживцы на границе, это всегда один выстрел. Они падают ему под ноги, как марионетки, которым вдруг обрезали ниточки. На это даже забавно смотреть: тот, кто мнил себя будущим господином нового мира, валяется с дырой во лбу. Но даже здесь, на территории, объявленной собственностью рейха, нашлись храбрые люди, противостоящие новому порядку. Как могли, они вносили свою лепту в борьбу с захватчиком. Людвиг, милый Людвиг! Ты достойный сын своего народа и настоящий товарищ! С твоим появлением хаотичная деятельность диверсионной группы стала по-немецки педантичной, идеальной, полной изобретательности и большого охвата. Но всего одна досадная оплошность, даже не по твоей вине… Алексей вновь остался один. Всё заново. Он ранен и доставлен в военный госпиталь и усердно делает вид, что страшно контужен и немощен. Эдакий поверженный титан, не выдержавший тяжести стального неба. Среди всех пациентов — он самый красивый. Это надо использовать, раз больше нет верных товарищей. Теперь он сам себе товарищ и миссия продолжается несмотря ни на что. Его красоту отмечает женский контингент: санитарки, медсёстры, сиделки. Не важно, сколько лет, они для него все сильфиды. Пышная, с кожей молочного запаха, пробивающимся несмотря на больничный дух, Эльфрида. Тебе ничего не стоило влюбиться в израненного ефрейтора, он лучше усохшего до состояния мумии профессора, облизывающего тебя жаркими взглядами или крысы-Фишера, пыхтящем на тебе, как приспичит. — Мой бог, мой бог! — горячечно шепчет она, сжимая Алексея в себе. Рыжие волосы, похожие на сполохи пожара, блестят в болезненно-жёлтом свете настольной лампы, деликатно отвёрнутой к стене. Белое, сытое тело возлежит на скрипучей кушетке в комнатушке, отходя от пережитого удовольствия. Как обер-медсестра ты имеешь некоторые привилегии и ни с кем не делишь комнату. Как и Алоиза Хагена. Теперь Алексей отзывается на это имя. Ты могла бы работать на том же тракторном заводе, что и он. Вставала бы с рассветом, чтобы успеть к первой смене. Роскошные косы упрятала бы под застиранный платок, от неосторожного движения на пухлой, упругой щеке остался бы чёрный мазутный след, но всё равно, ты была бы самой красивой заводчанкой. А может быть, в будущем, стала бы женой Алексею Зубову. Вы хорошо смотритесь вместе. Но вам не по пути. Ты всё-таки на вражеской стороне. Осколок атакованной родины, Иоганн Вайс. Вы на соседних койках. Хагену ты по душе. Ты единственный, кто из окружающего отребья выглядит как настоящий ариец. Ты «особый немец», Алексей тебя помнит, как ты растерянный, стоял на границе, сжимая чужой чемодан. А вот ты Вайсу не нравишься, от него несёт ненавистью в ответ на каждое твоё требование. Каким бы глупым оно ни было, всего исполняется подобострастной Эльфридой. Сегодня ночью, как и в предыдущие разы, она вновь положит себя на алтарь в честь фальшивого бога Алоиза Хагена. Иоганн Вайс радуется, понимая, что ты — свой. Алексей Зубов, напротив, готов щёлкнуть слишком восторженно смотрящего на него ефрейтора по носу. — Посеешь характер — пожнешь судьбу… — перебивает он Хагена, увлечённо рассказывающего Эльфриде о школьном учителе. Ну кто так работает? Маскировка у тебя ни к чёрту, а ещё разведчик. Настроение портится. Пора уходить. У них с Вайсом разные цели. И вновь неизведанные тропы, а он теперь, на потеху публике, заваливающейся в варьете, поднимает над головой тоненькую фигурку в чёрном трико, расшитом серебряными блёстками. Впервые увидев свою партнёршу по выступлениям, Алексей едва не задушил её в объятиях: Настюша, живая! Но пуля в затылке — не лёгкая царапина, сбрызнутая перекисью. Её зовут Эльза Вульф, как и Алоиз Хаген, и Иоганн Вайс, она — фальшивка от окрашенной в рыжий макушки до пят. Лейтенант Зубов не смог защитить санинструктора Левченко, Алоиз Хаген, при всей своей внушительной комплекции не может ничего противопоставить важным гостям, зажимающим Эльзу в самых тёмных уголках. А она будто не против, но всегда умудряется чудесным образом ускользнуть из жадных рук. — Я тебя не осуждаю, если что, — торопится оправдаться Хаген. — Мне твоё позволение не нужно, — обрубает Вульф, пряча вульгарную гриву под платком. Ей ещё домой идти, а живёт она не то, чтобы в благопристойном районе. Хотя Зубов уверен, за себя постоять девушка сможет. Пока они выступают, алчущие взгляды пытаются проникнуть под трико, которое и так скрывает мало. Напудренные щёки офицерских жёнушек что маков цвет, когда Хаген кокетливо играет мускулами на публику. С таким как Хаген не стыдно изменить. Он почти уверен, что все эти фрау получили одобрение от плюгавеньких, кривозубых мужей на свидание с волнующим продолжением. Ведь санкций от поруганных мужей не наступает. Напротив, они довольно пересматриваются меж собой — через девять месяцев их благоверные родят белокурых ангелов, которым расовый отдел будет петь оды. Ну-ну. Робкий взгляд из осточертевшей толпы. Всегда бокал белого вина и ничего более. Закрытое чёрное платье и нитка мелкого жемчуга в противовес огромным бриллиантам на коротких, оплывших шеях. — Я хотела выразить Вам своё восхищение, — она набралась смелости подойти к нему после выступления. — Вы можете выразить его, как Вам заблагорассудится, — Хаген с намёком двигает бровями и кривит рот в понимающей ухмылке. Фрау отшатывается от акробата, как от прокажённого. Пятится назад и громко хлопает дверью гримёрной. Затухает дробный перестук каблуков. И Алоиз Хаген, и Алексей Зубов поражены — неужели здесь ещё остался кто-то чистый? Хотя, странная она. Словно не в себе. Но на новое представление фрау-незнакомка всё равно приходит и продолжает смотреть так… Тоскливо. Её зовут Бригитта Вейтлинг, ей двадцать один и она вдова. А ещё она очень полезная и забавная, смотрит на Хагена снизу-вверх. Да она даже ниже Эльзы! Алексей её не любит, но жалеет и потому соглашается на авантюру с переездом в Берлин и женитьбой. Он мог бы стать богатым вдовцом… Но пусть живёт, смешная ведь. Теперь лейтенант Зубов как никогда близок к тем, кто придумал напасть на его страну. Окружающая обстановка похожа на наркотический сон, в который погружается его супруга каждый вечер. Зубов точно знает, Красная армия переломила ход войны, а берлинцы заглядывают в бездонные зевы громкоговорителей, слушая ложь. Однажды Бригитта, вновь наплакавшись вдоволь без причины, в едином порыве выбросила все таблетки, выставленной на трюмо широкой батареей. Её начало ломать. Истерики участились, женщину приходилось запирать и прятать острые предметы и посуду. Спустя безумно долгий месяц, который Алексей хотел бы как можно меньше проводить в доме супруги, но не мог её бросить, всё успокоилось. Осунувшаяся, что при миниатюрности Вейтлинг смотрелось откровенно ужасно, она тихо опустилась на стул, аккурат напротив неторопливо завтракающего Алоиза. Кухарка подала кофе и маленькие ладони обхватили фарфор, пытаясь согреться. — Впервые за долгие годы я вижу мир без радужной плёнки, — призналась она ему, а затем, посмотрев осмысленным взглядом, улыбнулась. — Ты ещё красивее, чем мне снился.