Обол Панталоне

— Предпочитаю не пачкать лично руки, — говорит Дотторе, надевая белые перчатки без единого изъяна, и мужчина, в страхе застывший на коленях перед ним, на мгновение чувствует облегчение. — Спасибо, спасибо, доктор, — бормочет попавший в сети дурак, искренне считая, что смерть на этот раз миновала его порог, однако, увы, Дотторе еще не закончил. — Но, знаешь, — произносит он, наклоняясь ниже, и зловещая маска предвестника зимней королевы оказывается напротив лица жертвы, — ради тебя я готов поступиться своими принципами. Удар выходит чистым и практически безболезненным. Нож проходит через сердце тусклой серебряной искрой и, обагрившись кровью, выскальзывает наружу без единого звука. Тело не успевает упасть — Дотторе придерживает жертву свободной рукой, продолжая вглядываться в полное ужаса и неверия лицо. Смерть не приходит сразу, мозг жертвы упорно цепляется за угасающие ощущения, но только боль и агония сопровождают его до самого порога. Дотторе укладывает мертвеца на кушетку, окровавленным ножом распарывает одежду и стаскивает ее прочь, оставляя тело обнаженным. Проверив область вокруг раны, Дотторе уносит испорченную ткань в общую кучу хлама, предназначенного для утилизации, и, тщательно очистив нож, возвращает его на стол. Тело начинает медленно стыть на холодном воздухе, но ритуал проводов еще не завершен. Дотторе делает круг по лаборатории. Все инструменты лежат на своих местах, ожидая начала препарации, однако шприцы и пилы — не то, что Дотторе сейчас нужно. Он заглядывает в сейф под столом и достает две яркие золотые монеты: привычный символ триквестра на их гранях почему-то кажется искаженным. Вот в чем проблема: мертвец не может оплатить себе достойные похороны, поэтому этим по древнему договору занимается его убийца. Дотторе прикрывает жертве веки, парой движений разглаживает застывшие в агонии мышцы лица, пока они окончательно не задеревенели, и укладывает монеты точно поверх век. Мора помогает смягчить гнев не такой уж безвинной жертвы, и сияющие золотые отблески превращают посмертную маску в спокойный тихий сон, освобождение от бесконечного прижизненного кошмара. Теперь всё готово. Дотторе тихо выдыхает и облизывает пересохшие губы. Неритмичное мерцание ламп продолжается всего секунду или две, словно невидимая сила шутки ради перегрузила электрическую цепь, а затем в лаборатории всё окончательно стихает. Дыхание Дотторе слабое и спокойное, он и сам очень похож на мертвеца — бледная кожа, на которой едва заметно проступают давно зажившие шрамы, равнодушное выражение лица, полумаска, скрывающая внимательные острые глаза, и перчатки без единой капли крови на них, такие чистые и белые, что недавнее убийство кажется лишь странным страшным сном. — Должен признать, новая версия ритуала нравится мне намного больше старой, — с улыбкой на тонких губах произносит Панталоне. Не может быть, чтобы никто не заметил его неожиданного прихода. Шелест открываемой двери и стук каблуков по полу сразу выдали бы его, но по виду Панталоне кажется, будто он стоял здесь всё это время и с интересом наблюдал за работой доктора. Дотторе не показывает на лице ни единого признака удивления. Может быть, Панталоне действительно был его драгоценным гостем, призванным в логово науки ради таинственного обмена. Или, может быть, он давно привык к выходкам Панталоне и неожиданным появлениям тут и там. Нет причин удивляться естественному ходу вещей — вот о чем думает Дотторе, поэтому спокойно включается в разговор. — Класть монету под язык довольно неудобно, тебе так не кажется? — Дотторе задает вопрос и тут же отвечает на него, не ожидая новой реплики от Панталоне: — Челюсть мертвецов иногда проще сломать, чем раскрыть застывшие мышцы, а я предпочитаю не тратить усилия там, где можно обойтись простым решением. Панталоне подходит ближе, и Дотторе слышит его тихий восхищенный смех. — Ах, ах, это действительно в твоем стиле, — говорит он, и комплименты льются из его губ тягучим отравленным медом. Пальцы Панталоне касаются проклятой моры, придавливая монеты к векам мертвеца, будто запрещая ему восставать и вновь раскрывать пустые белесые глаза. Взгляд из преисподней не должен касаться живых, оплаченная смерть никогда не будет отомщена — казначей из предвестников снежной королевы принимает оплату за душу и забирает ее с собой в великую золоченую гробницу. Монеты продолжают лежать на своем месте, там, где их оставил Дотторе, но тело кажется лишенным последних сил — если такие слова по-прежнему применимы к описанию мертвеца. — Что он сделал? — из праздного любопытства спрашивает Панталоне. Трудно сказать, действительно ли ему интересно слушать о преступлениях человека, чье тело стынет на кушетке перед его глазами, или же от ответа Дотторе на самом деле зависит, в какую сторону склонятся чаши весов великого суда. — Радость в его глазах была так же велика, как и мое горе, когда я услышал о внезапном его помиловании. К счастью, мой дорогой друг, ты закончил начатое и позволил мне поприветствовать новую душу в ее заслуженном посмертии. Дотторе презрительно цокает языком, не очень довольный витиеватыми высказываниями Панталоне, и отворачивается от кушетки в поисках отложенных инструментов. — Если бы души мертвецов действительно могли работать на твоих золотоносных рудниках, всё население Снежной давно попало бы к тебе в долговое рабство, — говорит он, по каплям сцеживая накопившуюся за день язвительность и собираясь с мыслями. Для него не действует правило «о мертвецах либо хорошо, либо никак», он предпочитает четкие и ясные формулировки для преступлений, однако в этом конкретном случае его что-то ужасно беспокоит, какое-то томительное ощущение неправильности или, быть может, предчувствие беды. — Этот человек попытался продать жизнь своей дочери в обмен на собственную жизнь, — произносит он и, сделав еще один круг по лаборатории, подбирает медицинскую пилу. Кровь мертвеца уже свернулась и застыла, багровыми линиями расчертив загорелую мощную грудь. — Убийца и вор — вот кто он, вот вся его гнилая суть, но в его теле меня больше интересует необычно большая концентрация стихийных элементов для человека без глаза бога. Панталоне смеется так сильно, что даже забывает сделать шаг назад и освободить доктору дорогу. — Подумать только, две жизни по цене одной, — шутит он, указывая на монеты на глазах мертвеца. — Такая выгодная сделка свалилась тебе прямо в руки, а ты… отказал, верно? Питомник Крукабены не принимал новых посетителей уже давно, так что, полагаю, ты позволил маленькой птичке спокойно ускользнуть обратно в неспокойные пески, в пустыню, из которой она пришла вместе со своим отцом. Дотторе улыбается краем губ, поддерживая глупую шутку Панталоне. — Надеюсь, остальным ищущим ты ответишь точно так же. — Дотторе предпочитает не говорить, куда на самом деле отправилась маленькая девочка, стоимость которой равна пригоршне золотых монет, а Панталоне предпочитает делать вид, что тайна одной маленькой несчастной жизни останется нераскрытой до поры до времени. — Если наши враги оступятся и дадут слабину, нам будет проще купить и их души тоже. — Наши враги? Какое благородство с твоей стороны, мой дорогой друг. — Панталоне бросает последний взгляд на мертвеца, совершенно не замечая в его теле ничего мистического и чудесного, и наконец делает шаг назад, отступаясь от кушетки. Сияющая мора продолжает притягивать к себе его жадный взгляд, однако нарушать ритуал ради пары монет не имеет смысла. Панталоне неторопливо вышагивает по лаборатории, осматривая выставленные в ней образцы и разнообразные медицинские предметы на столах, а легкий стук его каблуков практически не слышен за звуком потрошения человеческого тела. Он ничего и никого не ждет, Дотторе уже полностью погружен в процесс исследования и в ближайшее время не сможет посвятить и минуты на развлечение драгоценного гостя. Панталоне просто хочет еще немного побыть рядом. Запах крови и спирта слабо щекочет нос. Перчатки доктора постепенно покрываются яркими алыми пятнами, и белого на них остается всё меньше. Золотые отблески монет не тускнеют под ярким светом ламп, их сияние служит путеводным маяком для попавшей в жернова судьбы души, и Панталоне, на мгновение остановившись, бросает на них последний взгляд. Заметив пропажу гостя, Дотторе зябко пожимает плечами, будто от порыва внезапно налетевшего ледяного ветра, а затем с прежним энтузиазмом возвращается к работе.