Под мою ответственность

У временами всерьез напрягает остекленевший взгляд Глота, его монотонный ровный голос и тупая, абсолютно непробиваемая отчужденность от реального мира. Они оба стоят друг друга: гиперактивность Весельчака и безэмоциональность Глота искрами контрастирует на их так называемом партнерстве. Все-таки Глоту в крайней степени чуждо все человеческое и едва ли есть какой-то смысл требовать от него естественных реакций. Но как же хочется, чтобы лед тронулся. И как приятно обжиматься со своим безмолвным капитаном, пока их шаттл предусмотрительно оставлен на автопилот. — Детка, не будь мы связаны клятвой, я бы тебе без этих прелюдий вставил. — Не будь мы связаны клятвой, я бы тебя за «детку» скормил бешеному Тигрокрысу, — ровно проговаривает Глот и слышит очередной приступ хриплого от возбуждения смеха. Капитан прикрывает глаза. Ему, в общем-то, все равно кто, кому, куда и при каких обстоятельствах вставит. Он чувствует набирающую обороты силу космеона. И пальцы Весельчака внутри. — Скажи мне, капитан, с чего вдруг позволяешь зажимать себя по углам как шлюху? — У обхватывает горло партнера свободной рукой, давит, теснит ближе к себе. — Я думал ты у нас недотрога. Глот вместо ответа пялится в стену дежурным безжизненным взглядом. Ловит высокие состояния и прислушивается к тонким планам, как едко выразился бы Весельчак. У даже чувствует себя виноватым. Хотя он точно знал, что капитан, судя по всему, не против того, что между ними происходит. В противном случае безжизненное тело У давно бы дрейфовало в открытом космосе. Весельчак растягивает его наспех, попутно по обыкновению приговаривая всякий бред и суетливо расстегивая ширинку. Глот крупно вздрагивает, стоит только напарнику добраться до чувствительной точки внутри. И с его губ наконец срывается первый робкий стон. Весельчак на радостях рычит ему на ухо такую грязь, что Глот хмурится и едва уловимо в полутьме шаттла ведет плечом. Он хочет обернуться на партнера, посмотреть осуждающе, но его коротит от очередной вульгарной колкости, которую с возмутительной настойчивостью жарко шепчут в шею. …что-то про тюремный ошейник и то, как капитан хорошо прогибается. Это, видимо, должно было возбудить в первую очередь Глота, но внутренности от такой отчаянной пошлятины сладко сводило только у Весельчака. У стискивает бедра напарника стальной хваткой, тянет на себя. Входит осторожно, мучительно медленно, и скалится от сбивчивых выдохов Глота, опирающегося о стену, наверное впервые не знающего куда деть руки и как сдержать свои восхитительные стоны. Тихие, внезапно тонкие. Весельчак находит это невероятно трогательным. В какой-то момент ему мерещится, будто он слышит сдавленные всхлипы, но быстро списывает это на разыгравшееся воображение. Каждый судорожный вздох капитана сопровождается кусачим поцелуем в шею. Каждый звук, глухо отскакивающий от стен, врезается в память Весельчака навсегда. У губами проходится по холодной коже, избегая устрашающе выпирающего позвоночника. Он обхватывает ладонью член своего капитана, широким движением проходится по длине и ему кажется, будто Глот перестает дышать совсем. Перед глазами у обоих плывет, Весельчак с трудом удерживает дрожащие бедра напарника, ускоряя движения по члену в такт своим толчкам. И с удовольствием отмечает, что кончили они почти одновременно. Сорванный стон Глота и напряженное молчание, которое за ним следует, заставляет У осторожно развернуть мелко подрагивающего капитана лицом к себе. — Первый раз? — удивленно спрашивает У и заглядывает в глаза смущенного, чуть ли не потерянного напарника. Глот часто моргает и кивает, игнорируя насмешливый тон Весельчака. — Тогда это все… — У многозначительно обводит взглядом запачканный спермой живот Глота — …под мою ответственность. Весельчак наблюдает, как на бледное лицо напротив снова наползает непроницаемая маска безразличия. Капитан берет себя в руки.