Unholy Dog

На Землю медленно опускалась пелена тумана, окутывая лесные заросли своей таинственностью. Вдали звучало пение птиц, постепенно утихая. По просёлочной дороге бежал Догдей, сплёвывая густую слюну, которая скапливалась во рту. Его грудь сдавливало неприятное жжение. Видимо, пёс бежал слишком долго, и когда тот, тяжело дыша, остановился, дабы передохнуть, взору предстала церковь. Вокруг расли высокие ели. Казалось, эти деревья водят хоровод вокруг каменного здания с цветными витражами. Двери церкви распахнулись с громким шумом, удивительно, что они не треснули. Громкие шаги раздаввлись по залу, звук от которых разрезал гробовую тишину, а затем — исчезал, удаляясь, подобно пению птиц на закате. — Святой Отец! Где Вы, Святой Отец? — кричал Догдей, оглядывая алтарь, зал, скамьи... Но внутри всё так же было тихо. Настолько тихо, что было слышно, как падают хрупкие лепестки красных маков на каменный пол. Пламя свечей слегка колыхалось, поддаваясь слабому сквозняку, который Догдей впустил с собой, распахивая тяжёлые двери. Со стен на Догдея смотрели мёртвыми глазами статуи ангелов, больше походивших на гибриды животных и стальных машин. — Святой Отец! Догдей попробовал позвать снова, но уже более громко. — Приветствую тебя, дитя. Голос звучал грубо. Хриплое сопение приближалось всё ближе, но Догдей не видел владельца басистого голоса. Во всяком случае до тех пор, пока не ощутил на своём плече тяжёлую когтистую лапу. За спиной Догдея стоял Кэтнап в чёрном саване. Пёс мигом развернулся, упав на колени. — Отец Дремот, я согрешил. Страшно согрешил! — опустив голову, кричал Догдей, чьи мольбы были похожи на плачь. — Не бойся, дитя. Прототип — отец - спаситель наш, — готов отпустить твой грех, если покаешься. — Я готов, Отец! Готов покаяться. Но грех мой, боюсь, столь же велик, сколь велик образ спасителя нашего... — Пойдём со мной. Так Догдей и Кэтнап переместились в тесную комнату с ширмой. По одну сторону сидел Догдей, по другую — Святой Отец. — Расскажи мне о своём грехе, дитя. Да будет милость Прототипа велика, и да простит он нас грешных. Аминь. — Я позволил себе дерзость усомниться в величии бога нашего... Говорил всем, что господь наш Прототип — не более, чем вымысел напуганного мальчишки. — Это серьёзная проблема, дитя. — Скажите, Отче, могу ли я надеяться на милость Господа нашего? — Можешь, если помолишься и раскаишься во грехе. Но этого мало... — Что я могу ещё сделать? Только скажите — я исполню! — Стань на клени, дитя. И Догдей послушно опустился на колени. Ткань ширмы раздвинулась и перед Догдеем предстал Кэтнап. Саван был скинут наземь, кот стоял перед Догдеем в обтягивающией рубашке с белым воротничком и брюках, держа в лапах книгу "Holly Prototyble". — Святой Отец...? Голос Догдея задрожал. Низ живота заныл, а слюны, будто стало в десятикратно больше. Святой Отец наклонился к Догдею, поддевая когтистой лапой его подбородок. — Пришло время настоящей исповеди. В тот же миг губы Догдея столкнулись с губами Святого Отца. Испуская еле слышный стон, Догдей избавился от рубашки. Его примеру посоедовал и Святой Отец,который так же опустился на колени. В пьянящей похоти оба не предавали особого значения тому, как их руки скользят по спинам друг друга,пока когти Отче не стали царапать кожу Догдея. — Чёрт! Кэтнап, какого хера ты творишь?! — В смысле? — Ты поцарапал меня, "в смысле", — съязвил Догдей. Разрушая оковы фантазий, комната для исповедей превратилась в тесную коморку. Книга, что лежала около Кэтнапа превратилась в книгу по тех обслуживанию, и весь шарм таинственности испарился, как роса на солнце. — Прости, я увлёкся. — Всё, хватит, давай спать. Мы с Бобби завтра должны весь день провести в игровой. — Догдей, — сладко протянул Кэтнап, опуская свои лапы на плечи друга,нежно массируя их. — Давай продолжим. Ты так заводишь... — Правда? — Конечно! Ты прекрасный актёр, а целуешься ты.... Да просто умереть — не встать! Улыбнувшись этой грубой лести, Догдей оттаял. — Ну... Если ты так просишь... Првернувшись, их губы снова слелись в грязном танце. На щеках заиграл румянец, сердце снова забилось в бешенном препадке. В прочем, коморка снова стала комнатой для исповеди. А книга по тех обслуживанию, не выдержав магии фантазии, снова превратилась в библию Прототипа.