Да кого она может учить? Разве что попугая. Разве что не свою соседку по лаборатории.
На все вопросы к командиру Моррисону, ответы давались вполне логичные, спорить с которыми было тяжелее всего, ведь он, как-никак, принял её на условиях теневой жизни в организации.— Извините, а в чём собственно заключается такая нужда? - резко и бесстыдно спрашивает О'Доран, останавливая уже знакомого мужчину в длинном голубом плаще в коридоре без лишних "доброе утро", — Я про смену моей обстановки. Мне вполне комфортно заниматься тем, что мне положено без лишних глаз.
Стоило бы видеть лицо этого... мерзковатого и всеми обожаемого героя с обложки. Ступор, судя по всему из-за отсутствия бытовых формальностей в виде вежливого приветствия.
— Прошу прощения, Доктор... О'Доран. Я думал, Вам любезно сообщили коллеги, — непритворная улыбка украсила его лицо, а рука в перчатке точь-в-точь в цвет плаща, потянулась к белобрысому затылку, — У нас определенная нехватка оборудования и помещений в исследовательском крыле, наплыв экспертов довольно большой, как вы могли бы заметить.
Мерзость. Эта улыбка, этот идиот, эти коллеги, это общество. Это всё вездесущие внешние раздражители. И было бы просто не обращать внимание на них, если бы не попытка прямого контакта: Приветствие за руку, диалог ни о чём, преследование до самого кабинета или, о, ещё лучше — сплетни буквально за её спиной.— Говорят, она исследовала ДНК на живом человеке.
— Поверить не могу, как это возможно. Наверное, преувеличивает как Стоун .
Да и не стоило бы обращать внимания, если бы эти же люди не пытались пожать ей руку при встрече в коридоре и первичном знакомстве. Не обращать своего внимания на людей — одна из привычек. Даже не смотреть на них — привычка разноцветных глаз. Так и сейчас: Белый точечный светильник бьёт на стол, за котором на одной стороне сидит высокая фигура с рыжей макушкой, небрежно повесив халат на спинку стула, да длинной белоснежной рукой делая заметки к новому реагенту; На другой — Циглер, поглядывая эпизодически то в свою отчетность, то на нелюдимую и суровую учёную. А она в свою очередь, пусть и опустила очи по привычке, хорошо замечает вечный ровный врачебный взгляд. Первый раз — дозволенно. Второй — пустяк. Третий — слишком часто. Четвертый — нарушение личного пространства. Пятый — голубые зенки вновь поднимаются на другую сторону, а Мойра, отложив ручку поодаль от блокнота, выпучивает глаза, складывая руки в замок. В голове давно крутится один вопрос, ответ на который, в голове сыскать не пришлось к настроению. — Доктор Циглер, чем Вы занимаетесь? — Спрашивает ирландка, почти не моргая, а по чужой физиономии смекая, что поймала "школьницу за подглядыванием", — Уже пятый раз Вы поднимаете голову, чтобы взглянуть на меня. А всем известная Валькирия недовольно хмурит брови, открывает рот, чтобы что-то ответить, но быстро берёт себя в руки и расслабляется, миловидно лыбясь краями губ. — Знаете, люди обычно разглядывают друг друга. Общаются, если находятся в одном помещении. О'Доран надевает на тонкие суховатые губы усмешку. Ещё бы. — Что же, у меня плохие новости. Подобно Вашему описанию знакомятся собаки, — рыжеволосая вновь опускает взгляд в блокнот, сквозь зубы цедя, — Перестаньте. Это очень надоедает. Я бы посмела сказать, что удручает. Я ненавижу работать с кем-то в одном помещении. Циглер была ознакомлена со статьями и работами своей лабораторной "спутницы", и уже по мнению других людей она сложила представление о её тяжелом характере. Однако, явно никогда не представляла, что с чрезмерной дерзостью можно столкнуться настолько сильно. А потому с минуту молчала, только спустя время найдя в головешке достойный ответ: — Доктор О'Доран, я прекрасно понимаю, что не на эти условия Вы соглашались изначально, но... А ирландка не дав той закончить, тяжело вздыхает, почти холодно и без капли эмоций, перебивая девушку напротив: — Но. — завершающим тоном молвит, поднимаясь со стула, — Мне нужно подумать в тишине и свыкнуться. Покориться неизбежному, примириться с мыслью, что работать придется именно так. Халат воздушно слетает со спинки по воле руки генетика, с грацией опускается на узкие плечи, а в другой длани оказывает блокнот и ручка. Цюрих вечером раскрывает свою красоту в узких переулках и скрытых двориках. К сожалению, полностью насладиться этими мгновениями невозможно. Единственная возможность, позволительная и гармоничная: Черный выход из громоздкого здания, которых ведет в мир уединения, где тишина нарушается лишь шепотом ветра и шорохом листвы. Небольшой сквер, в котором она должна найти своё уединение. По пустующему коридору, пройдя в лифт, ирландка проникается осознанием, что работать придется именно так. Но возможно... возможно, стоит придумать нечто изощренное. Вдоволь для работы с собой и неотчуждаемой головой. Но ведь, не может же быть всё настолько досадно? Неужто и здесь нет упоения для души генетика?