Сыновья, драконы, путники

      Пока Ломас Странник с упоением разглядывал мантикор и драконов, украсивших арки Длинного моста, Люцерис Веларион беспомощно взирал на сошедшихся в поединке дядю и Деймона.       Завтра он возьмет с собой что-нибудь заунывно скучное, чтобы не терзаться виной и предсказуемо застыть на первом абзаце, увлеченно следя за родственниками. «Рукотворные чудеса», история, которая обычно страсть как увлекала его, такого пренебрежения не заслуживала.       Таргариены передвигаются так быстро, что перемешивается черное, красное, белое в одно большое разномастное пятно, а остановившись, они становятся почти близнецами — идентичны оскалы, стойки и ослепительные в первых солнечных лучах королевские волосы.       Время на секунду замедляется, Люк успевает рассмотреть багровый росчерк крови, бегущий по открытой кисти Эймонда, когда Деймон перебрасывает меч в левую руку и замахивается для удара. Веларион знает, видит, что тот спланировал, Эймонд нет, поэтому поворачивается в защитной стойке левым боком к противнику и незамедлительно попадает в ловушку — в длинные пряди вцепляется рука, резко тянет назад, и дядя заходится шипением как самая настоящая гадюка, на хвост которой наступили.       Это больно, думает Люцерис, морщась, а ещё бесчестно, подло вот так нападать со слепой зоны.       Даже если повторяешь прием не в первый раз. — Ты сдох бы в настоящем бою сейчас, племянник, — Темная Сестра чертит дугу в дюйме от чужой шеи, затянутой в черное. Эймонд, лишившись болезненного захвата, валится на землю кулем с мукой, но тут же вскакивает на ноги.       Это длится почти весь месяц, что они провели в Королевской гавани. После семейного ужина, закончившегося потасовкой, Люк был уверен, что они возвращаются домой, однако Визерис так молил дочь и брата остаться, что их сердца дрогнули. Снедаемый беспокойством Веларион уже готовился к непрекращающимся стычкам со своими дядями, но что-то пошло не так.       На следующий день в час соловья в его покои постучали, выдернув из сонной неги. Деймон как ни в чем не бывало прошествовал с ним на пустующую так рано тренировочную площадку, молча осмотрел вытянутого как струна и явно ждущего их младшего племянника и обнажил меч, заставив поджилки Люка трястись.       Поначалу ему вздумалось, что Эймонда Порочный принц решил прикончить за дерзость. Сладкое чувство торжества боролось с ужасом осознания, что он живет под одной крышей с человеком, частенько предающим смерти своих родственников за длинный язык. В конце избиения — а поединком это назвать язык не поворачивался — он просто молился, чтобы королева оказалась слепа и не заметила на своем сыне следы многочисленных побоев.       Как оказалось, Семеро иногда слышат молитвы: на ужине Алисента рассыпалась в извинениях перед всеми за отсутствие Эймонда, так и не кинувшись со столовыми приборами на Деймона, так что можно было считать, что всё обошлось. А с утра всё повторилось.       Иногда Люка пугало, насколько дядя безумен: найди кого ещё с таким желанием отправиться к праотцам бросающимся на Деймона Таргариена. Впрочем, затем он и был здесь, чтобы не допустить худшего.       Деймон ему так и сказал в тот первый раз, мол, Люк, следи за тем, чтобы не случилось худшего. А вот что делать, если худшее случиться, и дядюшка окажется бездыханным, не сказал. Бежать к мейстеру? К матушке? Тащить долговязое тело в укромное место? Так что приходилось глядеть в оба и надеяться, что всё обойдется, отложив любимые приключения великого путешественника в сторону. И зачем только взял книгу с собой. — Быстрее! — рявкает Деймон, едва не зацепив племянника по косой.       Скорость — главный камень преткновения их боев. Кристон Коль любит носить тяжелую броню и либо двуручный меч, либо моргенштерн, так что его легкий и способный ученик располагает всем временем мира для маневров. Деймон поначалу играючи сваливал его с ног, пока Эймонд не стал проворнее.       Вот что в нем продолжало действительно удивлять — он учился. Падал в песок, подбирал выбитый из рук меч и поднимался, анализируя промах. Поединки теперь не были лишены толики азарта между противниками, и хоть Эймонд практически не отходил от оборонительной позиции и всё ещё оказывался обезоруженным слишком часто, прогресс был налицо. — Достаточно на сегодня, — обрадовал Люцериса Деймон.       Ещё один день в копилку тех, которые смог пережить его одноглазый дядя.       Когда Веларион стал радоваться этому неясно, но одно он знал точно — обезображенные тела ему бы хотелось видеть исключительно на страницах книг. Пусть смерть Веймонда и повторяла один из эпичных поворотов, описанных Ломасом во время его пребывания в Гисе — рабу снесли голову за неповиновение — вживую это выглядело отвратительно. И матушка будет рвать и метать, если прознает о скоропостижной кончине младшего брата.       На кромке сознания витала воздушная, как облака над Речными землями, мысль, что он не берет во внимание что-то более зловещее, чем гнев Рейниры Таргариен, но занимала по-настоящему его исключительно возможность получения нагоняя от матери. То, что она может быть в курсе этих тренировок, он даже не рассматривал.       Дядя, мокрый как мышь, тем временем напряженно прошагал к стойке с мечами. Исподтишка Люк видел, как дрожат бледные ладони с узловатыми пальцами, водружая меч на своё место. Ему показалось, что маска незыблемого равнодушия, что упорно натягивал на себя Эймонд, готова расколоться на куски.       Ретировался он быстро, как всегда проигнорировав существование Велариона.       Утро наконец воцарилось в положенном ему спокойствии. — Он ведь будет достойным воином, верно? — прервал тишину Люцерис.       Впрочем, в формулировке он был до сих пор не уверен — достоинство рыцаря определялось не только победой в сражениях, но и честью, благородством, высокой нравственностью, которых в дядюшке было с мизер.       Так-то и самого Деймона Таргариена можно с натяжкой отнести к доблестным воинам из легенд, но особой исключительностью его отчим, очевидно, обладал. Да, вероятнее всего, нужно было заменить в вопросе «достоинство» на «исключительность».       Деймон только лукаво улыбнулся себе под нос — Люк был уверен, что разглядел проблеск неясной кровожадности, всего унцию на тонну веселого торжества. — Если только раньше не выроет себе могилу своим длиннющим носом, — нараспев проговорил он, — И научится слышать хоть кого-то, кроме своей мамаши.       Опешивший Люк поспешил унять свой совершенно недостойный принца смех, разносящийся по внутреннему двору.       Повязка, вытянутое до предела лицо, походка — ну конечно, нос должен был быть им под стать, таким же исключительным, как и всё остальное. Перед глазами встал уже знакомый образ дядюшки, сжимающий кубок побелевшими от напряжения руками и выдающим уничижительный тост за здоровье племянников — как есть злобная горгулья из «Рукотворных чудес». И нос, не получивший должного внимания за всё это время, пусть гармонично восседающий на специфическом лице, всё равно был ко всему внушительным довеском.       С удивлением Люк отметил, что Эймонд вызывает в нем разные оттенки эмоций — от раздражения и желания впечатать в ухмыляющуюся физиономию кулак, до скрытого глубоко внутри восхищения, но нигде, даже в самом укромном уголке души Веларион не чувствовал страха, затмевающего все остальные чувства, как в день своего приезда в Красный замок. — Спасибо, — поблагодарил он широкую спину уходящего приемного отца. Деймон ему предсказуемо не ответил.

***

      Совместные ужины Люк научился ценить, легкомысленно привыкнув к почти праздничным каждодневным яствам и феерическим нарядам, в которые облачалась женская часть семейства, красуясь друг перед другом. Даже им, мужчинам, надлежало соблюдать свежепредписанные правила этикета, чему обе стороны, судя по разминающему шею в новом камзоле Джейсу и с трудом вытягивающем руки Эйгону, были не рады.       Может, своего старшего сына королева Алисента так оберегала от излишнего употребления вина? В любом случае, странным правилам подчинялись все, сидящие за столом, кроме Эймонда.       Все уже были научены — с первого такого совместного ужина, причем — что послушно складывающий руки в молитвенном жесте младший сын короля далек от кроткости так же, как Висенья Таргариен от раболепия. Люцерис был свято уверен в том, что Хайтауэрам приходилось силком тащить его за стол, уговаривая хранить молчание.       Собственно, сжатые в полоску губы не оставляли шансов решить, что Эймонд хоть сколько-то рад находиться среди родственников, но, видимо, это был предел влияния на него матери — заставить отужинать его хоть пару раз в неделю не в своих покоях. Речи о том, чтобы сменить свой аскетичный наряд не было. Привычная молитва Семерым снова поделила их на два лагеря: тех, кто сомкнул руки перед собой, и тех, кто неловко уставился в тарелку.       Люк было уже хотел отвести взгляд от своего младшего дяди, как вдруг в чужом лице что-то переменилось, будто на миг судорога свела острые черты. Эймонд показался до того незнакомым, что Веларион, поправ нормы приличия, продолжил пристально разглядывать чужое лицо. Ничего не выдавало недавнюю перемену, но Люцерису вдруг показалось, что весь Эймонд прямо-таки исходит неясным напряжением.       Высидев со всеми не больше получаса он убрался восвояси под рассерженным взглядом матери, оставив Люка мучаться от неизвестности.

***

— Быстрее! — подгоняет его Деймон снова и снова.       Люк в нервном напряжении тянет себя за короткие рукава — снова резко вымахал, а ведь этот костюм сшили перед отбытием в Королевскую Гавань — и в который раз обводит взглядом худощавую фигуру. Всё также: дядя мечется из стороны в сторону, но медленнее; от ударов скорее уклоняется, чем отражает, да и то делает значительно менее проворно, чем обычно.       Лицо его застыло в новой неизведанной гримасе — брови изломаны, а губы будто растянуты в оскале: не радость, не печаль или озлобленность.       Проходит целая вечность, когда Люцериса осеняет, что ему больно. — Деймон!       Откликается на его зов Порочный принц только после того, как заставляет Эймонда неуклюже увернуться от меча. Велариону кажется, что лезвие отсекает пару серебряных волосков у здорового глаза. — Бесполезное ничтожество! — бросает ему старший Таргариен, пока Люк быстрым шагом пересекает расстояние до центра площадки.       Воздух будто спирает от напряжения, когда он встает перед Эймондом и хватает того за запястья. От неожиданности принц заходится знакомым шипением, оторвавшись наконец от игры в гляделки со своим дядей и воззряется на Велариона с настоящей ненавистью, в стократ превосходящую себя в их прошлую стычку.       Пусть так, думает Люк. Если это всё ещё спасет их от ненужного кровопролития и нового раскола.       Гнев его обращается настороженностью, стоит Деймону стать с Люком плечом к плечу. — Что с тобой? — с долей участия интересуется он у племянника.       Эймонд упрямо молчит, и Люцерису приходится самостоятельно закатать повыше кожаные манжеты, обнажив запястья.       Левое распухло и стало значительно больше правого, кожа в области сустава сильно покраснела, и Веларион уже был готов скользнуть пальцами и ощутить жар, который обычно сопровождал любой вывих, как руки из его захвата были резко выдернуты. Как пить дать, неудачно приземлился во время падения на руку. — Почему ты не сказал? Должно быть это жутко больно, так, что золотой дракон в ладони не сожмешь. Или ладони вместе не сложишь. — Какое тебе дело, бастард? — взорвался вдруг Эймонд, заставляя Люка на шаг отступить.       В этот раз чужая ярость ощущалась по-другому. Неприкрытая ухмылками и подначками она била оглушающе сильно, как не смела в этом мире услужливых реверансов и интриг. Весь Эймонд вдруг стал её воплощением, пронзая немигающим взглядом. — Тихо! — пророкотал Деймон, сжимая большим и указательным пальцем переносицу, — Ты сейчас же пойдешь к мейстеру, Эймонд. Чтобы я не видел тебя с мечом в руке ближайшее время, иначе ничего тяжелее собственного члена чтобы помочиться ты уже не поднимешь.       Разъяренный родственник, казалось, только провоцировал его на всё новые и новые приказы. — Каждый день ты будешь отчитываться передо мной о своем состоянии. Нет, подожди, почему бы не воспользоваться шансом, ты будешь сообщать о своем состоянии моему пасынку, — на этих словах он кивнул на Люка, — тогда, и только тогда, когда он решит, что ты здоров, мы возобновим тренировки. Ты понял меня?       Весь Эймонд, от макушки до кончиков пальцев был живым воплощением недовольства, но стоило ему открыть рот, как Деймон пресек возмущение. — Ты меня понял? — Да черта с два я буду отчитываться перед стронговским ублюдком! — чужой голос почти потерял человеческое звучание, поднялся так высоко, что эхом разносился по округе, и стоило Люку задуматься, как скоро тут будет королевская стража, как дядюшкин крик унялся в один миг, сразу, как на испещренную темной молнией шрама щеку пришелся удар.       Веларион оторопело замер, с удивлением понимая, что зачем-то вцепился Деймону в плечо. Эймонд тем временем с недоверием спрятал горящую алым кожу в прижавшейся к лицу ладони. Лишь Деймон невозмутимо продолжил разглядывать ногти той руки, секунду назад которая залепила племяннику унизительную оплеуху. — Ты в который раз проявляешь невиданное неуважение ко мне и своей будущей королеве. Это было последнее предупреждение, — говорил он, расслабленно глядя поверх беловолосой головы, будто ничего выходящего вон не произошло, — Если Люцерис будет милостив и сможет простить тебя за то дерьмо, которое ты упорно пытаешься вылить на него из своего рта, а также будет уверен, что ты готов к тренировкам — мы их продолжим. Если же нет, советую молить Семерых о мире в Вестеросе, где свои навыки владения мечом ты сможешь продемонстрировать лишь с сынами мелких домов на турнирах, поражая расплывшихся от жира коров на трибунах тем, что калека вообще в силах удерживать в руках оружие.       Люцерису отчасти льстило такое поведение Деймона — чего уж греха таить, слишком часто он слышал пересуды за спиной о своей законнорожденности, а брошенная в лицо всем известная истина била только больней — но подобранные слова приемного отца заставляли его сжаться от неловкости. Они били точно в цель, пусть и не совсем были правдой — Эймонд и сейчас представлял собой угрозу любому, кто решит бросить ему вызов. Вхагар по-прежнему являлась самым крупным и опытным драконом, и случись что, вместе они были практически несокрушимы, но услышать эти доводы рассудка одноглазому принцу было не по плечу, уж слишком точно прошелся Деймон по чужим мозолям. Веларион видел, как проступили желваки на остром лице и дрогнул подбородок. Ужасно растянутая и душная тишина повисла между ними, Люк поспешил оставить чужой рукав куртки и опустить глаза в пол, желая исчезнуть и забыть всё произошедшее сегодня. Напряжение лопнуло, когда Эймонд молча развернулся и стремительной рысью кинулся прочь от них, рассекая воздух, как галея море в ветреную погоду.       На площадке они снова остались вдвоем. — Он не придет, — произнес само собой разумеющееся Люк.       Даже в детстве дядя был жутко гордым. Пусть сам Веларион этого и не помнил, Джейс уверял, что ребенком тот был невыносимым, после каждой шутки предпочитая смотреть на них свысока и не вылазить из своих покоев неделями. Поделился воспоминаниями брат с ним сразу же, как увидел тренирующегося Эймонда в первый раз, дескать, кто мог подумать, что из вечно дующегося ребенка тот вырастет во что-то, стоящее внимания.       Если хоть отголосок того ребенка в Эймонде остался — тренировки, так сводящие с ума поначалу Люка, окончены. — Придет. И не смей делать поблажек, и так спускаешь на ушах все его выпады, — Деймон, вопреки словам, тепло взглянул на него, — Ты в этом похож на свою мать до жути. Вечно вы стараетесь сгладить углы.       Настаивать на своем Люк не стал, хоть и был уверен в своей правоте — ни в жизни Эймонд не придет унизительно просить у него разрешения хоть в чем-то, и единственное, что стоит теперь ждать от одноглазого принца, это холодного лезвия у глаза в темных коридорах замка. Ни за что Веларион больше не будет засиживаться допоздна в богороще в одиночестве.       И всё же, ему было немного жаль: дядя был исключительно интересен в своем становлении тем самым героем из книг, которые он так любил.