We Don't Hurt Anymore

- Саша! Саша! - на грани сознания Руневский услышал голос своего названного отца, который когда-то однажды уже спас ему жизнь, обратив в вампира. - Саша! Алина! Александр Константинович с трудом приоткрыл глаза. Все вокруг плыло, словно в тумане. Горячий душный воздух запыленного кабинета в фамильном поместье на краю Петербурга обжёг ноздри, заставляя сморщить нос и снова прикрыть глаза от боли. Кабинет пылал, и Руневский невольно подумал о том, что, говоря однажды господину Свечникову про эффектность сожжения, он ничуть не приврал, - это было, действительно, ярко, - но смерть эта в то же самое время была поистине страшна. Руневский сквозь режущую боль повернул голову в сторону лежащей рядом девушки и протянул свою руку к её запястью. Её грудь еле заметно вздымалась, - или же ему хотелось, чтобы так было, - глаза были закрыты, а пульс не ощущался. Руки, испачканные в крови, были безвольно сложены в замок на животе, казалось бы, будто в попытке остановить кровь. Она не хотела умирать. По крайней мере, не так. Александр, в целом, желавший ей вечной, счастливой жизни, ненавидел себя за беспомощность, что окутала его сейчас смертельным страхом. Он слышал три выстрела из огнестрельного оружия Каразина. Одна из пуль прошла навылет и попала в его ногу, что сейчас ныла от того, как серебро постепенно расплавляло мягкие ткани. Две пули оставались в теле его любимой. Однажды Каразин уже ранил его серебряной пулей в живот, и тогда Александр испытал весь спектр эмоций от режущей, жгучей боли, потому боялся даже предположить, каково это было иметь несколько пуль в теле, надеясь лишь на то, что Алина ничего не ощущала сейчас. Шум голоса Владимира Михайловича приближался и становился все громче. Александр попытался подняться, но его мышцы словно парализовало. Открытые раны от огня, который ему с относительным успехом удалось потушить и не сгореть заживо, причиняли боль при малейшем напряжении тела. Перед глазами возник знакомый силуэт, который спустя секунду, наконец, прояснился. - Господи, Саша! - воскликнул Свечников, свалившись перед сыном на колени и устремив свой взгляд через него по касательной на безжизненно лежащую рядом с ним Алину. - Бедная девочка... Вставай, Саша. Уходим отсюда, пока тут все не обвалилось. Давай же! Руневский воспротивился, не отпуская запястья своей невесты, более того, лишь крепче сжимая его. Брови Владимира Михайловича нахмуренно сошлись к переносице, но тут же взметнулись вверх, когда с потолка в непосредственной близости от них свалилась сгоревшая балка. - Она пожертвовала собой... Ради меня, - прошептал Руневский, в надежде, что Свечников все же услышит его голос среди этого шума. - Вынеси её отсюда. Она не сгорит здесь. Она этого не заслужила. - Ты совершаешь ошибку, Саша, - тут же предостерёг его князь, за столько лет жизни привыкший размышлять холодно и здраво. - Я не успею вытащить вас обоих. Я делаю ставку на тебя. Да простит меня Бог, Алина Сергеевна мертва. - Вытащи её, я неясно выражаюсь? - что было сил воскликнул Руневский и закашлялся от дыма, заполнившего его лёгкие. Свечников, осознавший бесполезность спора и лишнюю потерю времени, резво, насколько позволял весьма преклонный возраст, подскочил на ноги и, подхватив Алину на руки, помчался к выходу из особняка, проклиная Руневского за его упрямство и нежелание принимать очевидного. Почти у главного выхода Свечников столкнулся с Нобелем, который с нескрываемым ужасом оглядел мертвенно бледную незнакомую ему девушку на руках князя. - Она погибла? - с ужасом смотря на совсем юную особу, младше его самого на добрых лет десять. - К сожалению... - тяжко вздохнул Свечников. Ему было по-отечески жаль эту юную девушку, которую любил его сын. - Помоги Руневскому. Нобель бросился в огонь, стараясь меньше вдыхать пары удушающего дыма, заставляющего глаза непрестанно слезиться, и забегая в кабинет. Он заметил, как Руневский на несколько секунд смерил его недоверчивым взглядом, и вдруг осознал, что им впереди ещё предстоял тяжёлый разговор, но сейчас, когда на кону стояла жизнь человека, - именно, человека, не лишённого свойственных людям любви, внутренней силы, склонности к самопожертвованию и совершенное отсутствие всепоглощающего эгоизма, - Нобель не мог тратить время на размышления о потенциальном будущем. - Я вытащу вас. Прошу прощения, если будет больно, - как обычно в подобных ситуациях, в которых он, благо, бывал не часто, коротко и по делу сказал Нобель, помогая Руневскому подняться на ноги. - Меня зовут Эммануил Нобель, я друг... Теперь точно друг... Александра, с трудом и чужой помощью поднявшегося на ноги, колотило и трясло из стороны в сторону, и сохранять вертикальное положение ему было трудно. На его лице и одежде запеклась кровь, своя или чужая, сейчас не имело особого значения. Нобель сквозь одежду чувствовал его жар, который, по большей части, обуславливал его озноб и слабость. - Да вы горите, граф! - воскликнул Нобель, подхватывая Руневского, наваливая на себя и волоча к выходу. - Да что вы? Вокруг огонь, если вы не заметили! - даже в минуты перед смертью Руневский не мог не пошутить язвительно, но Нобель шутки явно не оценил. - Организм сопротивляется кровопотере и серебру. Руневский не разбирал дороги. Взгляд был затуманен, и он не понимал, куда они шли, лишь рефлекторно передвигая ноги. Он слышал треск собственного горящего дома и грохот обваливающихся балок. Лишь помутившимися глазами он уловил свет перед собой, а после почувствовал свежий воздух, наполнивший его лёгкие. Он не помнил, как точно они выбрались оттуда, как его миновала смерть, что презрительно дышала в спину; он лишь почувствовал разрывающую его изнутри боль, когда господин Нобель запустил пальцы в его рану на ноге и вытащил пулю, а князь Свечников приложил к его губам флягу со свежей кровью, раздобытую во время их с Эммануилом побега из плена Каразина. Руневский жадно припал к фляге, ощущая, как еще тёплая, но уже успевшая частично свернуться кровь растекалась по горлу, а ожоговые и огнестрельные раны начинали затягиваться. - Сердце не бьётся, - констатировал Нобель, в это время пытавшийся определить жизнеспособность Алины, и доставая из своего багажа маленькое зеркало. - У тебя тоже сердце отныне не бьётся, - ответил князь Свечников, отчаянно проводя рукой по лицу в попытке сбросить скопившееся напряжение. Александр повернул голову в сторону любимой девушки. Её кожа была бледной и, наверняка, холодной, на лбу проступили бисеринки пота, а посиневшие губы в полной мере запечатлели на себе тень смерти. Он вновь отвернулся не в силах более смотреть на неё такую: тихую, холодную, смирившуюся со смертью. Хотелось кричать, хотелось бить кулаками, разбивая в кровь костяшки. Как не стыдно было признавать мужчине: хотелось даже плакать... От боли, от чувства вины и от тоски, поселившейся в навечно переставшем биться сердце. Нобель поднёс зеркало к лицу девушки, отмечая про себя то, что, действительно, он не чувствовал ударов своего сердца, при этом ощущая то, как сосуды словно изнутри обжигало наполняющей их, пульсирующей кровью. Это казалось несколько пугающим и отталкивающим одновременно фактом. Эммануил оживился спустя секунду: зеркало в его руках еле заметно запотело. - Она дышит! Она жива! - Нобель подорвался с земли, вслед за ним вскочил и Александр, который на стрессе уже, казалось, адаптировался к боли, упал перед невестой на колени и, пренебрегая любыми средствами защиты, разорвал платье на её животе и запустил пальцы в пулевые ранения, выковыривая снаряды, с каждой секундой отягчающие её состояние. - Быстро! Надо перелить ей кровь! - скомандовал Свечников, разрезая рукав свадебного платья Алины. - Какая у неё группа? - спросил Нобель, доставая из багажа предусмотрительно таскаемую с собой медицинскую аптечку со всем необходимым. - Для нас это не имеет значения. Наше сердце не бьётся, а в крови нет белков, свертывающих кровь. Резус-фактор в наших условиях не имеет значения. Любая кровь, переливаемая от вампира к вампиру, будет действительна. Александр сбросил свой пиджак и закатал рукав рубашки, протягивая руку Нобелю, который кружил над Алиной со стальными иглами с трубками от капельниц в стерильных упаковках в руках. Свечников, закатавший рукав, презрительно посмотрел на своего сына, молниеносно опуская его руку, пока Нобель не успел проколоть ему вену. - Ты с ума сошёл? - взвыл князь, толкая Руневского в грудь так, что тот от слабости снова свалился наземь и с отчаянием посмотрел на князя. - Мы тебя только с того света вытащили! Ты снова туда хочешь? - Все будет нормально. Я все контролирую, - ответил Руневский, не смотря больше в глаза Свечникову, и снова, не вставая с колен, подполз к Алине. - Давайте, Нобель! Колите! Нобель ещё раз скептически глянул на князя Свечникова, как бы спрашивая разрешение и получив одобрительный кивок головы, затянул жгут на плече Руневского, и пока тот упорно накачивал кулаком кровь, одним ловким движением проткнул вену на руке Алины, сделал разрез на коже Александра и вставил в отверстие трубку, следом снимая жгут. Кровь из тела Руневского по трубке устремилась в тело Алины. Руку графа пронзило жгучей болью, что, наверняка, при такой манипуляции было вполне себе объяснимым: резаная рана на его руке старалась затянуться, но трубка, воткнутая в неё, мешала этому. - Ну же, Алина, давай, - молил Руневский, стоя перед ней на коленях и смотря на её, по-прежнему, бледное личико. - Только дыши, милая, прошу тебя. Свечников внимательно наблюдал за состоянием своего сына, в то время как Нобель аккуратными пальпирующими движениями ощупывал вены на руках Алины. - Голова начинает кружиться, - произнёс Руневский, зажмуривая глаза и встряхивая головой. - Достаточно, Нобель, прекращай! - воскликнул Свечников, хватая новообращенного вампира со спины за плащ и отрывая его с земли. - Нет, Нобель! Продолжай столько, сколько нужно! - закричал Руневский, отмахиваясь от своего отца, пока Эммануил снова склонился над Алиной и ощупал её вены. - Почти наполнились, - провозгласил Нобель. - Ещё чуть-чуть, брат, терпи! Ради своей невесты терпи! Князь Свечников, услышав обращение Эммануила к Александру, понял, что теперь действовать против этих двоих, что спелись под нависшей над ними угрозой, - у одного - угрозой жизни, у второго - угрозой непринятия себя, своей целостности и важности в этом мире, - было бесполезно. Он взял вилку, что валялась где-то под ногами на траве с несостоявшейся свадьбы, и воткнул себе в ладонь, отбрасывая её в сторону и поднося руку к лицу Александра. - Пей! - приказал Владимир Михайлович, но Руневский лишь недоверчиво скосился на него. - Пей, или я сам тебя сейчас убью! - Не буду! Я не буду пить вашу кровь! - Александр отвернулся, ощущая манящий запах крови и скрежет собственных клыков, которые так и норовили вылезти. - Упрямец! - Свечников еле сдерживал себя от нецензурной брани в сторону своего горделивого сына. - Свои ближайшие четыреста лет жизни ты проведешь в психиатрической лечебнице. Это я тебе обещаю! - Все! - радостно вскричал Нобель, доставая иглу из вены Алины и бинтуя рану стерильной марлей. - Кровь в её организме восполнена до минимально необходимых для жизни объемов. С этого момента мы бессильны. Теперь на все только воля Господа. Руневский от бессилия свалился наземь, закрывая глаза и нащупывая руку Алины. Сил что-либо делать или думать о чём-то не было. Он молился. Второй раз в своей жизни он искренне молился Господу, на этот раз для того, чтобы его любимая осталась жива. Он еле слышал и понимал, как Владимир Михайлович поймал извозчика, поднимая Алину на руки и укладывая в карету, и сам еле нашёл в себе силы, чтобы подняться и не создавать лишних трудностей. **** Граф и вспоминать не хотел, какие чувства он испытал в тот момент, когда сквозь покрытые пеленой глаза, увидел, как Алина, только сидевшая рядом с ним и рычащая на Каразина, молниеносно подорвалась на ноги, когда анархист вытащил заряженный пистолет, и закрыла его собой, получив несколько серебряных пуль в живот и следом замертво свалившись на пол, поверх него, и что он испытывал, пока она все ещё пребывала в состоянии между жизнью и смертью. Руневский всегда плохо справлялся с тревогой, когда дело касалось дорогих ему людей. Он мог напускать холодность и включать трезвость рассудка в ситуациях, не представлявших опасности для любимых; он прослыл тем, кто всегда знал, что делать, поскольку прошёл за свою не столь долгую по вампирским меркам жизнь множество воин, репрессий, нападений и заговоров. В подобные моменты он мог справляться с адреналином, бушующим в его крови, мог быстро принимать решения и трезво рассуждать. Но страх за любимого человека? Нет, преодолеть этот страх он не мог. Это жгучее, опоясывающее чувство накрывало его с головой, и сколько бы граф не пытался верить в лучшее, ничего не получалось. Алина пребывала без сознания второй день. Врач не давал никаких прогнозов. Вид у девушки был неважный: глаза были закрыты, щеки красные, на лбу испарина, дыхание тяжёлое, поверхностное и прерывистое, заглушаемое любым шумом с улицы, а температура была немного выше сорока градусов. Руневский вновь испытал страх, когда по улице проехала карета, а он перестал слышать её дыхание. Что если она перестала дышать? Что если это - её последний вздох? Её лицо сейчас выглядело таким спокойным и даже умиротворенным... Это было непривычно. Его вечно неугомонная Алина сейчас была лишь телесной оболочкой самой себя, из которой высосали жизненные силы. Александр тяжело вздохнул, сжимая покрепче зубы и помогая себе тем самым сосредоточиться на девушке, а не на тех страшных мыслях, что яростно старались пробиться в его голову, смочил полотенце в медном тазу с прохладной водой и приложил его ко лбу Алины, проводя им по коже и собирая капельки пота. Ткань почти тут же стала тёплой. - Алиночка, прости меня, пожалуйста, - Руневский почувствовал, как картинка перед глазами помутилась, а в носу что-то неприятно защипало. Страх за её жизнь и непринятие собственного бессилия вновь вселяли в него тревогу. Он сел у её изголовья и положил ладонь на её щеку. Горячая. У нее был сильный жар. Руневский аккуратным движением убрал прилипшие к её мокрому лбу пряди тёмных волос. - Алина, прошу, прости меня. Я так боялся потерять тебя. Поставил под сомнение твои чувства. Боялся, что ты вернёшься к Каразину. Не сказал ни слова о том, что он жив. Должен был. Должен... - Руневский взял её безвольно покоящуюся на постели руку, сжимая в своей ладони. - Давеча я сказал тебе, что ты мне небезразлична. Я врал. Это не так, Алина. Я тебя люблю. Это гораздо сильнее пустого небезразличия. - Александр поднёс её руку к своим губам, оставляя поцелуи на костяшках пальцев и прижимая тыльную поверхность ладони к своей щеке. Он бросил попытки сдерживать катившиеся по его щекам слезы. - Господи, пожалуйста, помоги! Не забирай её, прошу тебя! Пусть она никогда не простит меня. Пусть злится вечно за мою своевольность, но только пускай живёт. Клянусь, я больше не скрою от неё ничего, только помоги. В дверь комнаты, специально выделенной для Алины на первом этаже в родовом поместье князя Владимира Михайловича Свечникова, постучали, и Руневский, подорвавшись с постели возлюбленной, мигом оказался возле окна, поворачиваясь к двери спиной, и разрешил войти. По шуму шагов он сразу узнал вошедшего, и судорожно вытер остатки слез рукавом своей рубашки. Хозяин поместья подошёл к нему, молча вставая рядом плечом к плечу и упорно делая вид, что не замечал состояния своего сына. - Эммануил хотел поговорить с тобой, - спустя несколько мгновений осведомил Александра Владимир Михайлович. - Он рассказал мне о планах, которые строил Каразин. Я не знал, что ему ответить. Нужно собрать Священную дружину, всех, кто остался жив: Юсупова, Наташу Столыпину, - она сейчас временно замещает своего покойного отца. Ты, возможно, не в курсе, но Пётр Аркадьевич незадолго до своей смерти успел обратить дочь. - Вы доверяете Нобелю? - вдруг спросил Руневский, словно не слыша половину всего, что говорил князь. - Доверяю. Он вызволил меня из плена. Спас тебя и Алину. Он был сильно болен. Взамен на моё освобождение просил обратить его, просто не хотел умирать. Эммануил - неплохой человек, хоть и связался с Каразиным, но и Алина Сергеевна в своё время пошла у него на поводу. Все мы знаем, что он может влиять на людей. Нобель тебе теперь как брат, хоть и не кровный. Вы оба - мои сыновья. - Я поговорю с ним. Завтра с утра. Поздно уже, - согласился Руневский, не отводя взгляда от окна, по ту сторону от которого смеркалось. Свечников кивнул и продолжил стоять рядом с ним молча, будто не осмеливаясь сказать что-то очень важное. - Саша, ты прости меня, - с горечью произнёс Владимир Михайлович спустя минуту. - Ты и Алина дороги мне в равной степени, но я проявил слабость духа. Решил, что имею право на то, чтобы распоряжаться, кому жить, а кому умирать. Не верил во внутреннюю мощь твоей невесты. Я не должен был даже заикаться о том, что должен спасти только тебя. - Я все понимаю, Владимир Михайлович, - уверил князя Руневский, который до этого только, наконец, смог взять себя в руки и перестать гонять тёмные мысли в своей голове. Он действительно понимал, что, пожалуй, сколько бы лет тебе не было, сколько бы опыта ты не заработал, невозможно было в такие моменты сохранять трезвость рассудка. Свечников решил для себя, что должен был спасти того, кого посчитал живым. - Не корите себя. Я молюсь на то, чтобы все было в порядке, но она никак не просыпается. Пару часов назад её било лихорадкой, она бредила, звала на помощь. Потом её дыхание останавливалось на несколько секунд. Я думал, что схожу с ума. Врач ничего не может сказать. Серебро слишком долго контактировало с её телом и заставило разлагаться ткани. Теперь её телу приходится выводить свои собственные продукты распада клеток. - Дай ей немного времени. Я искренне верю, что все будет хорошо. Алина - сильная девушка. Не накручивай себя попусту. Владимир Михайлович по-отечески обнял Александра, и тот из последних сил сдержал себя от того, чтобы не разрыдаться от боли на плече единственного человека, который поддерживал его последние лет восемьдесят. **** Когда Алина пришла в сознание, - или, по крайней мере, ей казалось, что она очнулась от долгого, мучительного, кошмарного сна, - первым, что она увидела, был белый потолок. Это было странно, поскольку последнее, что она смутно помнила, - это жгучая боль, пронзившая её после выстрела и чёрный, тлеющий потолок над ней перед тем, как её глаза закрылись. Девушка чуть поднялась на подушках и осмотрелась. Незнакомая ей комната, при всех прочих равных, ещё и дорого обставленная, таз возле постели, на которой она лежала, стул, стоящий рядом. Стол. Шкаф. Она, лежащая в чужой постели в чём-то, напоминающем ночную рубашку чуть доходившей до середины бёдра. И Алине казалось, что сейчас цвет потолка и чужая комната - меньшая из тех проблем, что могли иметь место. "Саша!" Невольно мысли пронзило именем её возлюбленного. Где он? Что происходило? Он был так слаб, когда она нашла его в том кабинете. Неужели он... Нет, об этом страшно было думать. Но вдруг ее каким-то образом успели спасти, а он... Что с ним? Где Саша? Алине очень сильно хотелось взглянуть на себя в зеркало. Ей казалось, что судьба украла у неё всë: её внешность, её жизнь, её возлюбленного. Где она находилась? Кем была? Те же мысли посещали её на утро после пробуждения от смерти, когда Брэм выстрелил в неё, а Саша спас от смерти, как, видимо, сделал снова. Алина вспомнила, как три пули одна за другой обожгли ее живот, помнила, как она свалилась на пол, помнила, как подумала о том, что умереть в день собственной свадьбы, в тот день, который должен был стать поистинне счастливым, было весьма символично, помнила, как практически тут же провалилась во тьму. Последним, что донеслось до ее ушей, был голос Саши, который обессиленно шептал что-то неразборчивое, а дальше - пустота. Небытие. Она словно бы уснула, но не видела сна. Кругом была лишь окутывающая тьма и пугающая тишина, которая обычно не предвещала чего-либо хорошего. Не было того белого света по ту сторону, о котором все так любили твердить, не было голоса родного человека - матери, что звала ее к себе. Была лишь пустота, словно все что было до этого, вовсе не существовало, обнулилось. Алина задрав ночную рубашку с облегчением заметила, что ее раны почти затянулись, но лёгкая боль, скорее напоминающая скованность мышц кора, оставалась при ней. Девушка, поморгав несколько раз от ослепительного света, что пробился сквозь занавески на окнах, постаралась напрячь свой слух и понять, что происходило за закрытыми в комнату дверьми. Там отчётливо слышались шаги: разные по характеру и силе. Одни были почти шаркающие и семенящие, вторые - размашистые, третьи - лёгкие, словно плывущие по воздуху и еле касавшиеся по полу. И тут до ее слуха донеслись голоса, среди которых она узнала голос своего любимого. Саша был жив! По тону его голоса она тут же поняла, что он был зол. До ее слуха долетали отдельные слова: "Каразин", "дружина", " Распутин", "анархия", "большевики", - но эти слова никак не собирались в цельные предложения. Алина собралась было встать с постели и, несмотря на остаточную слабость, побежать к Саше, но за дверью послышались уверенные, размашистые шаги, и спустя пару секунд створки отворились. Заметив пришедшую в сознание любимую девушку, невесту, Александр остановился как вкопанный, а его взгляд тут же сменился со злого, недовольного и даже яростного, на взгляд, которым он обычно смотрел только на неё с самого первого дня их знакомства - взгляд, полный любви, нежности и обожания. Только сейчас в этом взгляде присутствовало облегчение и искренняя благодарность. - Алина! - это было единственное, что в этот момент смог произнести Руневский. Ему вдруг показалось, что все это лишь галлюцинация, и страх вновь поселился в его душе. Его возлюбленная улыбнулась ему своей самой нежной улыбкой, на которую только была способна. Александр бросился к ее постели, вновь падая на колени перед ней и зарываясь головой в покрывало, что было накинуто на ее ноги. Он обнимал ее, целовал её руки, в надежде, что все это - не злобная игра его пострадавшего сознания. Но когда граф почувствовал, как Алина принялась гладить его по голове, зарываясь пальчиками в его волосы, и с её уст вырвалось ласковое "Сашенька", он осознал, что все это было взаправду. Он оторвался голову от ее ног и посмотрел в ее любящие глаза, которые покрывались прозрачной плёнкой слез. - Ты жив... - с благоговением произнесла Алина. - Я проснулась и невольно побоялась самого страшного, что... - Я тоже боялся этого. Боялся что ты можешь не проснуться, - тут же перебил ее Руневский, потому что знал, что слова давались ей сейчас тяжело. - Как ты себя чувствуешь? - Сколько я тут лежала? Где мы? Что случилось? Это все ведь - не просто дурной сон? Я точно помню почти все, что произошло, и следы от ранений на моём животе. - Ты проспала три с небольшим дня. Сейчас все хорошо. Слава Богу! Скоро придёт лекарь, осмотрит тебя. Действительно, все, что ты помнишь, было. Ты потеряла много крови, пришлось делать переливание, - Александр пытался успокоить Алину, внушить ей то, что все сейчас было хорошо, и самое главное - это то, что она очнулась, но с каждым его словом она чувствовала, что начинала бояться. Не зря парой минут назад в соседней комнате звучали голоса, обсуждавшие именно то, о чем они говорили. - То есть теперь во мне есть часть тебя? Твоя кровь. Звучит очень романтично, - устало улыбнулась Алина, ловя ответную улыбку Саши. - Как и во мне часть тебя. Ты спасла меня. Не дала мне умереть прямо там, - Алина прекрасно помнила, что порезала свою ладонь, чтобы дать Саше крови, в которой он так нуждался в своём состоянии. - Прости меня, пожалуйста, - вдруг произнёс Руневский, покрывая лёгкими поцелуями ее ладони. - Если бы не моя самонадеянность, ничего бы этого не было, - он старался говорить так, чтобы в его голосе не звучало излишней тревожности. - Я понимаю, если ты меня после этого возненавидишь, только, пожалуйста... Он не успел договорить. Алина вырвала свои руки, схватила за воротник рубашки и притянула к себе, ошеломив Александра поцелуем. Как только её губы в порыве нежности коснулись его, граф замер в удивлении. Алина положила свою руку ему на затылок, притягивая ближе и заставляя подняться с колен. Саша сел на постель, не в силах оторваться от своей возлюбленной. Она провела языком вдоль его нижней губы, чуть оттягивая её, дразня и сводя его с ума, при этом вместе с ним теряя остатки здравого смысла. Его небольшая двухдневная щетина слегка колола её кожу. Она легко огладила его скулу и оставила маленькие, едва ощутимые поцелуи на подбородке, снова вернувшись к его губам сначала нежным поцелуем, который спустя несколько секунд перерос в более глубокий, требовательный, нуждающийся. Александр обнял её за талию, опуская свои руки на её тело. Его теплые, крепкие ладони обжигали кожу даже сквозь ткань ночной рубашки, которая сейчас была весьма лишней. Ладони Алины легли на его затылок, прижимая ближе к себе. Стараясь оставаться джентльменом, Руневский медленно, давая Алине шанс воспротивиться его действиям, переместил их в горизонтальное положение, нависая над ней. Он откинул покрывало и лёгким ласкающим движением прошёлся по коже ее бедра. - У нас что, предбрачная ночь на повестке дня? - ухмыльнулась Алина в его губы, оставляя лёгкий поцелуй, перед тем, как Александр поцеловал ее в шею, там, где находилась выпуклая венка. - Господин Руневский, да вы позволяете себе крамольные вещи. Граф приник к её уху, опаляя горячим дыханием и пытаясь совладать со своими эмоциями. - Благо, мне повезло, что в Конституции Российской империи нет закона, запрещающего предбрачную ночь, - Руневский спустился лёгкими поцелуями от ее ушка вниз по шее, слегка прикусил кожу, немного оттягивая и вырывая с ее губ такой сладостный для своего слуха стон. Он с трудом оторвался от неё, чтобы посмотреть в еë тёмные глаза такими же потемневшими своими. - Алина, ты - не простая девушка. Ты - самая необыкновенная из всех. Ты - моя любимая. Я все ещё хочу, чтобы ты стала моей женой. Я тебе обещаю, у нас все получится. Я хочу понимать, что беру полную ответственность за тебя, себя, наши общие действия и наше будущее. Алина на секунду впала в ступор от этих слов, сказанных тем самым голосом, полным нежности и покаяния. - Я хочу стать твоей женой, Саша. Я хочу прожить с тобой столько, сколько нам отведено. Я хочу, чтобы мы засыпали и просыпались вместе. Я чувствую себя счастливой и защищённой рядом с тобой. - Это самое лучшее, что я мог услышать. Я даже мечтать не мог о таком после случившегося. - Ты думал, что я откажусь от тебя, откажусь от своей любви к тебе из-за первой же трудности? - недоверчиво спросила Алина, тая от очередного прикосновения ее будущего мужа. - Каюсь, я во многом сомневался за эти несколько дней, любимая. Все это лишь следствие стресса. Я никогда не думал и никогда не подумаю сомневаться в тебе. Только прошу тебя, никогда больше так не делай. Никогда, ни при каких обстоятельствах, что бы не случилось, не смей отдавать свою жизнь за меня. Ты должна жить. Ты меня поняла? - Но, Сашенька... - Алина не была бы собой, если бы не постаралась его переспорить даже сейчас. - Нет, любимая, без всяких "но" и без "Сашенька". Пообещай мне, что ты никогда не будешь жертвовать своей жизнью, в том числе, ради меня, - внушительно произнес граф Руневский, словно стараясь загипнотизировать Алину смесью любви, обожания и строгости в своём взгляде. - Хорошо, я обещаю, - сдалась девушка, получая за это нежный поцелуй в уголок губ. - Но ты бы поступил точно также. - Это не меняет моей просьбы, потому что... - Тогда у меня тоже есть просьба, - серьёзно произнесла Алина, перебивая Руневского, и он, выгнув бровь в недоумении, приготовился серьёзно слушать. - Помолчи уже, наконец, Саша! Алина с силой притянула его к себе, затыкая его единственным, но, похоже, действительно рабочим способом, чувствуя, как Саша улыбнулся сквозь поцелуй. Он был счастлив здесь и сейчас, счастлив всегда, находясь рядом с ней. Граф почувствовал спускающиеся вдоль его тела руки невесты, и до его чуткого слуха донёсся звенящий звук расстегивающейся пряжки ремня брюк. Он лишь понадеялся на то, что они не будут сильно шуметь, или же все присутствующие на втором этаже дома, в кабинете князя Свечникова над ними, случайным образом, но так вовремя, приобретут проблемы с вампирским слухом.