Что надевают в театр?

Футболка? Рубашка? Пиджак? Маленький шкаф жалобно глядел на Чёрного вспоротым вешалочным брюхом. Черный, в свою очередь, в панике глядел на шкаф. За всю свою жизнь он ни разу не ходил в театр. Пока он жил с родителями, был слишком взрывным для такого места ребёнком, а в Доме театр существовал разве что в мечтах Шакала. В общине же, по собственному выражению Чёрного, круглосуточно работал только цирк. Его опыт походов в высококультурные заведения был не то что мал, он стабильно держался на нулевой отметке. Что надевают в театр? Чёрный метался по квартире, чувствуя себя капризной модной девицей. Он не привык выбирать, что ему надеть. Может, сделать так же, как и всегда — взять то, что первым выпало из шкафа? Нет. Сегодня Чёрному необходимо было быть обворожительным. Нужно было хотя бы создать впечатление, что он не первый раз идёт в театр. Не побывать там за двадцать лет своей жизни — это же ужас и позор! Нужно было, чтобы Курильщик посчитал его интеллигентным… Нужно? Зачем? Поймав себя на этих мыслях, Чёрный на время прервал истерический кросс по квартире и задумался, стоя посреди коридора с галстуком в одной руке и пляжными шортами в другой. Курильщик ведь просто позвал его посмотреть известный мюзикл, так? По-дружески хочет поделится тем, что считает достойным внимания. Может, ему вообще просто скучно идти одному. Зачем же тогда сердце Чёрного так волнительно бьётся в груди? Их с Курильщиком отношения с натяжкой можно было назвать дружескими. Они были какие-то нелепые, угловатые, украшенные шероховатыми недопониманиями и острыми недосказанностями. Чёрный предпочитал даже в мыслях обходить стороной рассуждения о природе этих отношений. В глубине его души жила какая-то буря, которая прорывалась наружу случайными потоками нежности к Курильщику, заботы о нем и стараниями понравиться изо всех сил. Буря, о которой Чёрный до поры до времени счастливо не подозревал. Теперь, стоя в квартире, увешанный случайными предметами своего скудного гардероба, вдруг начал подозревать. В памяти тут же пронеслись моменты, в которых он приходил к Курильщику в гости, встречал его на выставках, провожал до дома, и Чёрный с ужасом зарегистрировал, как в ответ на воспоминание о красивейших ямочках на чужих щеках сердце откликнулось лёгкой дрожью. Не понял. Ещё попытка. На ум тут же пришло воспоминание об изящных, почти хрустальных запястьях, которые элегантно держали в руках кисть, пока Чёрный завороженно пялился на то, как Курильщик рисует. И сразу в сердце поселилось то же трепетное волнение. Чёрный остолбенел. Воспоминания, однако, не спешили останавливаться. Мягкий свет мастерской сменился чистым освещением выставочного зала, где они с Курильщиком были на прошлой неделе. Картины почти не оставили в его душе отпечатка, зато тонкая талия, прикрытая лишь обтягивающей водолазкой… Нет, это уже слишком. Чёрный со злостью бросил на пол галстук и шорты и в расстроенных чувствах пошёл на кухню. Кто бы знал, что его накроет сумасшедшей симпатией так внезапно? Кипятя чайник, он вёл сам с собой мучительную борьбу. Более трусливая сторона его характера вопила о необходимости отменить все планы и перетерпеть наваждение дома, подальше от предмета странного сердечного вожделения. Более безрассудная часть уговаривала идти в театр и разбираться в проблеме на месте. Неизвестно, какая из них взяла бы верх, потому что в дело вмешалась судьба. Эта самая судьба голосом Курильщика завопила в трубку: — Чёрный, где тебя носит? Мюзикл через двадцать минут! Жду тебя в холле, давай быстрее! — И, не успел Чёрный ничего ответить, отрубилась. *** Он запыхался, потому что бежал сломя голову. Чёрному просто страшно было представить, как он сейчас выглядит. Солидный костюм, который он все-таки напялил на себя после долгих душевных терзаний, из-за бега смялся и выглядел теперь так, будто перед спектаклем Чёрного хорошенько пожевала какая-то не слишком разборчивая в еде корова. — Давай быстрее! Где ты был? Неважно! — Курильщик стрелял фразами уже по пути, яростно крутя колесами за секунду до третьего звонка. Они все-таки успели. Курильщик отточенным движением — сразу было видно, не в первый раз — перебросил себя с коляски в красное бархатное кресло. Чёрный поймал взглядом тонкие, но крепкие мышцы рук, на секунду обозначившиеся под рукавами его рубашки, и смутился. Представление ещё не началось. Курильщик выдохнул и повернулся к Чёрному. Чёрный в ответ мгновенно залился краской и постарался выпрямиться так, чтобы костюм каким-нибудь волшебным образом сразу разгладился. У него, видимо, не получилось, потому что Курильщик округлил глаза и, кажется, собирался что-то сказать, но тут грянула музыка, и свет погас, оставя Чёрному лишь слабое свечение со сцены, окутавшее Курильщика мягким загадочным светом. Первые десять минут Чёрный честно пытался держаться. Он добросовестно глазел на актёров и даже вникал в сюжет. Но потом что-то пошло не так, и софиты слишком уж выгодно высветили Курильщиков профиль. Чёрный про себя выругался. Он должен был наслаждаться представлением, но рядом с ним сидел Курильщик — зрелище гораздо более притягательное и приятное глазу, чем все десять актёров на сцене. Чёрный украдкой любовался его лицом, глазами, внимательно следящими за действом на сцене, подрагивающими ресницами и сосредоточенно сомкнутыми алыми губами. Потом он опустил взгляд на свой измятый костюм и грязные ботинки. Как же стыдно, должно быть, Курильщику сидеть рядом с ним! Наверное, перед началом представления он хотел сказать ему именно это. Сердце, казалось, разочарованно вздохнуло. Откуда же ему было знать, что Курильщик, сидящий рядом, испытывал совсем другие чувства?! Что, несмотря на то, что взгляд его был направлен на сцену, представление совсем не отдавалось эхом в его душе, ведь мысли были заняты совсем другим, гораздо более интересным — человеком в измятом костюме, сидящем так близко, что можно было положить голову на его широкое плечо? Откуда Чёрному было знать, что Курильщик хотел сказать вовсе не о том, какой он невоспитанный неряха, но с его губ готовы были сорваться слова о том, какой он, Чёрный, монолитно красивый, и не играет роли, во что он одет, хоть в мешок из-под картошки? Курильщик снова стрельнул глазами влево, но на этот раз обжёгся о чужой будоражащий взгляд. Действо на сцене притихло, вступив на тонкий лёд романтики, и в зал потекла тихая, медленная мелодия. Чёрный утоп во взгляде прекрасных глаз, обрамленных длинными ресницами. Эти глаза ввергали его в дикий ужас и одновременно заставляли восхищенно трепетать, не в силах оторваться. Глаза смотрели на него совершенно нечитаемо, и Чёрный весь скукожился под этим пронзительным взглядом. Курильщик, в свою очередь, увяз в теплом кофейном взгляде. Этот несмелый взгляд почему-то пробил маленькую дырку в самом сердце Курильщика и зачем-то залез в душу, не выворачивая её, но бережно и осторожно вытягивая из её нутра тихие откровения. — Чёрный, ты такой красивый, я хочу тебя нарисовать. — Я такой нелепый, а ты такой изящный, прости меня. Обе фразы прозвучали одновременно. Курильщик и Чёрный уставились друг на друга в изумлении. — Что? — Что? Сцена, будто отражая их внутреннее состояние, вдруг вспыхнула и загрохотала ударными, так что ничего уже нельзя было расслышать. Курильщик отчаянно смотрел на Чёрного и, теребя рубашку подрагивающими пальцами, решался: прыгать ему в пропасть или нет. Чёрный смотрел на Курильщика и, пытаясь игнорировать дикое биение сердца, судорожно размышлял, послышалось ему или нет. Курильщик решился. Кульминационный аккорд — и Чёрный, вздрогнув, ощутил на своей руке длинные холодные пальцы. Не послышалось? Его рука отреагировала на прикосновение даже прежде, чем ликующее сердце дало правильный ответ. В темноте набитого людьми зала судорожно сплелись между собой десять пальцев. Пять прохладных, тонких и лёгких, как облако, и пять грубоватых, чересчур решительных. Музыка снова стихла, и им казалось, что биение сердец слышно далеко за пределами зала. В третьем ряду голова Курильщика радостно покоилась на чужом измятом плече.