***
было странное время и не было слов и был каменный город засыпанный снегом
киса танцует какой-то странный танец, которому его однажды научил мел по пьяни. он как-то по-заумному его называл, но кислов такие вещи не запоминает. ваня бы и не вспомнил больше никогда в жизни, что знает такой танец, если бы тело само не начало его выводить по воздуху. всё, что он сейчас помнит — это рыбачья бухта. песок под ногами вперемешку с какими-то камешками.и в немой темноте незнакомых дворов на пустых остановках под северным небом
волны. чёрное море тогда было очень неспокойно, под стать кисиному настроению. хэнк заебал. выбесил своими ебучими словами про ваниного отца, нарвался. кто его просил открывать свой рот тогда? кто просил его отца трахать кисину мать? кто вообще, блять, всю их семью просил образовываться? в городе холодно, с моря дует. казалось, что нигде — ни на улице, ни в зданиях, — укрыться было нельзя, оставалось только кутаться в видавший виды свитер и дутую куртку. ноги зябли, но сменить кроссовки на что-то более тёплое возможности не было, оставалось быстрее двигаться в сторону базы.я искал себе место я шел на огни я хотел узнать способ как снова стать полным
улицы казались незнакомыми, хотя их было-то всего ничего, и их все киса истоптал до десяти лет. необъяснимое беспокойство росло с каждой секундой, увеличивая пульс и воспроизводя странный шум в ушах, и это злило. пришлось сделать несколько глубоких вдохов в попытке успокоиться, но это только закружило голову. сука.одинокие дни эти долгие ночи пугали меня но я любил их и видел волны
утро не задалось. мать села на уши, убеждая, что константин анатольевич — хороший человек, и что кисе не о чем беспокоиться; потом слезла, и на её место пересел моралист мел. — чувак, так нельзя, вы же друзья, — он заводит свою шарманку снова и снова, всё больше распаляя желание грохнуть хэнка. — защёлкнись! просто не смей, нахуй, лезть! — киса активно жестикулирует, шипит, сжав челюсти, и чуть не протыкает егору плечо пальцем. — тебя это никак не касается! пусть сам за свой базар отвечает, он согласился! — киса, — меленин выглядит встревоженно, и этим бесит, пиздец как бесит, — ты не понимаешь, что ты со... — да пошёл ты нахуй! пошли вы все нахуй! — ваня срывается на крик и ударяет кулаком по груше для битья, после чего вылетает с базы.моя честная песня мой старый мотив моя живая душа моя чистая совесть
почему мелу можно было убить режиссёра, толстому выстрелить в локона, а кисе, блять, нельзя стреляться с хэнком, который полез на тему семьи? знал же, гад, что его заденет, а ещё кислова тыкал в то, что тот выражения выбирать не умеет. ненависть заставляла скрипеть зубами. похуй. скоро дуэль, боря согласился стреляться.мой сломанный голос мой прерванный стих моя слепая мечта моя жестокая повесть
волны. они хранили в себе миллионы лет эволюции, столько же воспоминаний, в несколько сотен раз больше микроорганизмов и два трупа. теперь они запоминали, как два друга направляли пистолеты один в другого. мокрый песок под ногами лез в кроссовки, вызывая желание снять их вместе с носками и вытряхнуть, а промозглый ветер трепал волосы и задирал шарф мела.эти черные окна страшные лица эти рваные сны молчаливые войны
киса был непреклонен. он, блять, не терпила какой-то, чтобы прогибаться под чьё-то мнение. если ваня хотел — он делал, и не было никакой силы или закона, регулирующего его решения. — заряжай, — бросает кислов меленину, снимая куртку. — я не буду, — твёрдо отвечает егор и засовывает руки в карманы. — да блять! — не сдерживается он, пиная большой камень рядом с собой, — сам заряжу, похуй! хенкин, мельтешащий на горизонте, выводит из себя. киса теряет всякое терпение, языком нащупывая собственные искусанные изнутри щёки. по-своему нервничают все, кроме бори. к нему подлетает мел, начинает что-то говорить, перебивать сам себя, но хэнк останавливает его. — он же убьёт тебя, хэнк, подумай сам. — не убьёт, — хенкин в своих словах уверен, он даже чуть-чуть недоверчиво косится на меленина, мол, что это он такое несёт? — убьёт, — шипит егор, бегая глазами по лицу обычно правильно оценивающего ситуацию друга, — ты же видишь, какой он. ты ещё можешь отказаться, чувак, всё... — всё нормально, — спокойно произносит боря, ловя ванин взгляд, неразличимый из-за чёлки. — а если убьёт, значит так тому и быть. — я зарядил, — подаёт киса голос, скрипя зубами. поднимается ледяной ветер, сгущаются тучи. дождём в воздухе не пахнет, просто небо привычно заволокло. мел бормочет что-то о том, что это очень плохой знак, что весь сегодняшний день пропитан плохими предзнаменованиями. гена курит пятую. меленин говорит классические слова, призывая сторону оскорбившего извиниться, а оскорбленную простить, но кислов отрезает все попытки примирения. генка срывается, хрипящим голосом произносит, что не готов хоронить одного из них рядом с режиссёром и барменом, что на ваню никак не влияет. — тогда пиздуй домой, — выплёвывает киса, по-злому кривя лицо. — можем начинать. — я отказываюсь проводить эту дуэль, — мел протестно делает шаг назад. — да хули вы начинаете! — кричит кислов. — ладно, блять, сам всё сделаю, — он успевает достать пистолеты до того момента, когда доктор предпринимает попытку их забрать, и бросает один хенкину, а потом шипит ему в лицо: — я в воздух целиться не буду. — как скажешь, кис, — хэнк спокоен. он сам стреляет в воздух.я хочу научиться не ждать продолженья стереть себе память просыпаться и видеть
киса жалеет в ту же секунду, когда нажимает на курок. выстрел глушит, выпуская пулю, вылитую борей, ему же в грудь. кислов роняет пистолет из рук и несётся к телу рвано дышащего хенкина, падая рядом с ним на колени. отчего-то воздуха становится мало, а грудь неприятно сдавливает изнутри.волны волны
киса навсегда запомнит его взгляд. в нём не было ненависти, не было непонимания, кисе показалось, что хэнк даже попытался улыбнуться, а когда доктор подлетел к нему сразу следом, объявил, что ваня не промазал. егор поводит плечами, антон сочувственно кладёт руку на его спину, а зуев подкуривает шестую, отходя в сторону и закрывая одной ладонью свои глаза. мел никогда не дрался. ни разу, сколько бы киса с хэнком его ни учили, сколько бы его ни пытались провоцировать, он считал, что драки — это насилие, а насилие — это плохо. а тут вдруг научился, может быть, просто потому, что ваня и не сильно сопротивлялся. всё было так смазанно, что кислов даже не сразу понял, что его бьют — за столько лет дружбы с хенкиным и то количество драк, которое они пережили, он уже свыкся.но я помню твой голос я помню твой взгляд наши странные годы бесполезные танцы
волны. дальше киса ничего не помнит, кроме бескрайнего чёрного моря, бориных стеклянных глаз и тёмного пятна на армейской куртке. волны не хотели нести их лодку к месту, где плавали два других трупа, но всё-таки укрыли третий. топить его пошли гена с егором, кажется, а ваня остался лежать на берегу с разбитым носом. песок путался в кудрявых волосах, оставался на свитере и под ним. забыв куртку где-то там же, киса поплёлся куда глаза глядят, не чувствуя совершенно ничего. казалось, что уже все в городе знают — ваня кислов убил своего лучшего друга; и стоило посмотреть в любое окно, явиться куда угодно, там был и боря, который почему-то совсем не злился. кису это больше не бесило, как раньше. зоя хенкина, заметив на столе своего сына толстую тетрадь, которую не видела раньше, не сдерживается от желания заглянуть в неё.это вечное "нет" этот медленный яд твои сладкие губы холодные пальцы
20.03 киса вызвал меня на дуэль. я думаю, что он прав, потому что мне не стоило говорить что-то про его отца, когда мой... задел его.погаси этот свет забудь эти звуки иди куда хочешь но когда станет больно
21.03 мне не важно, что теперь киса меня ненавидит. ненависть это почти любовь, потому что противоположность любви это не ненависть, а безразличие, так даже мел говорил. я помню день, когда мы с кисой поцеловались по пьяни, и мне очень понравилось. наверное, тогда у меня в голове и щёлкнула мысль о том, что он мне нравится, но я так и не понял, почему он сам ко мне потянулся. я помню его руки, они были очень холодными, и ещё помню, что на базе тогда не работал свет, и мы стояли в темноте, но так было даже круче. мне бы очень хотелось, чтобы это повторилось, но я знаю, что кисе нравятся девочки. надеюсь, он этого не помнит. ему точно проще чувствовать ненависть, чем любовь, и я бы хотел также, но не могу. не знаю, правда ли киса выстрелит в меня, но я точно буду стрелять в воздух. не представляю, как бы я жил со знанием того, что завалил его. наверное, потом сразу сам бы застрелился.я возьму тебя в руки подниму тебя вверх я покажу тебе тайну научу тебя видеть
22.03 мне не страшно умирать. я даже рад, что умру от рук самого близкого мне человека. мне так спокойнее. кислов бродит по городу неизвестное количество времени, а потом снова обнаруживает себя в пустой рыбачьей бухте. его куртка уже не валялась на песке — вероятно, её унесло куда-то ветром, вряд ли кто-то из пацанов стал бы её забирать с собой; обычно этим занимался хэнк. уже темно, море почти сливалось с полосой горизонта. где-то возле скал болталось борино тело, и ваню замутило от этой мысли, но руки просились сейчас исполнить странный танец, которому его научил егор. кислов уже и над своим телом не имел никакого контроля, но снова овладеть им не пытался. волны сбивают с ног, но киса входит в ледяную воду полностью, выпуская воздух из лёгких, чтобы не всплыть.волны