Я Вас люблю

      Лучи яркого теплого, но не по-дневному обжигающего солнца смогли проникнуть в просторную спальню даже через плотные атласные шторы. Виновником сего стал тот, кто в спешке их задёрнул, оставив маленькую шёлку, что тогда казалась совершенно незначительной, зато с утра напомнила о своей значимости. Ведь тонкая полоска прошлась аккурат по лицу императора французов, что предпочёл бы спать ещё с час. Да, по обычному его графику принято было встать уже, только вот и лечь тогда надо было по тому же графику. А в Эрфурте все идёт не так, как хотелось бы.       Сглаживал раннее пробуждение тот, рядом с кем посчастливилось проснуться. Русский император нежно спал, перевернувшись на бок в сторону Наполеона и улыбаясь носом в подушку, и даже не думал просыпаться! Конечно, ведь не он стал жертвой своей же щелки между штор.       Хотя надо отдать должное, Наполеон бы не простил себе, прерви солнце его сон. Уж больно чудесно смотреть, как от мерного дыхания легонько дрожат светлые ресницы, как слегка приоткрытые губы являют свету аккуратный ряд белоснежных зубов. Да и в целом, Александр прекрасен, чего скрывать?       Эта ночь была ещё одной победой великого полководца, сотрясавшего Европу. Одно дело соблазнить прекрасную даму, пусть и самую красивую в Европе, но это все же девушка. А вот затащить в постель того, кто и сам не прочь развлечься, разбив пару женских сердец, того, чьей красоте поют дифирамбы все, ровно и мужчины, и женщины, — вот это подвиг. Самолюбие тешилось не хуже, чем при Аустерлице.       Конечно, соблазнить Александра было делом первым, а вот сказать, что он стал его… Было бы, в известном смысле, даже оскорблением. Честь и достоинство русского императора были настолько небесно недосягаемы, что присваивать его — ровно что присваивать весь мир со всем небом и всеми морями — слишком сложно, но Наполеон рискнет. Ведь этой ночью, когда Александр разрешил обратиться с собой, как с женщиной, прозвучало и проявилось слишком многое, от воспоминаний о чем преступлением было бы отказаться даже под пытками.       Наполеон ощущал александровское дыхание, ровное и спокойное, от чего успокаивался сам. Хотелось вернуться в сладкую негу сна, однако всё то же противное солнце, что однажды разбудило, не давало уснуть вновь. Теперь, стоило осознанно пробежать под ним даже пару минут, жар осени стал слишком ощутим. Француз поморщился и сдавленно прохрипел, мысленно бранясь на солнце. Первичным желанием стало уйти от раздражителя, что он и сделал, слегка повернувшись вбок, к Александру.       Тот, от движений рядом с ним, стал медленно отходить ото сна. Сначала дыхание резко замерло, будто кролик услыхал охотника, но быстро вернулось в норму с расслабленным вздохом, вместе с которым поднялась и опустилась вся прекрасная грудь. Не разлепляя серовато-голубые очи, Александр повертел головой в подушку, от чего-то отказываясь, наверно, от пробуждения. Подобное ребячество, свойственно детям, которых будят к занятиями, совершенно не подходило императору на переговорах, от чего неимоверно умиляло и смешило. Такой живой, такой искренний Александр, какого Наполеон ещё не видел.       Прекрасным утром ему было обязаны предыдущие два дня. Всё началось с простого возмущения подарку. Наполеон был расстроен, ведь считал, что Александр дарит ему слишком общие подарки, кои можно дарить кому угодно. А душа, трепетно следящая за каждым взмахом светлых ресниц или белоснежных, увы, не по годам редеющих кудрей, жаждала чего-то более личного.       — Но я же подарил вам лошадь, неужто не по нраву Вам пришлась, друг мой? — возмутился тогда Александр, разведя руками и склонив голову вбок.       — Лошадей Вы могли подарить и Францу, и гвардейцу, а между нами, я желал бы, имеется более личные отношения. — разъяснял Бонапарт, но был прерван чудесным смехом.       — Боже, да ни за что я лошадь Францу не подарю. Молодой старик того часу свалится с неё, больно лошадь жалко станет! — русский император отсмеялся, так чудно, что выступила капелька слез, которую он невероятно элегантно смахнул. Чтож, веселье заражало и француза, тем более что потешались над австрийцем. — Не то, что Вы. Вы роскошны и уверены, под стать вам и мой любимый скакун.       Александр улыбался, словно довольный лис, столь очаровательно, что отвести взгляд не представлялось возможным. Можно было лишь откинуть взором всю его фигуру и влюбиться больше, ведь он, переменив вес на одну ногу, встал бедром как бы немного вбок, а руки в белоснежных перчатках взял одну в другую перед собой и притянул к груди. Чертовски хорошо.       — И все же. — Наполеон улыбнулся так же, кратко чуть наклонившись вперёд, будто всем телом кивая.       Александр ещё раз посмеялся и улыбнувшись хоть и краями губ, но так выразительно, пообещал принести что-то более стоящее.       Увы, на следующей день в беседку, куда позвал Наполеон для встречи, Александр явился с какой-то коробкой.       — Что же вы принесли? — усмехаясь, спросил француз.       — Ох, увидите. — вторил ему Александр, оставляя её на столе. — Я пытался отыскать из всего приведённого то, что бы лучше всего показало моё к вам особое отношение и напомнило о наших союзах.       Когда Наполеон просил что-то личное в подарок, он, честно, разумел перчатки или галстук, как тот, что Александр у него однажды утащил. Но в коробке оказалось старое ружьё. Не настолько древнее, чтобы назвать его старинным, но выбыло оно давно. Ещё и было ни русским, ни французским.       — Что это? — спросил Бонапарт, перемещая пыткий взгляд серый глаз с ружья на принесшего его мужчину.       — Мой подарок. — пожал плечами Александр и понял оружие. — Английское ружье, захваченное с боя во время известной вам Семилетней войны. Тогда, как помнит история, русские и французские войска вместе, по доброй дружбе правительниц и по чёрной неприязни к врагам, били англичан весьма успешно.       Ох, Александр… Ах, как старается. Улыбка непроизвольно поползла по лицу покорителя Европы.       — Несомненно хороший подарок. Я польщён. — Наполеон перенял ружье из рук русского императора в свои, и стал применяться. Даже прицелился, направив дуло на собеседника, и, видя, как негодование сменяется напряжением, злорадно усмехнулся. — Только если не забывать, что Россия изволила из той войны выйти, из-за чего французы были брошены почти одни, австрияки не в счёт, они бились с пруссаками, с англичанами.       Француз договорил и сделал вид, будто жмёт на курок. Но в ружье ни пороха, ни запала, да и стрелять в прекрасную грудь он точно не собирался. Лишь играл, ртом издав звук выстрела и качнувшись, будто стрелял. Александр, вытянувшийся в сочащуюся напряжением струнку, видя смех в серых глазах напротив, рассмеялся. Наполеон подхватил смех и убрал ружье назад в коробку.       — Поверьте, в России не предвидится смены монарха. Я о том позабочусь. — выдохнул русский, вновь натягивая на лицо очаровательную, почти искреннюю улыбку.       Наполеон не мог видеть в ней фальши, но будто чувствовал её где-то на подсознании, хотя о том ничего не говорило. Свой смех тоже сходил, ушла и улыбка, сменившись долгим «да», пока руки изучали подарок.       — Как бы смена не случилось в мыслях монарха России. — стрельнув глазами и хитрый ухмылкой, Бонапарт повернулся к собеседнику.       — Что заставляет Вас предполагать такую возможность, друг мой? — светлые брови надломились вверх, лицо, весь вид Александра стал в момент грустным, а сам он стал подходить. — Что я сделал не так? Вновь не сильно «личный» подарок?       Наполеон не ответил, лишь отвернулся, оказавшись не в силах смотреть в грустные, глубокие как моря русские глаза. А Александра то видимо позабавило, раз он улыбнулся, чуть усмехаясь, и подошёл ещё ближе, почти вплотную, но оставляя место для маневра.       — Что же Вы хотите? Я Вам всё преподнесу, лишь бы Вы не смели во мне сомневаться. — говорил Александр тише, так вкрадчиво, только для одного, и все время пытался заглянуть в лицо собеседнику, а Наполеон отворачивался, чем веселил.       А отворачивался Бонапарт вовсе не из-за смущения или стеснения, а лишь из боязни смутить раньше времени другого. Русский царь, он же как кот. Красивый, грациозный, самовольный и гордый, но как же его легко спугнуть, если не вовремя приласкать. Подбирать слова с ним приходилось не хуже, чем с жеманной дамой, хоть и был он мужчиной. Странное чувство, будто с ним француз и старался больше. Но, не он первый начал игру, и вообще покорил Европу, так что отказывать ему теперь никто не смеет. Чего слова подбирать с тем, кто обещался в верности?       — Вас хочу. — Наполеон плавно повернул голову после слов, и встретился глазами с растерянными голубыми.       На белых щеках сквозь пудру проступал алый румянец смущения, что быстро окрашивал всё лицо. Рот чуть приоткрылся, будто хотел что-то сказать, но ничего, кроме выдоха с коротким удивлённым «ах» не выходило. Александр отступил на полшага назад, чтоб быть чуть подальше. Очаровательным в непонимании и растерянности взглядом он метался по лицу напротив, ища шутку, но её там и не было, чтобы найти. Поэтому ничего нового, кроме очередного выдоха, произнести не вышло.       — Вы… — все же собрав крупицы сил, произнес полушёпотом русский император, отходя назад. Наполеон лишь самодовольно улыбался и наступал, вынуждая отходить активнее. — Вы же… — Александр чуть запнулся о пол, но не упал, лишь качнулся вниз, быстро выравниваясь, и поспешил дальше назад. — Вы же не серьёзно? — отход довёл до того, что спиной он стукнулся о колоны, что держали вместо стен крышу беседки. Дальше отойти было вовсе некуда, а вот подойти ближе ещё можно было. — Вы не можете говорить серьёзно!..       В серо-голубых глазах мелькнул страх. Александр пытался его скрыть, но вышло хуже, ведь он отразился на губах, на носогубной складке, да и из взгляда никуда не исчез. Насколько же прекрасное зрелище предстало перед Бонапартом, что, будто армия, зажал и перегородил все пути к отступлению.       — О нет, я серьёзно. — пользуясь беспомощностью, Наполеон подался вперед и, притянув за вторник мундира, прижался к губами.       Александр впал в ещё большей ступор, замер, будто правда был иным зверьком на охоте, что застыл и надеется, что хищник его с лесом спутает. Но стратегия проигрышная, ведь его уже поймали в капкан. Он это так же прекрасно понял и ответил на поцелуй. Наполеон не знал, насколько искренне, но предполагал, что ни капли. Просто Александра поставили в определенные условия и дали правила, вот он и решил сыграть по ним. Степень искренности мало важна, когда целуешь самого красивого императора Европы, и точно не важна, когда укладываешь его в постель, ну и когда он не до конца задёргивает шторы.       Как раз про шторы. Можно ведь было нормально их закрыть, но ведь именно Бонапарт тогда не захотел ждать и утянул их обоих в постель. Александр же на чистом упрямстве и нежелании «быть изжаренным в постели» порывался задёрнуть, а на многозначительный смех смеялся в такт, отвечая «солнцем по утру, не волнуйтесь», и всё же задернул. Чтож, даже не изжаренным, а полноценно спаленным по утру оказался Бонапарт, и искренне жалел, что не послушал…друга? Любовника? Кто они вообще теперь друг другу? Александр, он уверен, согласится на всё и наплетет что угодно, лишь бы угодить. Удивительно, как легко у него то получалось, и, в отличие от подлизываний Франца, Фридриха или чиновников, убедительно и очаровательно, как будто искренне и естественно.       Главное, что Наполеон вынес из всех их диалогов — слова «искренность» и «император Александр» — противоположности, ровно как земля и небо, ночь и день, победа и поражение. Каждый раз, оставаясь один после «искренней» живой беседы, Бонапарт чувствовал пустоту сказанных слов, отсутствие прогресса и фальшь. Но убедить себя не вестись на неё все же было сильнее его воли, и вновь и вновь он верил. Чудесный актёр.       Интересно, сколько искренности было в Александре ночью? Верить, что всё, от начала до конца, было подыгрывание его игре, не хотелось. Во всяком случае, отдача тела и такое нежное «Бонапарт», сказанное томным полушёпотом на исходе стона в самое ухо, казались вполне настоящими. Как и сонный царь, не желающий разлеплять глаза по утру.       — Александр… — тихо позвал Наполеон, всё же призывая к пробуждению       В ответ послышалось мычание, но через некоторое время русский император всё-таки отнял лицо от подушки, но вставать не желал, а лишь раскрыл глаза и сонно смотрел на француза, вяло улыбаясь. И это казалось искренностью. На Александре не было косметики, всё стёрлось либо ночью, либо подушкой, с волос ссыпалась вся пудра, руки не защищали извечные белые перчатки, а тело не сковывал мундир — все слои защиты, всё напускное должно было покинуть этого человека, явив его настоящего.       — Александр… — повторил Бонапарт как-то завороженно, словно произносил древнее заклинание.       — Вы продолжаете меня звать, хотя весь в вашем внимании. — тихо отозвался русский император, и из его голоса сочилось приятное удовлетворение.       Похлопали светлые пушистые реснички, смахнув с серовато-голубых глаз сонные слёзки, и пришлось чуть поморщится, чтобы не чихнуть. Такого трепета в груди, как смотря на него сейчас, Наполеон не чувствовал ни с одной любовницей, да и, кажется, с Жозефиной. Чистое восхищение, чистый восторг, заполняющий всю душу и сердце.       — Вы чудесны. — вот и всё, что получилось сказать. Хотелось рассыпается дальше в комплиментах, но до слуха дошёл чудесный перезвон смеха.       Александр смеялся тихо, почти беззвучно, жмуря глаза и широко улыбаясь чуть приоткрытым ртом. Тут француз был уверен — его это искренне радует, да, именно радует, а не веселит. Но смех закончился, а русский император вернул голове прошлое положение и улыбнулся слегка на одну сторону.       — Зря Вы смеётесь. Я говорю сие искренне. — Наполеон развернулся так, чтобы смотреть ровно в глаза. — Вы — само очарование. Я Вас люблю.       Серо-голубые глаза раскрылись в удивлении, а на лице густо проявился румянец, теперь не скрытый пудрой. Александр так очаровательно хлопнул ресничками, а потом отвёл взгляд вниз, поджимая голову к плечам. Бонапарт знал, русскому императору говорили эти слова, и не раз, но он надеялся, что так, как он сейчас, не говорил ещё никто. В определённой мере о том говорила и реакция, ведь улыбался царь сейчас почти глупо, по-детски, так живо и чисто, пусть и прятал эту свою улыбку, как и все яркие эмоции.       — А Вы? — оказалось, что искренность важна.       Вдруг Наполеон осознал, что почувствует себя отвратительно мерзко, если окажется, что Александр притворялся от и до. Значит, он не хотел, а победитель его заставил на правах проигравшего. Бонапарт любил подобные отношения, то только не с теми, кого любил: приятно издеваться над Францем, над Фридрихом Вильгельмом, над некоторыми аристократами, но противно услышать от Александра. Что же должно было случится с горячей душой великого полководца, чтоб она стала столь мягкая к ненадежному союзнику? Чтож, ответ на этот вопрос уже был озвучен.       А вот что творилось в сердце у царя… Любил ли он хоть на каплю так же, а может каждую секунду замышлял предательство, сговариваясь с врагами и крысами? А может русское сердце достаточно большое, чтобы пустить туда и императора французов, и Англию, и уединение, и собственное господство над миром — кто ж его знает?       — Я… — тихо начал Александр, сильнее пряча взгляд в кровати. — Я прошу Вас, отвернитесь. Я боюсь, не смогу сказать всего Вам в глаза.       Он снова густо краснел, и Наполеон понимал, что торгуй он с Англией хоть прямо сейчас, простилось бы всё за одну эту ночь, за все последующие. Хотелось смотреть вечно, смущать больше, но сжирающее любопытство в преддверии откровения было сильнее, и пришлось отвернуться.       — Я Вас ненавижу. — тихим шёпотом проговорил Александр, в противовес своим словам прижимаясь ближе, так, что лопатками удавалось чувствовать его дыхание. — Вы принесли моей стране уже четыре войны и одну косвенно, разлад, недовольства… и я уверен, принесёте ещё. — русский император всё время то отводил, то возвращал взгляд, что так колыхания его ресниц ощущались физически дуновениями на напряженной спине. — Я Вас ненавижу.       Наполеон весь напрягся, ведь в долгом молчании, в изменившемся дыхании, он чувствовал продолжение фразы, которое Александр ему никогда не скажет в лицо: «Вы — худший человек на земле, Вы уничтожаете меня и мою страну, Вы тщеславны и глупо-амбициозны, Вы ненавистны мне всей душой, я Вас презираю». А может то и домыслы, ведь царь молчит и лишь сильнее жмется, руки соединил в кулак и подтянул к себе, что тоже чувствовалось спиной.       — Я должен Вас ненавидеть. — всё же произносит Александр, хмурясь и поджимая губы. — Я так хочу Вас ненавидеть.       — Но?.. — Бонапарт, несмотря на просьбу, резко повернулся, чтобы встретиться взглядом с нечитаемыми водными глубинами, пробежаться по сходяще-алому и чуть припухлому от слез и подушки лицу. А русский император молчал, думал, думал. — Но! Но, прошу Вас, договорите.       Наполеон почти вскочил, садясь на кровати, и поднял с собой любовника, так что теперь держал его за предплечья и чуть встряхивал от волнения. Александр от этого лишь замер, а стоило отпустить, сам принял полу-лежачее положение с опорой на один локоть и принялся буравить стену взглядом.       — Но я… — взволнованные, может не до конца понимающие суть сказанных дальше слов, искрящиеся голубым небом глаза впились в серые напротив. Да и слов то не было, лишь движения губ и еле уловимые вибрации, но и этого оказалось вполне достаточно. — Я не могу Вас ненавидеть.       «Я Вас люблю» — этого Наполеон от Александра так и не услышал, но смог додумать за него.