Юность Рона

      Юность – бурлящая в венах кровь, ощущение дико скачущего пульса, скорость погони, биение ног о пыльную землю, ободранные в кровь о скалы руки и мириады родственников, шумящих за общим обеденным столом. Легко чувствовать себя окрылённым, возвышенным и превосходящим, когда ты – наследник главной ветви и будущий глава Моланов. Детство и отрочество Рона безбедны настолько, насколько могут быть детство и отрочество убийцы по крови.       Каждая свободная секунда уходит на тренировки. Рука без кинжала ощущается странно, пальцы в кармане всегда стремятся найти лезвие, плечи болят, натруженные метанием, стопы сводит от бесшумного хождения, а мозоли на ладонях лопаются по нескольку раз за день. Рон стремится вверх, скалит зубы, вечно что-то кому-то доказывает, пытается быть достойным наследником великой семьи, роняет пугающие ухмылки и везде и всюду поспевает. Он искренне живёт и наслаждается суматошной жизнью, влезая везде и сразу. Всё представляет интерес, всё нуждается в его участии, изучении, постижении и оценке. Легко потерять себя в вечной борьбе, но Рон наоборот находит: радость, смысл и ликование бегут следом за ним, когда он, полный энергии, галопом несётся по линии жизни, ветвистой и замысловатой.       Рон остёр на язык, не стесняется своего мнения, резок в словах и легко срывается на высокие тона. Он вечно куда-то торопится, затыкает младших братьев, никогда не хочет смотреть на их порядком поднадоевшие и из раза в раз одни и те же игры; повышать на них голос и секундой позже сожалеть абсолютно привычно. Разъедать себя, когда они его неосторожностью доходят до слёз – тоже. В своей вечной погоне за, возможно, собственным хвостом, Рон непроизвольно теряет что-то бесценное.       – Извини, – всегда говорит он, иногда сожалеюще, иногда раздражённо, часто даже с издёвкой.       Заплаканные красные глаза смотрят на него, раздаётся шмыганье носом; от него отворачиваются, шепчут о том, как ненавидят, говорят, что уже поздно. Рон понимает, что дети есть дети, он и сам ребёнок, естественно, что контроль не идеален, пройдёт пару часов, они помирятся – на душе всё равно грызутся волки, что-то истекает кровью, скручивается, обрывается и пустеет.       Из раза в раз всё повторяется.       И всё же Рон несётся, занятый одними кинжалами, убийствами и целями. В его голове ветер, уверенность и порывистость нрава вытесняют осторожную уверенность. Он кидается в авантюры очертя голову, едва ли думает дважды, никогда не сомневается и не беспокоится о неблагополучном стечении обстоятельств. Как Рон узнаёт позже, в тот момент он молод, слишком молод, порывист и глуп, неосмотрителен и не сформирован как самостоятельная личность.       В тот момент он бежит, да, но бежит, громыхая цепями ожиданий семьи, обязательств перед ней, вины и неумения стоять на своей позиции без агрессии. Ах, прекрасные цепи-эмоции, никогда не следовало рубить их до конца, не так, как Рон разрубил их в момент взросления, первых неудач, как остался в своей апатии и замкнутости.       Юность Рона, может, непрекращающийся спринт, и в таком случае его молодость – бесконечно долгая засада.       Он вырос, и из таланта стал обыкновенной посредственностью. Взгляды отведены, младшие выращены, остринка из взаимоотношений пропала, осталась лишь стена, молчание и формальности. Связи потеряны из-за ожиданий, отстранённости и порывистости, и Рону остаются одни лишь кинжалы, хронические мозоли на руках и отрубленные цепи. Спринт окончен, бег сошёл на нет, и что осталось? Без ветра в голове сомнения, уныние и осторожность занимают свои законные места.       Тот период своей жизни Рон едва помнит, хотя у него и есть шрамы, подтверждающие, что тогда что-то происходило. Из ямы его вытягивает Идан – напористая, не терпящая возражений, отточившая своё мастерство владения мечом девушка одной из самых отдалённых и нечистокровных ветвей семьи. На застольях Рон даже ни разу не видел её из-за того, насколько далеко от центра она сидит по праву рождения. Идан возвращает Рону волю к жизни, помогает расти над собой; Рон отвечает тем же. Месяц плавно перетекает в год, стремится дальше, знакомство переходит в тёмную дружбу и развивается ещё сильнее.       Как, оказывается, легко влюбиться. Построить отношения, к слову, куда тяжелее, но самое сложное – сыграть свадьбу, когда с обеих сторон родственников бесчисленное множество.       Примерно там, на застолье, и заканчивается юность Рона, безбашенная, беззаботная и отягощённая одними лишь требованиями семейного долга. Он вполне рад перейти из молодости и апатии во взрослое спокойствие на своих условиях, надеть на палец Иданы кольцо и позволить провернуть то же самое с собой.       К чему Рон не готов, так это стоять над её трупом годы спустя, мягко поддерживая их ребёнка на руках.       Как оказывается, последние остатки юности Рона покидают не на застолье, а в горящем поместье, святилище эпох и поколений.       Там же догорает и прежний Рон – безбашенный, уверенный, острый на язык, ухмыляющийся и радостный, а из пепла фениксом возрождается хронически старый параноик со смазливыми улыбками и опасными глазами, уставший и апатичный, острый лишь мыслями и идеями.       Старость приходит к Рону слишком рано, лет в тридцать, и явно не на его условиях.       В конце концов, каждый раз мы меняемся и что-то от себя теряем. Рон, однако, потерял всю свою суть.       В каждом скучном старике основой всегда служит безбашенная юность – наверное, поэтому так легко их вывести из равновесия.       Рон годами стоит на краю и не знает, хочет ли, если да, то куда, шагнуть, ведь жизнь – балансировка между двумя крайностями. От юности до старости один шаг, и Рон его уже сделал.       Как, оказывается, легко сделать шаг назад, когда проходят война, мщение и Ким Рок Су.       Юность Рона поёт в венах ошеломляющей лёгкостью и возвышенностью, когда он празднует свой шестьдесят третий год.       Юность на деле никогда и не была про возраст. Юность – про состояние души, и люди на самом деле не умеют стареть душой, только гнуться.       Рона, в свою очередь, сломать сломали, да, но не согнули, и адреналин хлещет в венах, течёт пульсом и обливает кровью сердце.       Юность не проходит, а засыпает в нас. Вопрос в том, сумеем ли мы её вновь пробудить.