***
После физкультуры Майя всегда уставала и молчала, пока одноклассницы трещали без умолку, но сегодня она была тише обычного. Девчонки обедали на крыше, но Майя не притронулась к своему ланчу. Уже больше десяти минут она то ли читала, то ли перечитывала несколько исписанных листков бумаги. Хана, заметившая перемену в поведении подруги, бесшумно подсела к ней и тронула за плечо. — Ты совсем притихла, Майя-чан. Болит что-то? — А? — всколыхнулась Майя, выпустив из рук легкие, как перья, листки; поток ветра подхватил их, заставив Майю вскрикнуть и побледнеть. Катори подпрыгнула, схватила отрывки письма и нечаянно смяла их, озадаченно посмотрев на свои кулаки. Хана, чувствуя себя виноватой, подскочила с места и потребовала: — Верни! Катори, осознав, что в ее власти оказалось что-то ценное, сложила губы в коварной ухмылке. — А что вы можете предложить мне взамен? — Взамен? Они не твои! — Разве? — Катори сделала удивленные глаза. — Но они в моих руках. Значит — мои. Майя поправила сползший чулок и встала, решительно приблизившись к Катори. — Это письмо Суоу-куна. Лучше бы тебе послушать Катори и вернуть его. Катори побагровела от гнева. Только слепой не заметил, что она влюблена в загадочного одноклассника. — И с чего бы ему писать кому-то вроде тебя? — Кому-то вроде нее?! — заступилась Хана, поравнявшись с подругой. — Майя милая, скромная, отзывчивая и… — Хана, пожалуйста, — смущённо прервала Майя, протягивая руку. — Суоу будет огорчён, узнав, что ты порвала или прочитала письмо, предназначенное мне. — Ну и подавись! — Катори взбешённо бросила листки под ноги Майи; она села на корточки и быстро собрала их, пока ветер не унес их прочь. — Любому дураку понятно, что ты врешь. Катори позвала одноклассниц, с которыми обедала, чтобы найти другое место для уединения, подальше от этих «чмошниц». — Прости ее, — Хана огорчённо посмотрела в спину уходящей Катори. Их класс был дружным, но иногда случались конфузы на почве романтических чувств, как сегодня. — Она — идиотка. — Она не идиотка, — Майя пожала плечами. Это мелочь. Они с Катори обязательно помирятся, а после окончания средней школы и вовсе посмеются над этим происшествием. — Просто ревнует. — Мне оставить тебя или?.. — Да, пожалуйста, — кивнула Майя. Она была благодарна Хане за понимание. — Мне ведь нужно написать ответ. Но Майя не представляла, что написать человеку, которого совсем не знала. Последний год обучения в старшей школе подходил к концу. Впервые Суоу Хаято, известный своей галантностью и учтивостью, попал в один класс вместе с ней. Майя привыкла, что люди — в особенности парни — не оправдывали хорошую репутацию, но Суоу приятно поразил ее вежливой уступчивостью: он всегда принимал активное участие в школьных меропиятиях и не отказывал в помощи с учебой. Он был лучшим в химии из всей параллели, и некоторые наглые девчонки пользовались его добротой и даже пытались перенести организованные для них уроки в более уединенную обстановку, скажем, домой к Суоу. Он мягко отказывал, и девчонки быстро сдались. Внеклассные занятия Суоу организовывал для целой группы — по отдельности он занимался с кем-то только на переменах, прилюдно. Его поведение было безукоризненным: ему удалось отмахнуться от школьной романтики и при этом не прослыть дон жуаном, разбивающим хрупкие девичьи сердца. Майя же всегда от людей, пользовавшихся популярностью, держалась в стороне, чтобы не попасть под раздачу. С Суоу они, как одноклассники, пересекались. Например, как-то раз он помог ей донести тяжелые коробки, а она ему во время спортивных соревнований принесла воду. Они дежурили вместе и разговорились о любимых фильмах, но их прервала преподавательница, потребовавшая, чтоб они удалились из класса. Все ситуации, когда Майя касалась Суоу или разговаривала с ним, не ухудшили и не улучшили ее представления о нем: он был на редкость старательным учеником и надежным товарищем. Если бы не это треклятое письмо, она бы в жизни не заподозрила, что у «принца школы» могут быть к ней какие-то чувства. Она даже боялась помыслить о таком — девчонки бы ее сожрали с потрохами! Остается рассчитывать на порядочность Катори. Ведь не разболтает же она всем секрет, связывающий их с Суоу? Впрочем, если они и впрямь станут встречаться, то это развеет слухи о том, что Майя — лгунья, выдумавшая чувства Суоу для того, чтобы привлечь внимание. «О! — девушка возвела глаза к небу. — Я просто в отчаянии, раз всерьез рассматриваю вариант начать встречаться с Суоу». Сложно выкинуть из головы человека, который написал тебе любовное письмо. По идее Майя должна была обнаружить его в конце учебного дня, но ей приспичило сходить в магазин, а для этого, понятное дело, пришлось переобуться в уличные туфли. О, будь она проклята! И как ей теперь смотреть ему в глаза, не сгорев со стыда? Что, если он случайно посмотрит на нее в классе и по ее алеющим щекам сразу все поймет? Его проницательность не оставляет сомнений в том, что он догадается обо всем в течение трех секунд. Майя коротко-истерично взвизгнула. «Лучше бы я умерла!» Майе уже признавались в любви, но эти парни и рядом не стояли с Суоу. Он разительно отличался ото всех, с кем ей приходилось иметь дело, и она прикидывала, как бы тактичнее отшить Суоу. Первая реакция на его письмо — восторг. Вторая — страх. Страх всегда вытеснял любовь к жизни. Он был сильнее всего, и Майя боялась: осуждения общества, ранить чувства Суоу, потерять дружбу интересного и думающего человека, с которым ей бы хотелось продолжить общение в будущем, даже если они поступят в разные старшие школы. Слезы обиды на саму себя и ситуацию в целом душили ее. Она думала, обращаясь к фантомному образу парня: «Зачем понадобилось письмо? Ты мог бы сказать мне об этом лично» или «Что ты, черт возьми, во мне нашел? Мы обменялись парой реплик за год». Письмо Суоу позволило Майе увидеть себя его глазами. Это захватывало дух и отталкивало одновременно, потому что она взглянула на себя глазами человека, который любил ее. Так он, по крайней мере, утверждал. «Нет уж, — решила Майя с горем пополам, — ты заслуживаешь большего, чем сухой отказ». В последний раз Майя решилась пробежаться глазами по строчкам заветного письма, прежде чем разорвать его на части, чтобы оно не попало в руки недоброжелателей. «Нелепо думать, что кто-то, кроме тебя, сможет сделать тебя счастливым или несчастным». Начало — это рождение. Рождение важнее смерти. Многие со мной не согласятся, но это та истина, которую я усвоил с молоком матери. Согласно буддизму родителей выбирают. Это причина, по которой убийство родителей — страшный грех. Одно из оправданий самоубийц: они выбирают оборвать свою жизнь самостоятельно. Убив себя, они выходят из порочного круга жизни и «ломают систему». Это всегда вызывает у меня жёсткую усмешку. Я не жалую самоубийц. Мне сложно найти более эгоистичный и в то же время упивающийся своим эгоизмом поступок чем самоубийство. Ввергнуть себя в бездну абсолютного отчаяния и отказаться от возможности что-то изменить — это безумие. Но я, прости, как обычно нагнетаю. Я говорю «как обычно», потому что внутри я, должно быть, ничем не отличаюсь от «типичного суицидника», но это не то, что следует знать окружающим. Каждый самоубийца несёт свою трагедию глубоко в себе. Нет, я, пожалуй, не ненавижу самоубийц. Я ненавижу себя. Мне необходимо напоминать о том, что объектом моей ненависти являюсь я сам, иначе я могу забыться и направить свой гнев на кого-то извне. Что ж, это не редкость, когда нас влечет к тому, что должно отвращать. Это называется искушение. Вышесказанные размышления я привел отчасти из расчёта произвести на тебя впечатление и поделиться своими сокровенными мыслями, чтобы купить половину твоего доверия; отчасти — из эмоционального сумбура, желания выплеснуть подлинные переживания и нежелания оставаться один на один с собой перед этим обезоруживающе белым листом. То, что я пишу, не походит на любовное письмо. Надеюсь, ты простишь мне это. В конце концов, это мой первый опыт. Мне бы хотелось быть счастливым в меру моих сил и возможностей. Немалого труда мне стоило примириться с мыслью, что ты — неизбежный компонент моего счастья, и от твоего отказа или согласия зависит мое внутреннее равновесие. Признать это все равно что признать власть над собой. Нет ума — считай, калека. Признаюсь в тщеславии: часто я ловлю себя на мысли, что не отказался бы от предложения родиться глупее, чем я есть, но, как я и сказал в начале: рождение важнее смерти. Если я родился таким, значит это нужно в первую очередь мне. «Широк человек, слишком даже широк, я бы сузил» — мне бы хотелось быть «уже» в следующей жизни. Вместе с тем иногда мне хочется, чтобы будущее не наступало — не то далекое, но и настоящее. Для того, чтобы достойно умереть, необходима смелость, но для того, чтобы продолжить жить дальше, необходимо мужество. У меня нет ответа на вопрос: что желаннее — временно умереть сейчас или навсегда умереть потом. Для того, чтобы узнать ответ, нужно совершить подвиг: нырнуть в бездну. Если бы нашелся человек, который полюбил бы меня полностью, то я отважился всмотреться вглубь себя. Есть люди, которые искренне ненавидят прогресс. Пожалуй, я могу отнести себя к их числу. Комфорт нас разрушает, и наши души мельчают… Все это сказывается на готовности к смерти и будущей жизни. Я порядочно сказал о себе и о той власти, которую ты, сама того не ведая, установила в моем сердце. Любая власть — тиран, но я уверен, что твоя природа гуманна и не позволит тебе воспользоваться новыми привилегиями бездумно. Майя. У души каждого человека есть запах. Твой запах — можжевельник, предрассветная роса и свежемолотый кофе. Ты возразишь — у росы нет запаха — я отвечу: все в мире, тронутое солнцем, источает аромат. Уверен, у тебя много вопросов. Мне лишь остаётся надеяться, что вопрос жертвы — «за что?» — звучит тише всего. Мне бы отнюдь не хотелось, чтобы мои чувства были бременем. Но я знаю, что это письмо стало для тебя совершенной неожиданностью. Мне с детства нравится театр кабуки. Я умею гримироваться под обычность: уместное удивление или постоянная радость, минута меланхолии или разочарованного покачивания головой, ошибки в тесте или задумчивый взгляд в окно. Это что-то вроде ежедневного ритуала. Пока у тебя есть слабости, у тебя нет врагов. Пока ты не видела, я смотрел. На тебя. Но даже если бы ты заметила, ты бы не поняла. Я приметил тебя с той же секунды, когда ты вошла в класс: не приметить было невозможно, ведь ты опоздала. Больше всего меня поразило в твоём облике совершенство несовершенства. Читать можно обо всем, но истина прилагается вкупе с опытом. Ты стала моим опытом. Подтверждением всей той теории, что я почерпнул из книг. У тебя не было одного гольфа — как я услышал на перемене, ты шепнула подруге, что не смогла найти его и решила, что лучше прийти в одном, чем без гольфа вообще — мокрые рукава рубашки были задраны, а волосы взъерошены так, словно ты бежала в школу по меньшей мере два часа. И во всей твоей небрежности было очарование простоты и естественности. В тот момент ты не притворялась виноватой или не боялась осуждения — ты стеснялась, зажималась, тебе было неловко, но смотреть на тебя было приятно. Ты была глотком свежего воздуха. Я никогда не слышал, чтобы ты кого-нибудь осуждала. Напротив, ты прерывала любые сплетни. Невозможно отказаться от осуждения других, не осудив себя. Ты выглядишь обычно, ты считаешь себя обычной. Мне есть, что на это возразить: в том, чтобы быть по-настоящему «обычным» недостаточно быть «как все» — нужно быть порядочным. Твоя беспорядочная внешность противоречит порядку мыслей — и это тоже обычно и естественно. Однажды, как ты, наверное, помнишь, мы с тобой дежурили после уроков. Мы обсуждали «Фейерверк». Ты тогда сказала: «Злодейство невозможно без зрителей». Даже если зрители — это не персонажи фильма, а мы сами. Я согласен и не согласен одновременно. Но, вне всяких сомнений, добродетель требует скромности. Добрый поступок, нуждающийся в одобрении, не вполне можно назвать добрым. Уверен, ты не придала этому значение, но для меня этого многое значило. Значимость этих слов можно сравнить с грядущим поступлением. В основном ты приходишь в школу с рюкзаком, но иногда приносишь сумку. На ней у тебя брелок в форме ловца бабочек Фэн-шуй. Осмелюсь предположить, что у тебя в роду есть китайцы. Или я принимаю желаемое за действительность? Кто знает. Киллер моего сердца.***
В католическом христианстве — Майя знала по фильмам — для исповеди отведена даже специальная будка, названная исповедальней. Никто и никогда не исповедался Майе. Ну, только папа в нетрезвом виде им с котом, но это не в счет, потому что на следующее утро он ничего не помнил. А Суоу сознательно вырвал из своего сердца с корнем личные темы и швырнул в нее вместе со свежей землей и песком. Да, швырнул! Именно так она это воспринимала. На, вот тебе мое отношение к буддизму, техническому прогрессу и к тебе. Сделай с этим что-нибудь! Это походило на перекладывание ответственности. Впрочем, нет… Перекладывание — это не про Суоу, скорее разделение. «Тяжела его ноша, — перевела дыхание Майя, остановившись на лестничном пролете. Звонок уже прозвенел, и она немного опаздывала. Уже не получится прошмыгнуть в класс незамеченной мышкой. — И что, мне пожалеть его теперь? Бедный, бедный Суоу-кун, как много он переживает внутри себя…» По мере приближения к классу преобладала злость. Этим совершенно неуместным письмом он поставил ее в неудобное положение. Майя действительно не замечала в Суоу такого коварства, а теперь она знала, каков он — и что он предлагал ей с этим сделать: пустить все на самотек? Майя не хотела. Но она вошла в класс и сразу же глазами нашла Суоу. Пусть она не видела себя со стороны, но чувствовала внутри себя мятежный подъем духа. «Пошел ты на хуй. Это по глазам тоже прочитаешь? Давай, Суоу-кун, по слогам: по-шел на-хуй». — Майя-чан? — обеспокоенно обратился к ней сэнсей. Ей бы давно следовало извиниться и сесть на свое место, но она просто стояла и прожигала одноклассника взглядом. — Простите, Мори-сэнсей. Просто душно. Мысли путаются. Знаете, я люблю зеленый чай, — на самом деле эти слова предназначались Суоу. — Совсем крыша потекла, — хихикнула подруга на ухо Катори, но таким громким шепотом, что это услышали все. — Эм, — учитель неловко поправил дужку очков на переносице. — Рад за тебя. Но чай — тема перемены. Не урока. Присаживайся, пожалуйста. И без фокусов, — настороженно добавил он. Майя так и сделала. В Корее и Вьетнаме зеленый чай символизировал духовную чистоту и просвещённость. В Китае — долголетие и здоровье. Характер Суоу располагал к поиску скрытого смысла, которого не было. Майя просто сказала, что любит зеленый чай, не вкладывая никакой метафоры. Урок алгебры, как ни странно, прошел спокойно. И все последующие — тоже. Лишь раз Хана поймала ее за руку и тихо спросила: «Что это было?», на что Майя пожала плечами: «Не понимаю, о чем ты». Лишний раз она старалась не пересекаться с Суоу, хотя это было затруднительно с учетом того, что они одноклассники. В конце учебного дня староста попросила Майю подмести в классе вместо… кто бы сомневался — Катори. «Какие бы у нас не были терки — это не причина сваливать на меня свои обязанности», — ворчала про себя девушка, мечтая, как на следующей неделе все выскажет Катори, ее подружкам и всем-всем-всем. Она любила отводить душу в спорах. Интересно, а это Суоу заметил? Как повелось: вспомнил лучик — вот и солнце. Суоу раздвинул дверь и замер в дверном проеме, словно не ожидал увидеть ее здесь, но Майя была уверена, что это — тщательно разыгранный спектакль, театр кабуки. — Майя. Девушка сглотнула. Он произнес ее имя так томно, словно они уже были любовниками. Словно у нее вообще не было выбора кроме как подчиниться ему, когда она получила то треклятое письмо. Майя взяла губку, предназначенную для доски, и бросила ее в Суоу, целясь прямо в его хорошенькое личико. Он, как и ожидалось, поймал губку в воздухе и спокойно вернул ее на место. — Ты псих! — рявкнула Майя, сжимая кулаки. Невысказанный гнев копился в ней с обеда. — Я хочу тебя убить. — Давай без «убить». Остановимся на том, что ты меня хочешь. — Сделай одолжение — провались в Тартарары! — Майя топнула ногой. — Жди меня возле ворот. Я скоро тут закончу. Нам с тобой многое нужно обсудить. И не вздумай уйти. — Как я смею? — Суоу с наигранной беспомощностью развел руками. И какие он бесячие формулировки подбирал. Как будто в ее, а не в его руках скипетр власти.***
Перед тем, как укрыться от посторонних взглядов на пристани, они зашли в магазин. Майя облизывала фруктовое мороженое, а Суоу неспешно попивал холодный кофе в банке. Наконец, девушка заговорила: — У меня действительно есть китайские корни. Мой дедушка эмигрировал из Китая в Японию в 1937 году. Он родом из Шанхая. Ему удалось бежать, прикинувшись раненым японским солдатом. У него в Нагасаки была родня. Он жил там вплоть до 1945 года. Не вернулся в Китай, потому что встретил бабушку. Спросишь: был ли озлоблен, хранил ли в душе мстительные мысли? Наверное. Не знаю. У нас в семье табу на этой теме. Слишком… больно вспоминать. Мне — даже представлять. Их с бабушкой пригласили на свадьбу в Киото. Тогда уже родился старший брат моего отца. Свадьба должна была состояться девятого августа. Что-то вроде пира во время чумы, да. Они отбыли на поезде восьмого августа 1945. А на следующий день на Нагасаки… — Сбросили «Толстяка», — закончил он за нее. Мурашки пробежали вдоль позвоночника Майи. Она рассеянно кивнула, вновь окунаясь в этот психологический ужас, точно собственными глазами видела атомный взрыв и свисающую лентами кожу выживших… — Дедушке крупно повезло уже второй раз в жизни. Папа любит говорить, что везение, начавшее с дедушки, у нас в крови. Это правда: с детства я была довольно везучей. Например, могла открыто украсть конфету из магазина и остаться незамеченной. Я этим не горжусь, конечно, но с фактами не спорят. Меня избаловали любовью, но я отнюдь не выросла высокомерной. Наверное, стержень, о которым ты писал, Суоу-кун — это любовь. Но я думаю, что любовь, подаренная родителями, слабее, чем любовь, которую ты взрастил в себе самостоятельно. Нужно обладать редкой внимательностью, чтобы определить, что на одну четвертую я китаянка. Такая наблюдательность уже не восхищает, а тревожит. Мой любимый фильм — «Проклятие золотого скорпиона». Цвет — золотой. С детства я одержима идеей, что супруги — это что-то вроде врагов с привилегиями, живущими под одной крышей. Мой любимый момент из «скорпиона» — это когда слуги разгребают последствия кровавой бойни, вымывают кровь, убирают трупы, застилают залы новыми коврами и приносят новые горшки с хризантемами. Тогда я поняла, что мир — это (извини за мой французский) ебаная декорация, театр абсурда. Прав был Шекспир. — М. А потом запустили фейерверки. Как ни в чем не бывало. Майя искоса взглянула на парня с уважением. — Да. Как будто тысячи детей не лишились тысячи отцов. Как будто не подавили грёбаный мятеж. — Тысячи смертей противопоставляется миллионам жизней. — Уже миллиардам. Жизнь всегда побеждает смерть. Принято думать иначе. Но пока люди существуют и размножаются… — … жизнь всегда торжествует. — Именно. Оказавшись за бортом жизни, на помощь рассчитывать не стоит. — Никто не придёт, потому что историю пишут победители. — Победители — знаменосцы жизни. Это всегда люди деятельные. — Потому что жизнь — это движение. — Движение из страха остановиться и быть придавленным толпой. — И умереть. Только тревожные и беспокойные люди живут дольше всех. — Конечно. Невозможно радоваться жизни и не тревожиться. — Если только ты не меланхолик. — Или если у тебя не больное сердце, — белозубо улыбнулась Майя и, закончив с мороженым, зажала палочку меж пальцев. Воцарилась задумчивая тишина. Солнце, клонясь к закату, окрасило небо в нежно-оранжевые цвета. От красоты естественного природного явления у Майи защемило в сердце. Красота будто ранило ее своим совершенством. «Больше всего меня поразило в твоём облике совершенство несовершенства», — вспомнились ей слова Суоу из письма. Кажется, теперь она лучше понимала, что он имел в виду. — Хм, Суоу… — сконфузилась Майя. Странно было смущаться человека, которому она уже заявила, что хочет его убить. — Насчёт театра кабуки, маски доброжелательности… Но ведь все мы притворяемся. Это не сугубо индивидуальная проблема, я считаю ее — возможно, прозвучит громко — общечеловеческой. — Только стоящие у власти могут позволить себе не притворяться. — С оговорками. Но в целом — да. В любом случае люди, знающие тебя, удивились бы, узнав, какие мысли ты держишь в голове. — А ещё сказали бы: «Я так и знал, что с ним что-то нечисто!» — Да. Людям сложно признать, что они заблуждались. Но ведь и я, можно сказать, тебя избегала. — Убегаешь — значит хочешь, чтобы тебя догнали. Он как ни в чем не бывало пожал плечами. Глаза — окна души. И сейчас Суоу открыл их нараспашку. В них отражался голод хищника, заставивший Майю опасливо вжать голову в плечи. — Скажи ещё: «Хорошо, что этим догнавшим оказался я, а не какой-то мудак». — Не вижу смысла повторяться. — И ещё кое-что. Твое письмо не было эротическим, но я… кхм-кхм. — Знаю. Я давно заметил у тебя слабость перед «умничанием». — Не расскажешь, как я себя выдала? — Если я буду с тобой до конца честен, это отнимет у меня половину обаяния. Майя перевела дыхание. Ей сложно было контролировать тот жар внизу живота, который вызывал у нее Суоу. Он и вправду обладал непобедимым обаянием, львиную долю которого составляла загадочность. Никто про него ничего не знал, и это подхлестывало интерес к его персоне. — Людей влечет все таинственное, и ты умело этим пользуешься. Не пойми меня неправильно, Суоу-кун. Ты красивый, умный и добрый. Мои подруги скажут мне, что я идиотка или зазналась, а что хуже — зазнавшаяся идиотка, раз отказала тебе. Но я не могу принять твои чувства. Мне никто не нравится. Просто… мы с тобой друг другу не подходим. Я никогда не испытывала к тебе ничего похожего на романтический интерес. Начинать отношения из скуки, жалости и любопытства — это не по мне. И, я думаю, было бы оскорбительно для тебя. Ты заслуживаешь большего, чем вымученные поцелуи. Суоу хитро сощурился. Ее ответ нисколько его не огорчил. Он точно ожидал чего-то подобного. — Кто сказал, что ты бы целовала меня вымученно? Она шумно выдохнула, трепеща от восторга. Пальцы на ногах покалывало нервным током. Майя закрыла глаза, почувствовав мягкое, удивительно нежное, щекочущее движение на своих губах. Открыв глаза, она разочарованно простонала. Это было приятно, но закончилось так быстро. — Я бы дал тебе больше, если бы ты захотела, — мурлыкнул Суоу. Майя обречённо закатила глаза. — Ладно-ладно. Ты своего добился. Давай встречаться? — странно, как Суоу признался ей в любви, не предложив встречаться и поставив ее в позицию просящего. — Ну? Поцелуй меня снова. Глубже. Суоу сделал вид, что задумался. — Как-то настроения нет. Я подумаю. — Ты сукин сын! — обиделась Майя и зажала палочку от мороженого между пальцами почти до боли. Суоу можно было сравнить с палочкой от мороженого. Всегда сладкий, почти приторно, но ускользающий, как песчинки времени.