Имя твоё

—Отвратительно, — вслух вынес вердикт Миша, отправляя типографии на эмоциях сочинённую, критическую статью первым же письмом.       Не то чтобы он так уж ненавидел этого зелёного, ни в чем неповинного поэтишку. Не то чтобы его стихи были оскорблением всей русской литературы. Пожалуй, в любой другой момент, если бы ситуация сложилась иначе, Московский бы сказал, что они очень даже неплохи. Однако было то, что Миша вынести не мог. Его решили с кем-то сравнить. И ему прямо намекнули, что у юноши потенциал есть, и в случае чего Миша окажется на втором месте. А Миша крайне себя ценил и становится проигравшим, уступать кому-то свой титул не собирался.       Поэтому тем же вечером, как он услышал злосчастную фразу: «Посмотри-ка, он скоро тебя обойдёт», Московский покорно посмотрел, сделал определенные выводы и настрочил скандальную, вполне в его духе, статью, раздирающую липовый талант молодого гения в пух и прах.       Дело оставалось за малым: ждать, пока типография его статью напечатает в первой колонке и опубликует на каждой плоской поверхности. Уж тогда-то бояться не чего. Преимущество укоренившейся позиции в больших кругах заключалось в том, что публика всегда будет на его стороне. С его словами согласятся, покивают головами, ему не посмеют перечить. Да точно, совсем скоро об этом поэте и не вспомнит никто. Минутная слава. Люди держаться за корни, а не за первые листья, которые опадут по осени.       Миша зевнул и удовлетворённо улыбнулся, когда от типографии пришло ответное письмо с одобренной статьёй. Он уже поостыл, отбросив чувства, и ненадолго задумался, не поспешил ли в выводах.       Да, может быть, стихи были действительно неплохи. В них дышал чистый, благородный аристократизм, выступающий особняком среди маргинальных, пошлых стишков современности. Было в них что-то до того наивное, что невольно вызывал улыбку этот восторженный, уникальный взгляд на мир. Человек, под пером которого струилась такая поэзия, обожал свой город, свою страну, возможно, был любителем говорить о вечном, и каждый раз останавливаясь около архитектуры, которую видел уже тысячу раз, он томно вздыхал, сетуя на то, что был рожден не в том веке. Его строчки утягивали за собой, позволяя забыть о насущной рутине, окунуть во что-то светлое и одновременно помпезное. Да, может быть, стихи были действительно неплохи. Но Миша никому и никогда не позволит занять своё место. Таков закон.       Московский создал новый вордовский документ. «Заинтересовала меня недавно попавшаяся на глаза поэзия Александра Романова, признаться, сначала я воспринял её в штыки, как нечто слишком наивное. Мои взгляды рознятся со взглядами автора. Однако...». Он откинулся на стуле, задумавшись, и решил писать так, как действительно это чувствует, справедливо полагая, что этот документ пишет для себя.       «Однако он достоин уважения. Строфы, будто струятся сквозь пальцы. Это красиво. Это гордо. Браво.»       Миша снова откинулся. Потёр переносицу. И удалил документ.

***

—Подожди-подожди, — Саша выставил ладонь в защитном жесте и глубоко вздохнул, осмысливая полученную информацию. — Он сказал что? —Он сказал, цитирую: «...насилует буквы и зря пытает бумагу. От этой белизны режет глаза. Пускай посмотрит на улицу, поймёт, что мы живём в реальности и перестанет романтизировать каждый камень». — меценат Саши покачал головой и закрыл ноутбук, скрещивая руки на груди. — Саш, ты пойми, я против тебя ничего не имею, но это Михаил Московский, против таких людей не попрёшь. Одно его слово — это внегласная истина. Как бы хорош ты не был, прислушаются всё равно к нему. —И что, не нашлось ни одного критика, который бы ему воспротивился? — Саша заламывал пальцы, чтобы не пустить слезу прямо перед своим спонсором. —Нашлось. Но все они тут же переобулись, как только увидели, что на этот счёт думает Московский, — меценат всмотрелся в огорчённое выражение лица Саши и наклонился ближе, понизив голос.— Послушай, по секрету скажу: ему просто обидно, что тебе удалось пробиться в люди так просто и быстро. Он в своё время тоже в прозу пробовался, но потерпел крах и подался в критику. Так что не вешай нос, всё то у тебя ещё впереди. Можешь идти, уверен, что типографии поменьше тобой заинтересуются, а гонорара с прошлого успеха тебе хватит с головой на новое издание. Не закапывай свой талант. —Спасибо, постараюсь, — промямлил Романов, вставая, и направляясь к выходу, но он вдруг остановился у самой двери, и не оборачиваясь, проговорил. — Надеюсь, скоро вам придётся горько кусать локти.       Саша пулей вылетел из здания типографии. Кто бы мог подумать, что его карьера, которая только-только начала идти в гору, неожиданно порушится из-за какого-то несчастного критика с его безапелляционной, оскорбительной статьёй. Ему срочно требовалась двухдневная кома в виде сна. Или...       Саша остановился около яркой вывески бара. О да, или залить в себя что-нибудь — тоже неплохая идея.       Михаила Московского он в глаза никогда не видел и пожелал бы, конечно, никогда не увидеть, хотя это имя постоянно было на слуху. Его статья была в крайней степени неконструктивной и выражала какую-то необъективную обиду, нежели хорошее мнение хорошего специалиста. Первое впечатление о таком человеке складывалось не самое лучшее. Саша искренне не понимал, чем так не угодил этому критику, но теперь расклеился совершенно. Его первый взлёт был обречён на провал, и собственный меценат, который так воодушевлённо поддерживал его в самом начале, отказался от него, только заслышав мнение важной шишки. Впрочем, Сашу предупреждали и о падениях.       Романов крутил бумажный зонтик в своём стакане и отстранённо чиркал на салфетке слово за словом. —Выглядите отчаянно.       Саша вздрогнул. Он покрутил головой и обнаружил совсем рядом с собой незнакомца, заинтересованно разглядывющего его. Вероятно, вопрос был задан ему, потому что в голубых глазах застыло немое ожидание. —Я просто думал, — Саша в нервном жесте поправил волосы и украдкой поглядел на человека напротив. Было в нём что-то необъяснимо знакомое и вместе с тем чарующее. —Вы пишите? — незнакомец слабо улыбнулся и покрутил рукой, кольца сверкнули тёплым блеском на его пальцах. — Раньше я тоже писал. Но эти глупости в пору бы сжечь. —Рукописи не горят, — улыбнулся Саша, глядя на руки с закатанной по локоть рубашкой, цепляясь за светлые пряди волосы, и невольно давясь вздохом. Его типаж. —С улыбкой вам идёт больше, — человек изучающе наклонил голову, одними кончиками пальцев коснулся руки Романова, и не отводя взгляда, громко обратился к бармену. — Бутылочку Бургундского для меня и моего очаровательного спутника, пожалуйста.       На следующее утро Саша пожалел, что родился на свет. Голова раскалывалась, всё ломило, и единственное, что радовало, — это то, что он находился дома. Вчерашний день обрывался ровно на том, как он открывает дверь бара, а дальше и не сложно догадаться, чем окончился вечер.       Романов, жмурясь, запил таблетку водой и приложил руку ко лбу, вздыхая. Его внимание привлекла тонкая надпись черной ручкой на предплечье. «Номер» — включив воспалённый мозг, осознал он. Внезапно в его голове всплыло сладкое ощущение чужих губ, целующих его шею, тёплых ладоней на его талии, мягких прядей светлых волос, переливающихся в свете ламп, и Саша в ступоре уставился на номер. К нему, кстати, прилагалась ещё одна ровная, чёрная строчка, поплывшая в процессе сна. Романов повертел запястьем, пытаясь разобрать быстрый, живой почерк: «Имя твоё — льдинка на языке».